Семь видений богатыря Родиполка

Сон Родиполка был ясен, светел и чист. Видел он во сне самого Ярилу-батюшку – ясное красно солнышко. Было оно нежное, пригревало ласково желто-золотыми лучами. Для всего народа своего улыбалось, а люди, завидев то, отвечали ему добротою да словом милым. Оно золотило все да светило из своего терема – сине-голубого неба. И так хорошо Родиполку стало от того солнца, тепло, ярко, что почуял он в себе силу еще большую, чем дотоле. Да и не только богатырю то солнце по нраву было – все живое радовалось: людь свое получает, звери свое имеют, деревья, трава да кусты – свое. Но солнцу тому завидовать стала грозна туча черна, что ей не рады. Затмила солнышко, заволокла своею чернотою да мраком. Пришла она невесть откуда, но по всему видно – со стороны южной. Людь от того испугался да хотел было на колени упасть, кланяться. Но того Родиполк не позволил, чтобы мрак тот на солнце нападал да людям вольным обиду делал. И поднялся к туче той младой богатырь на лошади своей, да не по земле-матушке, а по звездам ночным сверкающим. Ножичек достал малый серебряный, да и проткнул остряком тем тучи чрево бестелесное. Тут же солнце засветило ярко, а от мрака того темного и следа не осталось.

…Родиполк отошел ото сна, и сон, видавшийся ему явью, рассыпался. «Видение то мне было, – думал Родиполк, – от самой судьбы-Вехоч». Растолковал он свое видение как знамение для пути его нового, почетного. Знать, победа от него будет, а коли так, то людь добрый без него сгинет. Он толкнул свою кобылку Синявку в бока да, обретши твердость, направился к князю с дружиною.

За лесом показался большой да стройный Белград. Избы с теремами стояли на белых горах да сами были белы да красивы. Округ града возведены были светлые, как тот первый снег, стены высокие да каменные. Вокруг стены – глубокий ров с грязною водою. Через него, на стальных цепях, был спущен помост. В часы светлые, дневные, помост этот опущен, а в темные да смутные – поднят. Далее – ворота большие, славные. У ворот-то этих витязи стояли да всех останавливали, расспрашивали, по какой нужде в Белый град прибыли. Остановили они и молодца Родиполка. Он гордо назвался богатырем – Светогором. Богатыри-защитники в любом граде нужны, а потому пустили его радостно с восхвалением, словно почетного гостя встретили. С веселым да бодрым духом богатырь направился в терем молодого князя Шума Бориславовича, овторого сына славного князя Борислава. Про знатного Шума сказывали доброе, что он сам чистый, в делах да во владениях своих. В граде, как и знал Родиполк, все было славно, чисто да мило. Княжил тот справно, все свои владения знал, до самых уголков тайных, сам был хозяйственный, бережливый.

Но в тереме княжьем встретил молодца боярин Мусса, что заместо князя правил в его отсутствие. Серый, длиннобородый, низенький боярин Мусса с большим животом восседал на княжьем стуле. Сам боярин был темен да в темно-зеленом кафтане, а стул тот светлый, не его, потому сразу было видно, деревянный с резною высокою спинкою – княжий. Сидел тот боярин за малым, но таким же светлым столом да перебирал письмена плотные. Завидев младого богатыря, брови свои темно-седые сдвинул да кивать стал.

– Без княжьего наказа брать-то тебя на службу не буду. Не велено! Сам-то княже Шум Бориславович отбыл в Печерский град, к князю Вольхе Вениславовичу. Когда вернется? Того не знаю, не ведаю, – тонким голоском говорил важно боярин. – В том граде дело решается верное, защита тому граду надобна, потому и поехал княже наш на подмогу. А меня заместо себя оставил да велел все его дела решать княжеские. А про тебя не сказывал, знать, не хотел тебя на службу брать, то и я без его наказа не буду.

Но, по-видимому, что-то сообразив, боярин поднял вверх указательный палец да строго приказал молодому безусому витязю, что стоял подле деревянных дверей:

– Поди-ка позови мне главного богатыря Будимира Микуловича! Я с ним совет держать буду. Да резво! – вдогонку крикнул боярин.

Быстрые шаги витязя глухим отзывом разнеслись по большому и светлому княжьему терему. Долго ждать не пришлось. Вернулся он с главным мужалым, но еще младым богатырем.

– Добра тебе, боярин Мусса! – громко сказал сильный богатырь, но не поклонился. Мусса скривил лицо от тех слов.

– И тебе добра, главный богатырь, – ответствовал боярин, глядя хитро на того снизу вверх. – Поведай-ка мне, богатырь наш защитник, – то слово подчеркнул Мусса, словно хотел на то особое внимание обратить да на что-то намек дать, – говаривал ли тебе наш княже, что младого богатыря ждет, али вызывал того?

– Богатырям мы завсегда рады, – бодро молвил главный богатырь, уязвляя Муссу.

– Ты-то, главный богатырь, по сути, по сути сказывай! – старался напирать Мусса громко да сильно, но то у него не вышло, а получился тонкий писк.

Главный богатырь, не боясь, поправляя темные усы, улыбался да посмеивался над Муссой. Боярин от того еще более негодовал.

– Говорил тебе княже наш светлый, Шум Бориславович, богатыря Светогора принимать али нет? – встав со стула да упираясь руками в княжий стол, спрашивал боярин, глядя сурово на Будимира.

Главный богатырь Будимир взглянул на Светогора виновато, а после, хмуро, на Муссу, да ответил:

– Нет, того не сказывал. Но взять можем и без его ведома, – добавил богатырь.

Враз успокоившись, Мусса, довольный, сев на княжий стул, обратился к Будимиру, словно Родиполка тут и вовсе не было:

– Не-е-ет, – растягивая слово, хитро сказал боярин. – Вот посуди сам, на богатыря Волоха давал князь ухвалу? – Главный богатырь кивнул. Мусса принялся загибать пальцы: – Богатыря Суздаля сам князь принимал? Князь, – сам себе ответил Мусса. – Звенигора князь принимал, а тебе указ давал. И Волоха-богатыря сам княже Шум смотрел, – повторяясь, сказал Мусса, словно хотел не богатыря подчеркнуть да назвать его славное имя, а смотр князя. Мусса палец поднял и потряс им: – Да и Мансура из народа кумп, и Утта-северянина, и Маравеля, и Харта – всех сам княже смотрел, – гордо сказал боярин.

Родиполк, заслышав имя сродника свого деда Харта, улыбнулся. Но сказывать о том не стал, чтоб не подумали главный богатырь да боярин Мусса, что Родиполк не сам пришел, а заступничества просить да под дедову защиту. Деду младого богатыря сорок два годка уже как было. Как схоронили они Всевласия, так он более не появлялся, к дружке своей, красе Путятишне, не заезжал, детей своих не проведывал. Не сказывал о Харте ничего младой богатырь, а про себя-то подумал: знать, не у Шума Бориславовича буду служить, не ему подмога нужна моя, не его народу да граду.

– Верно, – сказал Родиполк боярину, – дело в том граде решается важное, то и я за князем поеду. А там уж решим с князем Шумом Бориславовичем, нужон я князю богатырем али нет.

Мусса от того радостный стал, что все решилось по его, по-боярски, да на спинку стула высокого княжеского гордо оперся. Богатырь же главный Будимир на Родиполка долго да пристально глядел, а после довольным стал, будто что-то доброе понял про младого богатыря.

Главный богатырь Будимир откланялся, а выходя, хитро взглянул на Родиполка, словно чего задумал. Младой богатырь и сам поклонился да вышел из терема князя Шума Бориславовича. Возле деревянного резного крыльца его ждал Будимир, облокотившись о перила.

– Добра тебе, молодец яркий! – поприветствовал его Будимир, выпрямившись.

– И тебе добра, славный богатырь Будимир Микулович, – ответил Родиполк.

– Ты верно славный, раз про мою сестру старшу Путятишну не сказывал. Я-то тебя сразу прознал, славен ты, скромен. По нраву мне то. Коли подмога надобна, то я опервый подмогу тебе окажу да содействие.

– Красны слова твои, богатырь, за то кланяюсь. Но судьба моя зовет меня в путь, да к другому князю на службу, – сказал то Родиполк, садясь на лошадь, а после добавил: – То противиться ей не буду. Прощай, славный богатырь Будимир.

Будимир махнул ему рукой да, развернувшись, пошел к себе.

Выехал Родиполк из Белграда, но в Сванград не поехал, а поехал мимо, округ, по лесу. За Белградом разветвленною полосою росли деревья, вырисовывая собою мелкий, но красивый лес. Тонкой да длинною малахитовою полосою тянулось Полесье. Ехал Родиполк по тому лесу два дня и две ночи. Полесье с ним было добрым, приветливым. Казалось ему, что лес сам открывает пред ним все свое богатство: сочные ягоды, мягкие травы да тоненькие ручейки со свежею водою. Днем он останавливался, собирал себе снедь, кормил и поил кобылу. Все ученья, что передала ему прабабка Ханга, были ему впрок, и среди деревьев и животных он был как возле ближних сородичей. Третьего дня, после вечерья, выехал он к маленькой деревушке Раздол. Жил здесь людь разный да из разных народов.

Была тут раньше пролесень пустая, после молнии выгорела половина малого леса. Земля та была, словно большое пепелище – темное, серое, мрачное. Людь боялся здесь селиться, избы ладные строить новые, словно чуял, что здесь владения самого Перуна – метателя молний да повелителя гроз. Но время минуло, пробилась сквозь серо-черный слой, нагар, травушка новая, младая, сочная. Как пришла Макуша-весна добрая, так украсила ту поляну яркими да пестрыми цветами. Устелилось все ковром зелено-желтым да первоцветом синим. Увидев жизнь ту новую в округе, поселился здесь опервый молодец Раздол, что из рода ветт ушел. Да был он не один, а со своею любою Лелею, что дружкою ему стала. Ветты те – народ особый, мест своих не покидают, но тот супротив пошел, поселился отдельно от рода свого. Да девицу свою увел из свуянычей. Но то ему не в наказанье было, а для его ладу. Была у них изба веттовская, а отделки все – свуяныческие, с завитками, словно Вьюжница на окна завеяла. А после там разные роды поселились, с разными верованиями. А вскоре и деревушка выросла, ладная да красивая. Изб тут было немного, с одвенадцать, но все новые, разные, а отделки на них друг краше дружки – загляденье, как и их роды, из народов разных. Жили те народы друг подле дружки в ладу да мире.

Родиполк, проезжая чрез малу деревеньку, любовался красою изб разных, малых да больших. Крупной избы отдельной али малого терема, что для гостей заведены были, он не отыскал. То пристанище стал искать у простого люда. Проехался он по дороге той узкой, что мимо домов шла, да украдкой просмотрел все избы, а после к одной малой вернулся. От избы той он почуял доброту и любовь, и решил, что пристанет только здесь.

Изба эта была малая, но добротная, изгородь низенькая, но крепкая. Как только постучал он в дверь, в небольшом оконце мелькнул свет от зажженной лучины. На двор вышла краса-молодица из народа опричников, испросила, чего хочет путник. Родиполк ответил ей и, зная обычаи, добавил, что с добром и миром. Она же глазом востра была и признала в нем волхва али ведуна, а потому отказывать побоялась. За ней же мужик, что из русичей был, вышел, кобылку Родиполкову напоил да накормил. И знал богатырь, что и почистит Синявку да полотнищем накроет, чтобы та остыла да отдохнула.

Молодица же в избу позвала, на стол скатерку родовую, нарядную, положила, белую с вышивкой алой, поставила кувшин молока да хлеб круглый. Поклонился ей низко Родиполк за доброту материнскую, отведал еще теплого хлеба и молока. Положив под голову суму, лег на пол, подле лавы. Да так и уснул. Проснулся же от того, что на него пристально глядели. Округ столпились дети. Старшей девочке – годков одесять-одиннадцать, младшему – не больше пяти. Они прятались друг за друга, боясь его, а старшенькая вышла вперед всех да изучала его пристально. Была она кровей смешанных – опричников да русичей. Глаза у нее большие, опричненские, карие, темные, жгучие. А остальным-то она – в русичей: длинные золотые волосы пушистые до пояса развеваются да кожа светлая, с белизною. На голове – повязка через лоб, алая с вышивкою, сзади затянута, а по бокам – с кистями длинными. Одета она в ребяческое: платье широкое да светлое, тонкой лентой подпоясанное, с кистями красными.

Родиполк взглянул на нее да увидал ее в очетырнадцать лет, красою. Вот стоит она перед ним, краса-загляденье. На него смело смотрит глазами карими. Он улыбнулся ей, молвил тихо да ласково:

– Пойди-ка, не забойся.

– Не забоюсь я! – ответила она бойко. – Но мамка наказала: не подходь к нему, потому как оборотень он.

Поняв, почему они собрались, Родиполк добро улыбнулся и мягко молвил:

– Зря-то вы собрались, не оборачиваюсь я, месяц уж не тот.

Дети огорчились, но ненадолго, как все малые ребята. Недоверчиво еще раз взглянули на Родиполка, убежали. А через минуту позабыв все, весело да шумно разбежались по всей избе да на малый двор. Но старшенькая большеглазая девчушка не ушла, а ближе подошла, не страшась, да вымолвила:

– Ну, то ладно. Ты коли поедешь, я-то ждать буду, чтобы увидеть перевертыша.

Она хотела уйти, а Родиполк крикнул ей вдогонку:

– Как величать-то тебя?

Она обернулась от дверей, вострым взглядом смерила его и сказала:

– Звать-то меня – в честь батюшки родного, Мирославою.

– А мать-то твою? – опять спросил Родиполк, не тепля надежды на ее ответ. Ведь малые дитятки не сказывают о своем роде да о прародителях.

Но Мирослава оказалась смелою и ответила ему:

– Орантою Макеевою.

– А ты, стало быть, Мирослава Макеева.

Она кивнула и вопросительно посмотрела на него, боясь спросить его имя. Но Родиполк все понял и сказал:

– А меня величать Родиполком Стогнуцким, – не страшась, открыл свое младенческое имя.

Девочка обрадовалась, благодарно кивнула. И уже выходя из избы, еще раз обернулась и молвила: