А потом с ней случилась жизнь

Я смотрю на этих женщин и понимаю, что хочу их нарисовать. Взять и набросать их портреты и записать в своем дневнике их истории. Как будто это зачем-то нужно. Мне нужно. Как будто важно сохранить память о них и истории, по каждой из которых можно написать роман. У меня ведь никогда ничего такого не было. Моя жизнь не подходит для романов. Я не допускаю риска, ошибок, конфликтов. Все всегда идет по плану.

Я не знаю, откуда взялся этот план у меня в голове, кажется, он был всегда. Поступить в университет, пока учишься – выйти замуж, устроиться на работу в международную организацию, родить первого ребенка до двадцати пяти, а второго – не позднее тридцати, и переехать в собственный дом. И у меня в жизни все идеально соответствует этому плану. Мне тридцать, у меня счастливый брак, я беременна вторым ребенком и обустраиваю дом.

А у этих женщин все по-другому. Они, как моя двоюродная сестра Валя, – не живут свою жизнь, а позволяют жизни жить себя. Вале тридцать четыре, в разводе, дважды была замужем, и оба раза – из-за случайной беременности. От каждого мужа – по ребенку, и сейчас снова беременна – от женатого любовника, о котором я даже ничего не слышала. Она и так с трудом сводит концы с концами – папаши уклоняются от алиментов или платят копейки – как она могла допустить новую беременность? А как Даша могла переспать с первой любовью, рискуя самым ценным, что у нее есть на свете – семьей: любимым мужем, (а она любит его, это очевидно) и тремя детьми? Как женщины решаются на такие опрометчивые поступки? Как не боятся все разрушить? Что ими движет? Непостижимо. Мне никогда не понять и не оказаться на их месте. И слава богу.

Их судьбы одновременно пугают и восхищают. Как будто им доступно что-то, чего я просто не вижу.

Я нарисовала их. Нарисовала каждую.

Первая страница блокнота, как обычно, оставлена пустой. Я всегда так делаю. Первая страница – это слишком ответственно, страшно испортить. Ни в одном из моих блокнотов, скетчбуков и дневников, которые я веду с четвертого класса, не заполнена первая страница. Наверное, это прививают еще в школе: «тетрадь – лицо ученика», «отступаем три клеточки и ставим точку». Откуда берется этот страх испортить? Хуже всего, что он выливается в привычную стратегию «лучше не сделать вообще, чем сделать неидеально». Это про меня.

Но тут… Я уже принесла в жертву этот красивый скетчбук. О, это большой шаг. Признаюсь, я не сразу решилась использовать его – даже хотела отправить его обратно, чтобы мне привезли что-нибудь попроще. Ну правда же жалко тратить такую вещь на больничные зарисовки. Но они уже тут, на его страницах. В набросках останется это голое окно в полное надежд майское небо. И смотрящие друг на друга наши с Людой тапочки: ее старые, верные, домашние в выцветший цветочек и мои – кипельно белые, одноразовые, из стандартного гостиничного набора. И навсегда застыли в блокноте лица этих женщин, с их историями, страхами, безнадежностью и верой.

Серебристая «субару» въезжает в покосившиеся ворота, подкатывает к свежевыкрашенному трехэтажному дому (благородный темно-серый с медовыми деревянными вставками) и останавливается на вытоптанном газоне. В небо уходят высокие деревья – сосны и березы. Справа прячется бывалая, когда-то синяя, бытовка. Марк выходит из машины и делает шумный вдох. Здесь дышится. Это всегда ощущаешь в первый же момент – замечаешь, как дышишь, впитываешь целый букет ароматов. Не то, что в Москве.

Марк поднимается по широкой деревянной лестнице, вслед за ним Мишка играючи прыгает по ступеням. Из дома доносятся голоса рабочих. Марк останавливается на согретой закатным солнцем веранде. Здесь будет стоять большой стол, окруженный плетеными креслами и стульями. За столом будет собираться вся семья. Веселье, гости, угощения. Вот он – их дом. Их будущее родовое гнездо.

С детства Марка завораживали книжные описания родовых поместий, замков и усадеб. Застывшие островки на вертящейся планете. Место, где можно укрыться, переждать, подкрепить силы, вернуться к своим истокам. Марк хотел выпестовать, передать детям чувство единения с родом. Укрепить связи с родителями. Дом символизировал все это вместе взятое. Марк не удержался и набрал Славин номер.

– Привет тебе из нашего дома, Мир!

– …

– Ты плачешь? Что случилось?

Больше всего мне хотелось вырваться из больницы и успеть на день рождения Мишки. Но никто не собирался меня выписывать раньше, чем положено. И как они не понимают – ведь где-то может быть беременная, которой действительно нужна помощь, но она сюда не попадет, потому что я занимаю ее место. А я абсолютно здорова, и мне нужно к имениннику. Но давить на врачей, спорить, требовать я не решалась. Не умела. В конце концов, им виднее.

Я смахивала предательскую слезу и надеялась каким-то чудом попасть на день рождения к сыну. Речной кораблик отплывал в четверг от причала гостиницы «Украина» в 16:00.

И вот уже четверг, двенадцать дня, а я все так же безвольно лежу на своей постели, жду обещанной выписки. Я, напряженно хмурясь, смотрю в окно. На этот раз небо и не думает меня утешать – отвечает мне такой же хмуростью. Изредка приходят поздравительные сообщения, на звонки отвечать даже не хочется.

В 12:10 в палату входит немолодая сильно накрашенная женщина с треугольным начесом на голове. Осмотревшись, она небрежно бросает в воздух: «Кто тут на выписку?», – и походкой модели направляется к столу. За этим столом мы никогда не сидели, при нем даже не было стульев. Он был завален глянцевыми журналами про беременность и роды.

Мы с Гулей встаем. Женщина отодвигает журналы и просит мой стул. Я снимаю с него вещи и подаю ей. Она садится и раскладывает на столе документы.

Вблизи она выглядит еще интереснее. Комки туши свешиваются с густо накрашенных ресниц, обрамляющих выцветшие голубые глаза. Розовая помада лоснится на ссохшихся морщинистых губах. Она медленно заполняет все документы сначала на меня, потом на Гулю. Затем встает и кокетливо придерживая папку с бумагами говорит голосом цыганки, которой только что дали милостыню:

– Счастливо вам, девочки! Здоровья. Доносить и родить благополучно ваших деток. Ну и любви, конечно!

С улыбкой разворачивается и дефилирует к выходу.

– А есть ли она, любовь? – раздается обреченный голос из дальнего угла палаты.

– Что?

– Есть ли любовь? – с вызовом повторяет Даша.

На лохматые глаза женщины опадает вуаль светлой грусти, она на несколько секунд задумывается.

– Если у вас есть дети, значит, и любовь в вашей жизни была, – серьезно говорит она, – хотя бы одну ночь.

Я застываю на этом безнадежном «была», Даша несогласно фыркает, Галя прикрывает глаза и будто смеется над правдой, такой прозаичной и простой. Гуля безуспешно пытается поднять уголки губ, но они снова и снова тянутся вниз.

Сразившая нас своим афоризмом женщина с довольным видом выходит из палаты.

Час дня. Я лежу и смотрю в прямоугольник неба.

Дребезжание обеда.

До отплытия два часа, а мне все не несут подписанные бумаги. Постоянно звонит Марк и спрашивает: «Ну что? Ну когда?». Каждые пять минут я выбегаю в коридор. Дергаю медсестру. Мне отвечают, что больница большая, и выписки со всех отделений оформляются в одном кабинете, оттого и задержка. Разводят руками, пожимают плечами – дескать, ждите, извините. А я не могу ждать. Ровно пять лет назад в это самое время я впервые стала матерью, вы что не понимаете? Это все я говорю, конечно, не вслух. Время вязко растекается, и я чувствую, как вместе со временем уходит надежда, наконец обмякаю и бессильно оседаю на все еще мою койку, с которой я уже не хочу иметь ничего общего. Ноги свисают на пол, их место на кровати занято подготовленными к выписке сумками и пакетами. Я уже не в силах считать минуты – успею, не успею. Я сдаюсь.

– А мама не придет? – спрашивает именинник. Жанна Николаевна видит только золотистые завитки волос на Мишкиной поникшей голове. Их шевелит свежий речной ветер.

– Ну что ты, мой цветочек, конечно, придет! – подбадривает она, присаживается и завязывает на его шее коротенький галстук в клеточку. – И расстроится, что ты в такой день где-то потерял свою улыбку. Ну? Ка-пи-тан, ка-пи-тан, улыбнитесь… – Жанна заводит любимую песню внука.

Четверть четвертого, и я вырываюсь из больничных тисков. Даже не верится: свободна! Идем к машине: Марк весь обвешан сумками, я налегке. Ветер ликующе треплет мои волосы, как будто очень соскучился. Я жадно вдыхаю. Воздуха так много – до самого неба, не надышаться. Верчу головой, ненасытно смотрю по сторонам и с удивлением замечаю, что деревья ощетинились листвой. Пришла весна.

Мы едем по городу, я переодеваюсь на заднем сиденье машины, пытаясь втиснуться в любимое платье – черное в рыжий цветочек. Замечаю, что оно стало мне мало в груди и смешно топорщится на животе. Натягиваю рыжие колготки с вязаными гетрами – Марк ничего не забыл, привез все, что я просила. А сумка, которую он заодно прихватил, совершенно к платью не подходит. Забрасываю ее в другой конец салона и наконец откидываюсь на спинку. За окном мелькает Москва в обновленных весенних декорациях. Я замираю, вбираю энергию каждого дерева, заглядываю в лицо каждому прохожему, рассматриваю стильные наряды женщин и пропадаю в витринах кафе. Вот она жизнь. Снята с паузы. Play.

– Мамочка!

Юрий вздрагивает и опустив меню оборачивается на вопль ребенка. Нарядный мальчишка с золотистыми кудрями срывается со своего места и, сияя абсолютным счастьем, ловко обегая препятствия, несется через весь зал. Юрий провожает его взглядом до самого входа. Ребенок падает в объятия такой же счастливой и такой же златовласой матери. На ней озорные рыжие гетры и молодежное платье. Их с мальчишкой обнимает высокий мужчина в деловом костюме, и они втроем, улыбаясь, шествуют через весь зал к круглому праздничному столу. Юрий замечает, что скоро в этой семье будет пополнение. Красивая картинка. «Все счастливые семьи похожи друг на друга»… – Юрий вздыхает и возвращается к меню.

– Вы будете один? – раздается над его ухом голос официанта.

Юрий рассеяно поднимает глаза. Ему всего тридцать пять, может быть, совсем скоро он снова кого-нибудь встретит. Но что-то глубоко внутри подсказывает, что один – это навсегда. Официант вопрошающе смотрит. Юрий, спохватившись, отвечает:

– Да-да, я один.

Официант просит у него разрешения забрать лишний стул, и стул стремительно улетает к большому семейному столу. Юрий откашливается и снова утыкается в меню. Щечки, грудка, крылышки – анатомическая расчлененка, думает Юрий. Весеннее солнце с неожиданной силой припекает через прозрачную крышу ресторана.

Один.

Да, настолько один, что даже не нашел, кому предложить второй из подаренных билетов. Людям хочется отблагодарить, и они дарят доктору два билета в театр, два билета на прыжок с парашютом, вот – два билета на речной корабль. Да еще время какое выбрали – рабочий день 16:00. Если бы не был тут рядом по делам, никак не попал был.

Люди всегда думают, что легко найти компанию, если подарят два билета. Но бывает, что ты один. Друзья, конечно, есть, но у них семьи, возлюбленные, работа, дети.

А ты один.

Нужна ли она, семья? Юрий посмотрел на большой круглый стол, к которому переехал его стул. Суета, галдеж, никакого покоя. Подстраивайся подо всех, оправдывайся, объясняйся, договаривайся, ищи общий язык… Нет уж, в детстве этого хватило. Одному лучше. Спокойнее.

Гордым взглядом одинокого волка Юрий посмотрел на Москву за окном, обвел плавящийся под солнцем зал. Мимо продефилировала официантка в короткой юбке, и Юрий улыбнулся еще одному преимуществу одинокой жизни. Стал слышен гул и почувствовалось еле заметное движение. «Как провожают пароходы – совсем не так, как поезда..» – потекло из динамиков.

– Поплыли! – крикнул Мишка и прильнул к стеклу. К окну подскочили его троюродные брат и сестра Ваня и Вика. Ване было двенадцать, но он выглядел старше из-за лишнего веса. А семилетняя Вика была копией своей мамы – Славиной двоюродной сестры Вали.

– Не трогайте стекло – заляпаете, я сказала! – шикнула на детей Валя, дородная брюнетка с короткой стрижкой. На ее широкой спине неуклюже топорщилась блузка, Валя теребила оборку обветренными руками. Она была всего на четыре года старше, но Слава выглядела по сравнению с ней совсем девчонкой со своими подростковыми углами плеч и ногами-палками.

– Господи, как ты похудела! – всплеснула руками Валя, когда увидела меня на корабле.