И не люби меня

– Предупреждал, что, если возьмешь Лизу, не порядочно будет ее выкинуть, как наиграешься.

Я не наигрался. Это она наигралась. А моя игра только начиналась.

Папе я сказал, что мы расстались. Он лишь хмыкнул. Мне не хотелось ему рассказывать, что какая-то хитроумная телка обвела меня вокруг пальца. Он не должен знать, что его сын такой идиот.

Может, если бы я рассказал правду, если бы показал всю свою ярость, папа смягчился бы, и разрешил мне поступить так, как я хотел. Но это вряд ли – так что я не стал рисковать.

– Ну, – осторожно начал я, не уважая себя за то, что собираюсь сказать, хоть и очень себя понимая. – Конечно, это и правда не порядочно, но, может, иногда стоит немного попуститься и позволить себе лишнего?

Взгляд папы с того, ненавистного мне, стал совсем мрачным. Я понял, что ерунду сказал, едва эти слова выпали из моего рта. Захотел их вернуть, но среди моих талантов не было возвращения времени вспять.

– Андрей, – сказал папа. Не «Андрюш». – Худшее, что ты можешь сейчас сделать, это злоупотребить властью. Никогда так не делай… Меня пугает уже то, что ты об этом подумал.

– Извини, – сказал я. – Я просто… Извини.

Папа кивнул. Не знаю, поверил он мне или нет. Но лицо у меня, кажется, покраснело, а это весомый аргумент.

Я развернулся, хотел уйти из сторожки. Но потом замер лицом ко входной двери и во всеуслышанье заявил:

– А все же как было бы прелестно, если бы этой суке было нечего жрать!

Несколько человек посмеялись. Они якобы не вслушивались в разговор, но в сторожке кроме гудения компьютеров других звуков не было, так что они подслушивали нас, даже если того не желали.

Я обернулся, надеясь, что один из смеющихся – папа. Но он отвернулся, едва почувствовал мой взгляд. Впрочем, я успел увидеть, как поднялся уголок его рта, и как углубились морщины у глаз. Этого мне было достаточно.

Достаточно для того, чтобы понять – папа просто хочет меня проучить. Он не прочь уволить Лизу просто так. Она отвратный работник. Ленивая, невнимательная, ноет, еще и в коллектив никак не впишется. Но уволить ее – значит вмиг выполнить мое желание. А это не в стиле моего папы. Как бы абсурдно это ни звучало с моим-то происхождением, мне ничего не доставалось просто так. Заслужить, заработать… Конечно, на базовые потребности типа еды и крова это не распространялось. Но с детства я знаю: ничего не приходит просто так. Сперва нужно хорошенько попотеть.

Впрочем, ради этой мрази можно было разочек пойти мне на уступок… Хотя что же я не найду, как иначе ее отсюда выкурить? Я все могу. Я могу все.

Лестничный пролет из сторожки в служебный коридор был узким, неуютным. Если бы сюда случайно заглянул кто-то незнающий, то он бы, напугавшись, вышел, так и не достигнув сторожки. Для антуража дома с призраками этой лестнице не хватало лишь искусственной паутины и привидений по углам.

Выскочив с лестницы в коридор, а оттуда в зал, я понесся, желая как можно скорее попасть в ресторан. Не есть – хлебнуть американо. Просто больше ничего не хотелось.

По привычке я глянул на сцену. Но она пустовала. Наверное, Даша с другими танцовщицами тренируется где-то в другом месте, чтобы гости не видели их без макияжа и костюмов. Тренировки на сцене были редкими – лишь перед премьерами, когда танцующим нужно на сцене освоиться, уловить ее габариты.

Или у нее сегодня выходной. Не помню, когда у нее выходной. А ведь раньше я знал ее расписание, как свое. Теперь я так хорошо знаю расписание Лизы. И как же сильно я жду понедельник, когда она выйдет на первую после нашей ссоры смену…

А какой сейчас день недели? Я остановился и полез в карман за телефоном. Уставился в экран, забыв, что хотел. А потом увидел «суббота» и выдохнул от облегчения. Не понедельник. До нашей встречи еще два дня… Если, конечно, Лиза осмелится сюда заявиться.

– Андрей! – услышал я и вздрогнул.

Подняв голову, я увидел знакомое лицо. Странный мужичок, просиживающий в «Эмпирее» если не половину, то уж точно треть своей жизни. Он никогда много не выигрывал, но и почти не проигрывал – был где-то при своих. Персоналом мы любили тех, кто проигрывает много денег и часто приходит. Но этот мужичок выполнял лишь одно из этих условий, так что эмоций у нас почти не вызывал. Разве что он иногда меня бесил, когда уж слишком часто и слишком глупо хихикал. Мне не нравилось, что он выучил мое имя. Но трудно это не сделать, если приходишь в казино столько, сколько я здесь работаю.

Блеснула под светильником его залысина на макушке. Я хотел сделать вид, что не заметил его, хотя было поздно – он перехватил мой взгляд. Но едва я мысленно застонал от необходимости проявить дружелюбие, чтобы не вспугнуть постоянного гостя, как мне в голову залетела одна идея.

Какая же это была гениальная идея!

Рот сам собой растянулся в искренней, широкой улыбке. Я подошел к рулетке, где со своим ворчливым другом сидел этот мужичок… Как его? Валерий? Василий? Вениамин?

– Смена крупье, – шепнул я Нине на ухо.

Она вздрогнула и резко обернулась, едва не хлестнув меня по лицу своими сухими белыми волосами. Мне так нравилось видеть, как все они сначала пугаются, а потом видят, кто я, и растекаются в улыбку.

– Что-то случилось? – шепнула Нина, глядя мне в глаза.

– Иди в «передохную», – сказал я, умышленно избегая ее глаз. – Отдохни немного.

Нина кивнула, хотя я на ее вопрос не ответил. Причем кивнула с улыбкой. Погладила свой хвост, который теперь лежал на плече, и ушла. Я не провожал ее взглядом, хоть и знал, что идет она, показательно качая бедрами, думая, что я все же смотрю на нее.

Я повернулся к мужичкам, поздоровался и запустил спин. Звук, с каким шарик летел по желобку, был моим любимым. Так равномерно, глухо, в тягучем ожидании того, какой номерок выпадет… идеально.

– Делайте ваши ставки! – сказал я, проведя рукой над полем.

– Андрей! – повторил мужичок и в миллиардный раз спросил: – Как дела? Как папа?

Конечно, я знал, что нельзя общаться с гостями на личные темы. Нельзя встречаться с ними за пределами казино. Но на таких, как я, правила не распространяются. Такие, как я, правила устанавливают. И вот сейчас я на этом сыграю.

Пока друг этого мужичка скрупулезно расставлял фишки по клеткам, я наклонился к лысеющему и сказал тихо:

– Прошу прощения, но, кажется, я забыл, как вас зовут.

Разумеется, мужичок захохотал, но его смех, как и всегда, оборвался быстро и резко.

– Ты чего, Андрей? Как забыл?

Мужичок уставился на меня, но уяснив, что даже после этой содержательной фразы я его не опознал, он хохотнул и сказал:

– Я Вадим!

Вадим! Точно!

Я улыбнулся краешком рта и, склонившись над столом еще ниже, заговорщицким шепотом сказал:

– Вадим, у меня есть к вам одна… довольно большая, но щедро вознаграждаемая просьба…

Затем я резко выровнялся и, не глядя на рулетку, сказал:

– Ставок больше нет! – это подсказал мне звук, с каким шарик тормозил по желобку.

***

Я волновался, словно подросток перед первым разом. Даже ладони вспотели, и я то и дело вытирал их о мягкие бордовые подлокотники. От волнения было жарко – хотелось раздеться. Но от мысли, что меня увидят голым, еще сильнее бросало в жар. Да что же со мной?

Нет, я прекрасно знал, что со мной. Я боялся отказа.

После того нашего последнего раза, как Даша выразилась, между нами ничего больше не было. Мы даже не целовались. Мне вообще не до Даши было. Она казалась такой тусклой, такой блеклой, в сравнении с Лизой. Правда, когда в моих глазах померкла и Лиза, Даша не вернула прежнего сияния.

Я очень хотел, я пытался с ней… подружиться? Да, звучит отстойно. Но мне неприятно было от мысли, что в «Эмпирее» есть человек, которому я больше не нравлюсь. Наверное, понравиться Даше снова я мог только если бы прилюдно унизил Лизу, послал ее, а потом в слезах просил прощения, приговаривая, что Даша лучшая женщина в моей жизни. Примерно этим я и собирался сегодня заняться. Только вот цели понравиться Даше у меня больше не было. Была другая, совсем не благородная.