Неведомым богам

…сушёную и истолчённую в пыль водяную змею, и корень растения амамашумкаскаль, и растёртые семена овоща нигнагар, и размолотые листья нимги и растения нарина, и пихтовую золу, и помёт летучей мыши гариб, и каплю горького мёда, собранного пчёлами царицы Эрешкигаль, и размешал всё это в пиве, сваренном госпожой Нинкаси, и покрыл лекарством его обожжённую грудь, и вскоре очнулся Амар-Уту и увидел, что попал в страну Кигаль, в царство смерти, но велико было его удивление, когда ощупал он свои руки и ноги и дотронулся до своего лица и понял, что они не покрыты серыми перьями, подобно душам усопших, и ещё больше удивился Амар-Уту, увидев, что склонился над ним тысячерукий и безглазый Намтар, распорядитель судеб.

– Долго же мне пришлось дожидаться, когда ты проснёшься, – сказал Намтар. – Страшна была твоя рана, и уж думал я, что лучше оборвать нить твоей жизни, – больно она истончилась и сама едва не разорвалась в моих ловких пальцах, но я, великий умелец, скрутил и склеил разошедшиеся было волокна волшебной мазью, и даже выпросил для её приготовления горького мёда у царицы Эрешкигаль, да свежего ароматного пива у госпожи Нинкаси, и вот, как видишь, ты жив и здоров, хоть и остался у тебя на груди отпечаток огненного копыта.

Поднялся Амар-Уту на ноги, поклонился Намтару, поблагодарил его и спросил, как так вышло, что живым и здоровым пребывает он в стране Иригаль, откуда никому нет возврата, отчего не мёртв он и не покрыт пепельными перьями, как положено душам усопших. Отвечал ему Намтар:

– Уж не думал ли ты, что из доброты и милосердия я врачевал твою рану? Судьбе неведомо ни то, ни другое, она щедра лишь на горести и печали. Разве мне служат светозарные керубы или добрые шеду? Вот ещё! Под началом у меня – шестьдесят демонов болезней и всяческих хворей, чумы и болотной лихорадки, под началом у меня семижды семь демонов утукку, алу, галлу, илу, рабицу, ламашту, лабацу, аххазу, лилу, лилиту и асакку, и ещё демоны Тиу и Этимму, что уводят души в преисподнюю, да одноглазая ведьма Лабарту, что переворачивает людям внутренности и мешает женщинам разрешаться от бремени[5 - В буквальном переводе: «связывает женщинам колени».]. А разве со мной, распорядителем судеб, обошлась судьба благосклонно? Знай, Амар-Уту, что был я когда-то красив и прекрасен и жил с другими богами в стране Дильмун, что на востоке, где никогда не наступает ночь. И пировал я с ними за одним столом, и танцевал с ними на вершинах священных гор Машу?, из-за которых каждое утро восходит солнце, которое тащит за собой могучий огненный бык. Из мягчайшего руна плёл я нити судеб, из золотой и серебряной шерсти овец, что пасутся на склонах священных гор, и раскрашивал их в прекрасные и яркие цвета, и вплетал в них драгоценные бусины из ляпис-лазури и сердолика, и были счастливы боги и смертные, и никому не было горя и печали. Но случилось так, что полюбил я Нанше, царицу, что жила в городе Иреме[6 - Факт упоминания Ирема (Ирама) в тексте определённо не может быть принят как доказательство того, что Н. удалось найти мифический город.], про которую говорили, что нет справедливее и праведнее её в целом свете и нет никого чище её. И вот явился я к Нанше и просил её принадлежать мне, но отвернулась гордая царица и сказала: «Разве не знаешь ты, дерзкий юноша, что мой муж, великий царь Шаддад, прикажет за такую измену побить меня до смерти глиняными табличками, на которых подробно напишут о моём преступлении, чтобы вина моя не стёрлась из памяти потомков? Разве не знаешь ты, что женщине, запятнавшей себя перед мужем, прижигают язык калёным железом и выбивают зубы об обожжённый кирпич?[7 - Правила, на которые ссылается Нанше, очень походят на законы из знаменитого свода законов царя Урукагины, жившего примерно в 2400 гг. до н. э.] Не пытайся же склонить меня к греху и поскорее уходи». Так повторяла Нанше, сколько я ни просил и ни уговаривал её. И тогда, рассердившись, пригрозил я порвать нить жизни её мужа, и спросил, будет ли она тогда моей, но Нанше и на этот раз оттолкнула меня. Вне себя от горя перепутал я свою пряжу, смешал и порвал множество разноцветных нитей и переломал многие веретёна. И в тот час, когда лежал я во прахе, измазав в грязи своё лицо, ибо оскорблён был смертной женщиной, явился передо мной Иркалла, властитель подземного мира, что простирается в бесконечности. Гневно было лицо его, в кулаки сжались его пальцы, так что ногти впивались в его ладони. И спрашивал меня Иркалла, как посмел я прервать столько жизней, так что многие души устремились в его владения и не дают ему покоя, и своими воплями и стенаниями досаждают ему. «Как смел ты, ничтожный, смешать и порвать нити жизней, как смел ты переломать веретёна, вверенные тебе небесным отцом, рогатым Ану? – говорил Иркалла. – Как смел ты нарушить мой покой, послав ко мне такое множество мертвецов? За это я накажу тебя, так что до скончания времён придётся тебе каяться в своём проступке». Так сказал Иркалла, и так случилось. Почернела моя кожа и стала чернее смолы, и ослепли мои глаза, и богатая одежда моя превратилась в лохмотья, и вложил властвующий над тенями в мои руки новые веретёна, но были они не из драгоценного кедра, но из чёрной бузины, и дал он мне новую шерсть для пряжи, но не была она выщипана со спин и боков серебряных и золотых овец, что пасутся на склонах священных гор, а была взята от тех овец, что пасутся на равнинах пустынной земли. И стал я из той шерсти прясть новые судьбы богам и смертным и наматывать нити на бузинные веретёна, но ужасны эти судьбы, как бы ни старался я и ни трудился, и редкие радости появляются в них лишь затем, чтобы ещё горше были следующие за ними горести. С тех пор остался я в жилище Иркаллы и служу ему, как последний из рабов, и молю его о прощении, но глух Иркалла к моим мольбам и равнодушен к моему раскаянью.

– Что ж, сожалею о тебе, – отвечал Амар-Уту. – Но ты так и не сказал мне, для чего сохранил жизнь в моём теле, отчего не покрыто оно перьями, подобно телу птицы?

– Только это и заботит тебя! Вам, смертным, нет никакого дела до чужих историй! Впрочем, ради твоей истории я и сохранил тебе твоё тело и твои уста, ибо души умерших безгласны, и всё, что они могут, это рыдать и стенать о своей горькой доле. Твоя же история весьма занимательна, и, быть может, она развлечёт моего сумрачного господина и развеет его уныние. Быть может, выслушав её, он снизойдёт до моих униженных просьб возвратить мне мой прежний облик и вернуть меня в мой прежний дом. Если же нет – что ж, я разорву нить твоей жизни, которую недавно сам скрепил и склеил и сберёг до поры, и сломаю веретено твоей судьбы, хотя так должен я сделать при любом исходе, ведь никому, кто пришёл сюда, нет обратной дороги – на то эта пустыня и зовётся землёй, откуда никому нет возврата.

Так сказал Намтар, подхватил Амара-Уту и понёс его через поля Иалу в жилище Иркаллы, в город, чьи стены так высоки, что упираются в своды каменного неба преисподней. Опустив Амара-Уту на землю перед железными воротами, сказал ему Намтар:

– В город мёртвых перенести я тебя не могу, а потому буду только безмолвно сопровождать тебя, пройти же через ворота ты должен сам, а не пройдёшь, – так тебе известно, что тогда случится.

Подивился Амар-Уту, глядя на железные ворота подземного города, которые охраняла чета чудовищ: наполовину людей, наполовину скорпионов.

– Эй, ты, явившийся к вратам дома Иркаллы, назови своё имя! – крикнул один из стражей. – За многие эш[8 - Эш – мера длины, известная по дошедшим до нас шумерским документам. Один эш равен примерно 2,54 м.] услыхал я твой запах! Как смел ты прийти в обитель мёртвых незваным?

Амар-Уту поклонился стражам, с достоинством назвал своё имя и указал на Намтара, что привёл его.

– Вот оно как! – сказал второй страж. – А известно ли тебе, что вошедшему в эти ворота заказана обратная дорога? Знаешь ли ты, что придётся тебе остаться здесь до скончания времён, раз уж ты осмелился спуститься в пустынные земли? Известно ли тебе, что придётся тебе отныне делить с мёртвыми их трапезу, и вместо хлеба питаться глиной, а вместо вина утолять свою жажду помоями? Знал ли ты об этом, когда безрассудно отважился покинуть свой мир или любопытство оказалось в тебе сильнее страха, как часто случается это с вашим племенем?

И отвечал Амар-Уту стражам, что не по своей воле и вовсе не из праздного любопытства спустился он в пустынные земли, однако, раз уж так вышло, придётся ему остаться до скончания времён среди умерших и делить с ними их скорбную трапезу. Тогда сказали ему полулюди-полускорпионы, что должен он снять с себя одежду, ибо рождается человек нагим, а потому нагим должен являться перед повелителем мёртвых, и следует ему тщательно вымыться в водах реки, что текут из-под стен железного города, дабы удалить со своих волос ароматное масло, которым он умащал их, а ещё придётся ему оставить у ворот свои сандалии, потому как не только нагим, но и босым до?лжно представать перед Иркаллой, и ни в коем случае нельзя смеяться, кричать и шуметь, потому как именно этого больше всего не любит хозяин подземного мира.

Всё выполнил Амар-Уту, что сказали ему стражи, и поблагодарил их за дельные и своевременные советы, и тогда открылись перед ним железные ворота, и за ними были следующие ворота – из меди, и охраняла эти медные ворота пара громадных львов со змеиными хвостами, и гривы тех львов были сплошь из змей, сплетавшихся в клубки и косы, и шерсть их горела, подобно пламени.

– Так-так, назови-ка нам своё имя, ты, явившийся без приглашения к вратам дома Иркаллы! – зарычали на Амара-Уту львы. – Хоть и омылся ты в водах реки, что течёт из-под стен города мёртвых, а всё же за многие эш учуяли мы твой запах и видим, что незваным явился ты в преисподние земли!

Поклонился Амар-Уту львам и учтиво назвал своё имя, и указал на Намтара, что безмолвно сопровождал его.

– Вот оно как! – сказали в великом удивлении львы. – Похоже, стражи железных ворот дали тебе все надлежащие наставления и сделали тебя нагим и босым, однако не должен гость приходить с пустыми руками. Мы дадим тебе волшебный медный кувшин – что назовёшь, тем он наполнится.

Они дали ему волшебный медный кувшин, и задумался Амар-Уту, чем бы его наполнить. Было ему хорошо известно, что нет среди богов никого богаче Иркаллы, что вдоволь у него серебра, золота, ляпис-лазури и всяких драгоценных камней, вот только нет в подземной стране вкусного молока, какого можно надоить у коз верхнего мира, и тогда сказал он – «молоко», и наполнился кувшин свежим козьим молоком. Тогда открылись перед Амаром-Уту медные ворота, и вошёл он в них, сопровождаемый Намтаром, и за медными воротами были третьи ворота – из серебра, и охраняла эти серебряные ворота пара людей с пёсьими головами.

– А ну-ка, явившийся без приглашения, назови своё имя! – пролаяли хором пёсьеголовые люди. – Известно ли тебе, что хозяин наш Иркалла не любит, когда его беспокоят понапрасну?

Поклонился Амар-Уту стражам, назвал своё имя и показал медный кувшин с молоком, что нёс в руках.

– Ах, вот оно что! – воскликнул один из стражей. – Тогда мы пропустим тебя, только если ты отдашь нам это молоко, ведь мы стоим здесь с начала времён, и с той поры нас сильно измучила жажда!

Опечалился Амар-Уту, но делать было нечего, и безропотно отдал он кувшин стражам. Жадно принялись они лакать молоко, а когда выпили всё, разбили кувшин об землю и говорили Амару-Уту:

– Не печалься, путник, отдавший нам молоко, и не огорчайся потере. Взамен мы дадим тебе волшебную серебряную чашу – что назовёшь, тем она наполнится.

И дали они ему волшебную серебряную чашу, такую большую, что лишь двумя руками можно было держать её, и задумался Амар-Уту, чем бы её наполнить, и сказал он – «сыр», и наполнилась чаша белоснежным сыром. Тогда открылись перед Амаром-Уту серебряные ворота, и вошёл он в них вместе с Намтаром, и за серебряными воротами были четвёртые ворота – из золота, и охраняла эти ворота пара крылатых змей, одетых в золотую чешую, и каждая чешуйка их была подобна щиту воина.

– Ты, кем бы ты ни был, богом, царём или простым смертным, ты явился незваным, так назови своё имя! – прошипели змеи. – Разве не было тебе сказано, что хозяин наш Иркалла может наказать тебя карой худшей, чем смерть, если ты будешь ему неугоден?

Амар-Уту преклонил перед змеями колени и назвал своё имя, и показал им серебряную чашу с сыром, что нёс в руках.

– Вот оно как! – зашипели змеи. – Тогда мы пропустим тебя, только если ты отдашь нам этот сыр, ведь мы приставлены охранять эти ворота от начала времён, и с той поры нас порядком измучил голод!

Поник головой Амар-Уту, но делать было нечего, и отдал он чашу змеям. Жадно принялись они есть, а когда доели всё до последней крошки, разбили чашу об землю и говорили:

– Благодарим тебя, путник, давший нам пищу, и не плачь о своей утрате. Взамен мы дадим тебе золотой посох, покрытый прекрасным узором, украшенный сердоликом и топазами, но не только и не столько в красоте его ценность. Всякий, кто возьмёт этот посох, забудет об усталости, сколько бы ни пришлось ему идти, и всякий, кто обопрётся на него, не устанет стоять, даже если бы и пришлось его ногам выдержать без отдыха шестьсот столетий кряду.

И дали они ему волшебный золотой посох, и открыли перед ним золотые ворота, и прошёл в них Амар-Уту в сопровождении Намтара.

Долго на этот раз пришлось идти, идти через пустыню, подобную высохшему морскому дну, но не чувствовал усталости Амар-Уту, и не было ни малейших признаков утомления в его ногах, и легко поспевал он за Намтаром, помогая себе золотым посохом, вручённым ему стражами четвёртых ворот. Наконец дошли они до пятых ворот – из ляпис-лазури, и охранял те ворота двуликий страж: одно лицо его было юным, как у семилетнего отрока, другое же было покрыто глубокими морщинами, как у семидесятисемилетнего старца, и одет он был в рвань и лохмотья, и ноги его были покрыты чёрными струпьями. Поклонился Амар-Уту стражу и назвал своё имя, хоть страж и не задал ему привычного вопроса, но в ответ на его учтивый поклон и приветствие сказал:

– Знаешь ли ты, смертный, явившийся незваным, кто перед тобой? Я – двуликий Исимут, гонец и посол великого Эа, которого также называют Эа-Оаннесом или же на старинный манер – Энки, чей дом в гордом Эреду, откуда правит он водной бездной, изначальным океаном, окружающим мир.

Удивился Амар-Уту и спросил удручённого бога, как так вышло, что он, слуга мудрого Эа, чей дом в городе Эреду, оказался в печальной земле Иригаль.

– Расскажу тебе всё без прикрас и обмана, – отвечал двуликий Исимут. – Хотя попал я сюда по своей вине и мне есть что скрывать, всё же твоя учтивость располагает меня к откровенности. А всё дело в том, что шестьсот столетий назад хозяйка горемычной земли, царица Эрешкигаль, чья красота согрела бы сердца многих там, наверху, а здесь служит утешением лишь её мрачному супругу, который никогда не смеётся и не улыбается, задумала вырастить восемь целебных трав, что унимают боль в восьми органах тела: в мозге, сердце, лёгких, печени, желудке, почках, селезёнке, а также избавляют от болезней тун и ну. Многих трудов стоило царице вырастить эти травы, ведь земля здесь, как видишь, не очень пригодна для возделывания, а вернее сказать, совсем не пригодна; вся она – только глина, песок да пыль, и если бросить в неё зерно, она не примет его, и зерно сморщится и не даст всходов. Но Эрешкигаль заботилась и ухаживала за посаженными зёрнами, и в конце концов они дали всходы, и радовалась царица, и плясала от радости, распустив свои рыжие косы, так что дивились все демоны подземного мира. Однако на беду в то же время заболел мой господин, мудрый Эа: как в огне пылал его мозг, на части разрывалось его сердце, гнили его лёгкие, и печень его покрылась нарывами, и желудок отказывался переваривать пищу, и кололо в почках, и селезёнка переполнилась кровью, и поразили его болезни тун и ну. Узнал Эа о целебных травах, выращенных царицей Эрешкигаль в саду подземного мира, и приказал мне спуститься сюда, украсть эти травы и принести их ему, и так я и поступил: на нефритовом чёлне, что плывёт равно легко по течению и против него, спустился я в землю Кигаль, пробрался в сад Иркаллы и вырвал одну за другой целебные травы, которые с таким трудом и усердием растила Эрешкигаль, и незамеченным и не пойманным вернулся к своему господину. Мудрый Эа съел одну за другой волшебные травы, и угас огонь, терзавший его мозг, и успокоилось сердце, и лёгкие могли свободно дышать, и печень очистилась, и желудок стал переваривать пишу, и утихла резь в почках, и селезёнка освободилась от излишней крови, и отступили болезни тун и ну. И был я рад и счастлив, и было мне весело оттого, что удалось мне услужить моему господину и перехитрить жителей преисподней и ускользнуть от смарагдовых глаз их повелительницы, но недолгой была моя радость. Обнаружив пропажу, тотчас побежала Эрешкигаль жаловаться своему мужу, перед которым трепещут не только смертные, но и боги: говорят, когда однажды явился он в город Харран, местные боги так перепугались, что накрылись мешковиной и попрятались от него в пыли.

Когда Эрешкигаль, босая и растрёпанная, явилась перед ним, Иркалла читал свои таблички, на которых записана вся история мира и тех миров, что были прежде, и тех, что будут потом, и заносил имена умерших в свой список. Раздирая платье и до крови кусая от злости губы, принялась Эрешкигаль громко жаловаться, что её обокрали, что некто пробрался в её драгоценный сад и вырвал одну за другой целебные травы, которые она долго с упорством и нежной заботой растила. «Разве не защитишь ты меня, свою жену, всемогущий властитель бескрайних земель?! Разве интересны тебе лишь твои глиняные таблички, а до обиженной Эрешкигаль нет тебе никакого дела, и не хочешь ты отплатить гнусным ворам, унизившим её и оскорбившим?! Разве не отыщешь ты моего обидчика и не накажешь его?! Ай-ай, зачем я покинула ради тебя верхний мир, для чего ты сделал меня своей женой, если не хочешь теперь даже взглянуть на меня?! Уж лучше бы ты отдал меня на съедение страшному чудовищу Шаггашту! Вижу и знаю, что ты совсем не любишь меня!» – так кричала Эрешкигаль. Её полные негодования вопли и плач достигли слуха Иркаллы, и взял он глиняные таблички, которые говорили о моём преступлении, и прочитал их, и послал за мной своих слуг-демонов, больших и малых галлу, которые и приволокли меня к этим воротам, и передали мне слова их господина.

«За то, что посмел ты нанести обиду жене моей Эрешкигаль, – говорил Иркалла их устами, – за то, что явился как вор в мои владения и похитил то, что тебе не принадлежало, быть тебе отныне и навеки моим рабом, ибо тот, кто явился однажды в землю Кигаль, не может вернуться обратно, а потому ты принадлежишь мне, и бывший твой хозяин Эа не посмеет перечить мне и не сможет вызволить тебя отсюда, если только не предложит вместо тебя самого себя. Я же приказываю тебе быть стражем пятых ворот моего города». Так оказался я стоящим у этих нефритовых ворот, хотя, если рассудить по совести, разве я так уж виноват? Что ты скажешь на это, незваный гость?

– Что ж, поистине достойная сожаления история, – отвечал Амар-Уту. – Ты прав: что толку в том, если бы царица Эрешкигаль сохранила свои травы – всем известно, что она отдала бы их людям, и они, считай, пропали бы зря, ведь нет смысла лечить человеку больное сердце или больную печень, – так и так жизнь человеческая коротка, и не так уж важно, когда именно она прервётся. Я сочувствую тебе, и признаю твою невиновность, и прошу пропустить меня через эти ворота.

– Я пропущу тебя через ворота, учтивый путник, – говорил ему двуликий Исимут. – Но за это ты отдашь мне чудесный золотой посох, потому что я изрядно устал, стоя здесь вот уже шестьсот столетий кряду.

Со вздохом отдал Амар-Уту стражу свой посох, который немало помог ему в пути через пустыню, и Исимут опёрся на посох и вздохнул с облегчением, потому как тотчас утихла боль в его усталых ногах.

– Не огорчайся, Амар-Уту, что я забрал у тебя посох – он уже сослужил тебе службу, а теперь послужит мне, – сказал Исимут. – Взамен же я дам тебе мой заговоренный нефритовый чёлн, что лёгок как перо и плывёт как вниз, так и вверх по реке с одинаковой быстротой.

Отдал Исимут Амару-Уту свой заговоренный чёлн – такой лёгкий, что и ребёнок мог бы нести его одной рукой, и открыл ворота из ляпис-лазури, и вошёл Амар-Уту в те ворота, и Намтар следовал за ним.

И увидел Амар-Уту, что за пятыми воротами города Иркаллы раскинулось бескрайнее гнилое болото, бездонная чёрная топь, но не испугался он и опустил на воду нефритовый чёлн, и вместе с Намтаром сел в тот чёлн и без труда переплыл болото, и оказался перед шестыми воротами – из алебастра, и охраняла те ворота женщина, облачённая в скромное белое платье, закрывавшее её от шеи до ступней. Лицо её распространяло сияние, а чёрные косы касались земли, и в левой руке держала она табличку из мягкой глины, а в правой – остро заточенную тростниковую палочку.

Склонился Амар-Уту перед женщиной, поцеловал кончики своих пальцев и прикоснулся ими сначала к области сердца, а затем ко лбу, чтобы выказать свою почтительность, назвал своё имя и спрашивал её:

– Кто ты и почему поставлена здесь? Твоё лицо – не лицо смертной, твои руки – не руки смертной, и всё говорит о твоём божественном происхождении.

– Ты прав, гость, явившийся незваным, – отвечала красавица. – Имя моё – Нидаба, я дочь хозяина воздуха Энлиля и его жены Нинлиль, и вверены мне счёт и письмо, и всякий, кто посвятит свою жизнь этим искусствам, находится под моим покровительством. Не по своей вине и не по своей воле оказалась я здесь, в сумрачном царстве теней, но по вине моего родного брата и по воле того из богов, кому никто не возносит молитвы. Слушай меня, расскажу тебе всё без утайки, не солгу ни единым словом. Так случилось, что брат мой Ишкур, властитель бурь и песчаных смерчей, расшумелся однажды сверх меры. Он наслал на мир семь покорных ему ветров, и многие города вскоре лежали в руинах, и смертные в отчаянье возносили небу молитвы, а Ишкур всё не унимался: он кричал, бил в барабан и страшно бранился, так что не было сил его слышать, и на все уговоры отвечал только смехом, бросая в отца своего Энлиля камнями и песком засыпая священные каналы Энки. Наконец его непристойные крики достигли нижнего мира, так что потрескалось каменное небо преисподней, а души умерших в страхе метались, не зная, где им укрыться. Рассердился хозяин бескрайних земель и предстал перед Ишкуром, и приказал ему умолкнуть, прекратить бить в барабан и браниться, и накинуть узду на злые ветры, усмирить песчаные смерчи. Но Ишкур в ответ рассмеялся и выкрикнул бранное слово. Этого не стерпел Иркалла: один только раз он ударил буяна, и тот притих и унялся, второй раз ударил – упал Ишкур перед ним на колени. Тогда сказал ему повелитель подземного мира: «За то, что нет от тебя покоя ни живым, ни мёртвым, за то, что посмел ты сказать мне бранное слово, будешь отныне стражем шестых ворот города мёртвых». С этими словами схватил Иркалла моего беспутного брата за волосы и увёл в преисподнюю, и поставил у шестых ворот своего города. Горько заплакал тогда Ишкур, упал на колени и принялся посыпать голову землёй и пеплом, и звать на помощь своих сестёр и братьев, но никто не хотел его слышать, никто не откликнулся, и даже добрый Энлиль отвернулся, чтобы не слышать стенаний своего несчастного сына. День и ночь напролёт кричал Ишкур из преисподней, жаловался и каялся, и наконец его мольбы тронули моё сердце, и спустилась я в нижний мир, чтобы говорить с Иркаллой и просить его за глупого брата. Сдвинул брови, нахмурился Иркалла, меня увидев, и говорил так: «Что ж, ты просишь меня отпустить глупца и буяна, и это мне ясно. Но известны ли тебе законы подземного мира? Знаешь ли ты, что, однажды сюда спустившись, никто не вернётся обратно, пока другой не займёт его место? Готова ли ты остаться у меня вместо брата, Нидаба?» Я сказала, что готова встать на место проказника-брата, и тогда ещё сильнее помрачнело лицо Иркаллы, и он говорил мне: «Раз твоё сострадание так велико, я исполню твою просьбу, вот только мне она не по нраву. Пусть Ишкур отправляется в свой дом и не вздумает больше тревожить меня и отвлекать от моих занятий, ты же займёшь его место у шестых ворот города мёртвых, но не печалься, потому как не до скончания времён придётся тебе быть их стражем. Ты дождёшься того, кто отдаст тебе нефритовый чёлн, который вынесет тебя против течения чёрной реки в мир, освещённый солнцем, и на этом срок твоей службы завершится. Таково моё последнее слово». Так повелел Иркалла, и с тех пор я стою у алебастровых ворот и жду того, кто принесёт мне нефритовый чёлн.

– Но ведь известно мне, – воскликнула Нидаба, и слёзы покатились из её лучезарных глаз, – что нефритовый чёлн есть лишь у одного из богов – у Исимута, гонца и посланника мудрого Энки, и никогда Исимут не решится спуститься сюда и отдать мне свой чудесный чёлн, свою лёгкую ладью, а потому до скончания времён придётся мне служить повелителю теней и властителю мёртвых!

– Не печалься, госпожа Нидаба! – отвечал Амар-Уту. – Так вышло, что Исимут отдал мне свой нефритовый чёлн, что легче пера ночной птицы, а я с радостью подарю его тебе, если ты взамен откроешь мне шестые ворота!

Засмеялась Нидаба, мигом высохли её слёзы.

– Так вот, значит, как! Тебя-то, значит, я и ждала, незваный гость из верхнего мира! Благодаря тебе окончены мои злоключенья! В награду открою тебе тайну, а ты хорошенько запомни: дважды четыре и три, в сумме – одиннадцать, на письме же – всего два.

Заставила Нидаба Амара-Уту повторить сказанное ею несколько раз, пока не удостоверилась, что он всё хорошенько запомнил, взяла у него нефритовый чёлн двуликого Исимута и открыла перед ним алебастровые ворота. Поблагодарил Амар-Уту царицу и вошёл в ворота, а за ним следовал Намтар, его спутник и соглядатай. Вскоре увидел Амар-Уту седьмые ворота города мёртвых – из чёрного оникса, и охраняла те ворота пара чудовищ Шеду, один коготь которых выше человеческого роста. У обоих Шеду – женские лица, так что нельзя угадать, кто брат из них, кто – сестра, кто – супруг, кто – супруга, и растут на их лицах бороды во множестве завитков, что спускаются до самой земли, из лбов же торчат у обоих кривые бычьи рога. У каждого Шеду левая грудь – женская, а правая – мужская, тела и лапы у них львиные, а на спинах вздымаются покрытые чёрными перьями крылья. Не из плоти и крови – из камня высечены обе фигуры: из гранита – тела, из драгоценного опала – лица, рубинами выложены крепко сомкнутые губы, из оникса выточены недвижные глаза.