Дух времени

Вдруг она открыла глаза. В стемневшей комнате, озаренной только светом с улицы, она узнала Тобольцева и отшатнулась, вся захолодев… Он уже сидел подле и целовал её плечи.

– Лиза!.. Лиза… – слышала она его глухой шепот…

«Что я наделала, Боже мой!.. Я пропала…»

– Андрюша… встань!.. Не надо… Пусти меня! Что ты делаешь? О Боже мой! Я не хочу… Не хочу…

– Отдайся мне, Лиза!..

– Нет!.. Нет!.. Нет!.. Ради Бога, оставь…

– Лиза!.. Ты сама шла мне навстречу, как слепая… Тебя толкала страсть… Не противься ей! Это судьба… Это правда… Это жизнь… Забудь всю ложь, которая нас разделяет! Я всегда знал, что эта минута придет… Лиза… Я ждал её терпеливо, не насилуя твоей души… Но ты сама пришла ко мне…

– Неправда!.. Не то… Ты меня не понял!..

– Все понял!.. Все!.. И как ты озиралась, и как ты искала следов другой женщины в моей комнате… Как ты вздохнула, не найдя их…

– Боже мой! Боже мой!.. – Она зарыдала от унижения.

Настала тишина. Он видел только её затылок и черную змею волос, вившуюся по подушке. Глухие рыдания потрясали её тело.

Тогда он снова лег рядом и, нежно гладя её волосы, постарался усыпить её недоверие. Слушая самого себя, он тихонько улыбался. В первый раз в жизни ему приходилось в таких странных условиях чувствовать близость красивой, молодой и желанной женщины.

Они пролежали всю ночь в объятиях друг друга. И всякий раз, когда Тобольцев, изнемогая от желания, просил Лизу отдаться и осыпал её пламенными ласками, она, как девушка, дрожа от ужаса и стыда, отталкивала его и плакала, заламывая руки… И всякий раз Тобольцев чувствовал, что в дикой, но сложной душе этой женщины страсть слабее страха сойтись с ним, совершить грех перед Катей и Потаповым.

– Моя бедная, моя жалкая Лиза, – говорил он, Целуя её мокрое от слез лицо. – Каким мраком окутана твоя слепая душа! – Но недалека минута рассвета… И ты её предчувствуешь… Да, да!.. И то, что ты дрожишь сейчас, и мечешься, и – плачешь, ломая руки, всё это только показывает, что твоя душа ощупью ищет дорогу в этом дремучем лесу предрассудков… И что эту дорогу она найдет… Лиза! Не бойся меня… Мне ничего не стоит разжать твои слабые ручки и взять тебя всю… И насладиться досыта в эту ночь твоим телом… Но я не дикарь… Я артист в любви, и мои запросы высоки… Меня не удовлетворит чувственность… Слушай Лиза, я обещаю тебе и себе бескрайнее блаженство… страшную бездну восторга, в которой потонут не только наши тела, но и наши души… Я знаю, что этой минуты тебе никто не дал… (Она вздрогнула, и он это почувствовал.) Я знаю, Лиза, что ты жизнью готова заплатить за одну минуту такого экстаза! И она наступит… Наступит, когда ты устанешь бороться с призраками и в твоей душе желание победит страх… И в этот дивный миг, Лиза, откроются слепые очи твоей души… И ты поймешь тогда, как жалки были твои страхи и колебания… Как ничтожны были сомнения твои перед этой единой, вечной правдой…

И с каждой новой попыткой овладеть её душой и телом Тобольцев чувствовал, как тает стыд Лизы. Обессиливающая, обволакивающая сознание и волю близость их в эту ночь, интимность жестов и слов, жуткая сладость ласки сделали в несколько часов возможным и близким то, что год назад казалось недостижимым, как бред… Минутами казалось, что они ходят по краю бездны, вот-вот готовые сорваться и полететь вниз головой… И Лиза к ужасу своему чувствовала, как манит, как тянет к себе бездна…

– Да, Лиза! всё это просто и легко, – говорил Тобольцев. – Надо только не думать, а отдаться движению души…

– А Катя? – без всякой логики, казалось, спрашивала она.

Он улыбался.

– Лиза!.. Разве мы не были одни в эту ночь? Одни во всем огромном мире?.. Разве в этой ночи не было минут и часов, когда ты забывала о Кате? Как будто её нет на свете?.. И в эти минуты ты была права…

– Я не могу так чувствовать!.. – крикнула она. – Ведь ты её не бросишь из-за меня?

– А ты бы хотела этого?.. Ты будешь просить меня об этом?

Страдание исказило её лицо.

– Нет, не буду! Не смогу… Но и жить с тобой, зная, что ты её не бросил, я тоже не могу… Нет выхода, нет!..

– Говорю тебе, Лизанька, ты заблудилась.» Я тебе указываю выход. Ты его отвергаешь… Ищи же сама дорогу! Власть жизни сильнее твоих призраков, и она тебя научит. Теперь я это знаю!

Она вздрогнула от его улыбки, которую почувствовала, от его голоса и тона. Он никогда не говорил с нею так, как господин, как власть имеющий…

Они заснули на заре, обнявшись, оба разбитые и измученные.

Он ушел уже засветло. ещё раз он пробовал разбить стену суеверий, разделявшую– их, и отступил, бессильный перед её страхом «открыть очи души»… Но уже не было стыда между ними. И он думал, покрывая поцелуями её обнаженное смуглое тело: «ещё одна такая ночь, и она отдастся мне. Волнения, борьба и усталость так обессилят эту мятежную душу, что все покажется ей возможным и легким. Это психологический закон… Но зато реакция будет ужасна! Не хочу дешевой или предательской победы! Не хочу её проклятий и слез… Жажду готовности, упоения, экстаза… И всё это придет!..»

Он никогда, казалось, не чувствовал себя таким радостным и светлым, как в это утро… Речь его в суде была блестяща… Лиза предугадала впечатление, которое он произведет. В зале яблоку негде было упасть. И, несмотря на звонки председателя и на угрозу очистить зал, оглушительные аплодисменты встретили приговор суда, по которому ожидаемая каторга заменена была тюремным заключением на два года.

Казалось, Тобольцева разорвут на части, когда он вышел на улицу… Всем защитникам местная интеллигенция давала обед, и Лиза сидела рядом с Тобольцевым. Она была как во сне. В душе её совершалось что-то странное. Как в ту ночь, когда она отдалась Потапову, она и теперь холодно глядела на агонию прежней, вчерашней Лизы, которая умирала в её душе всю эту бесконечную и быстротечную, ужасную и блаженную, и незабвенную-незабвенную ночь… Умирала Лиза, трогательно цеплявшаяся за иллюзию дружбы, чести, верности, за все эти красивые и нежные слова… Под её лихорадочно-судорожными руками облетали цветы, спадали одежды, и бесконечная черная пустота открывала мертвые очи… И этими мертвыми очами глядела в глубь её умирающей души… А новая Лиза, которую она не знала, которой она боялась, сидела за этим столом среди чужих людей, в чужом городе; слышала, как во сне, чоканье бокалов и жаркие, дерзкие речи… И ловила, жадно ловила, безвольная и бессильная, яркие взгляды своего сообщника; беглое, обжигающее пожатие его руки; прикосновение его ноги к её колену под столом, отчего разом останавливалось её дыхание… Ни стыда, ни страха не было в сердце этой новой Лизы! Одна жгучая жажда ласк и признаний: растущая покорность судьбе, от которой все равно не уйти!.. Да ещё глухая, смутно шевелящаяся на дне сердца, ещё неоформленная ненависть ко всему, что мешает ей лежать рядом с Тобольцевым, как в эту незабвенную ночь, дрожать под его лаской и слушать его голос…

Она отвечала, как лунатик, на ненужные вопросы далеких и скучных людей и отдавалась воспоминаниям… «Какая у него гладкая кожа! Как у женщины… А какая сила в руках! И что за нежность прикосновения!..» Они казались ей музыкой – эти тонкие, изысканные ласки… «Он похож на принца в сказке Андерсена. Какая разница с бурной страстью Стёпушки!.. И какая глубокая разница между ними вообще…»

Мрачно сдвигая брови, она видела перед собой волосатую грудь Стёпушки, его мощные мускулы, она чувствовала его моучие объятия… И затем вздрагивала от блаженства, вспоминая тонкий запах кожи Тобольцева… Нет! Женщина, грезящая об Антиное[218 - Стр. 492 Антиной (греч. миф.) – прекрасный и изнеженный юноша, предводитель женихов жены Одиссея Пенелопы.], никогда не отдастся с упоением Геркулесу[219 - Геркулес (римск. миф.) – бог и герой, олицетворение силы и мужественности.]. Все в нем бессознательно враждебно ей. Теперь она это понимала. О да!.. И одного только не могла она постичь: зачем сошлась, зачем живет с тем, кого она не любит?

Когда прямо с обеда всей компанией защитники поехали на вокзал, публика сделала им снова овацию.

Наконец они очутились вдвоем в купе вагона…

Лиза уже не отталкивала Тобольцева и не боролась, когда он искал её губы. Она замирала под его поцелуями, и сердце её билось так судорожно, что, казалось, ещё мгновение, и оно разорвется. Но попрежнему она ловила его руки, боялась ласк и ставила условия… «Не живи с Катей. Тогда я буду жить с тобой… Скажи ей всю правду… И уедем куда-нибудь! На край света…»

– Ничего никогда не скажу ей!.. Ты требуешь невозможного…

– Ага!.. Щадишь?.. Жалеешь?.. А почему ж ты меня не жалеешь?

– Каждый заслуживает «правду» постольку, поскольку он может с нею справиться… Если правда разбивает жизнь, она не нужна!.. Если люди предпочитают жить ложью и иллюзиями, я не хочу им мешать… Душа Кати – мрамор… Она разобьется от падения… Твоя душа – глина под моими руками… И я леплю из неё прекрасную статую… И за эту власть над тобой я тебя люблю…

Тобольцев сам был поражен силой опустошения, какую страсть вносила в эту душу. Она разрушала все на пути, как пожар. И стихийность этого растущего чувства опьяняла его.

– О чем ты думаешь? – спросил он её уже под Москвою.

Она глядела в окно, сдвинув брови и сжав губы. Она казалась больной.

– Я думаю о… Потапове… – И то, что она не назвала его, как всегда, «Стёпушкой», поразило Тобольцева.

Он тихонько взял её руку.

– Что же ты о нем думаешь, Лиза? – Она молчала, жуткая и далекая.

«Ох, не завидую я ему!» – подумал он. А она думала в эту минуту «Я не смогу уже обнять Стёпушку. Я отравилась… Пропала… О Боже! Где взять силы жить по-старому?»

Усаживая Лизу в сани, Тобольцев сказал ей с загадочной улыбкой: «Когда-нибудь ты вспомнишь эту ночь и пожалеешь о том, чего не было…»

И в ту же минуту она вздрогнула от ужаса и от невыносимой боли. Казалось, туман разорвался вдруг перед её глазами и яркий внезапный свет ослепил ее… Одни, совсем одни, в чужом городе… рядом, обнявшись, целую ночь… Да повторится ли она, такая ночь? О Боже! Почему она не решилась? Почему не взяла свое счастье? Слезы брызнули из её глаз. Она закрыла лицо муфтой.

Тобольцев проехал мимо и послал ей поцелуй.

К жене поехал… Домой… Жене достанутся и ласки, и порывы, которые она, безумная, не хотела удовлетворить… «Как он её обнимет! Вот этими руками, с тонкими, цепкими пальцами, от которых так больно, так сладко!..»

Она сидела, выпрямившись, закусив до крови губы, чтобы не закричать, инстинктивно держа себя в руках, чтоб не забиться в припадке тут же в санях, на улице…

Все заколебалось опять в её душе… Слава Богу, что не отдалась! Не потеряла головы… О, как презирала бы она себя теперь! Пережить нельзя было бы такое унижение… И что за наваждение было там, в эту ночь?.. «Зачем, подлая, ты бегаешь за ним, когда он любит жену!» – чуть не вслух сказала она. Лицо Степана всплыло перед нею. «Отречься от него! За что?.. За любовь и преданность? Никогда!.. На его груди выплакаться… в его ласках забыться… Хочу быть любимой! Хочу быть счастливой… И гордой… а не жалкой рабой моей позорной страсти! Буду работать за десятерых! Самые рискованные поручения возьму на себя… На что мне свобода? На что мне жизнь? Смерть легче, чем моя тоска!.. И ничего-таки я теперь не боюсь!.. Ничего!..»