Литератор

Вернулась. Моя. Живая.

– Как же я виноват перед тобой, – срывается у меня с языка. – Простишь?

Алина хмурится, напрягает память.

– Дурак, – говорит уже еле слышно. – Ты тут ни при чем, слышишь? Я сама виновата.

Медсестра машет мне рукой. Понятно, пора оставлять пациентку в покое.

Я встаю на уже почти не дрожащих ногах, наклоняюсь, целую мою Алиночку в лоб – замираю секунды на три, пытаясь растянуть их в вечность, но всё-таки отпускаю её руку и выхожу из палаты.

Татьяна Михайловна поджидает меня – нет, не у палаты, а снова в холле. Золотая женщина, даёт мне время прийти в себя. Мы едва не выходим, как были, в халатах и бахилах – замечаем это, посмотрев друг на друга перед выходом. Я, конечно, иду к ней на чай.

По пути созваниваюсь с Лёхой – не то чтобы мне сейчас было интересно, но для сохранения дружеских отношений стоило узнать, чем кончилось его эпопея с вызовом скорой. Он говорит что-то о том, что я должен ему полторы штуки, но так и быть, это уйдет в счет моей невыплаченной зарплаты, которая, кстати, обещает когда-то появиться. Я еще раз рассыпаюсь в извинениях – за всё, но Лёха беззлобно отмахивается, струсив с меня обещание в ближайшее время встретиться за пивом, и обозвав мартовским котом, отключается.

Улица, ведущая к дому Татьяны, довольно многолюдна. Поток людей идёт по ней, не обращая внимания на редкие таблички, распечатанные на принтере, вложенные в файлик и приклеенные скотчем на стены старого здания. Они выцвели на солнце, расплылись от дождя и, в общем-то, почти незаметны.

Честно говоря, в каждом городе есть такие улицы, просто таблички на них не всегда есть.

«Осторожно! Возможно обрушение фасада»

Мы, не сговариваясь, переходим на другую сторону, хоть по ней добираться на сотню шагов дольше. С нами переходят еще несколько человек – может, им так ближе, а может, видели однажды, как небольшой осколок камня, рухнувший с десятиметровой высоты, слегка чиркнул молодую девушку по затылку – и та упала замертво.

Я честно оберегал её, как мог. Алина была в этом плане подарком: она не гоняла на мотоциклах, не увлекалась роуп-джампингом и не прыгала с парашютом. Мне оставалось только уговорить её не заниматься скалолазанием и всегда смотреть по сторонам, когда переходишь улицу. Даже на зелёный, особенно на зелёный.

Но всё тщетно: от удара, полученного свыше, я её не уберёг.

***

Зима вступила в силу почти вовремя: к самому концу декабря. Я вернулся домой уже затемно, когда включилась вечерняя иллюминация, и окошко нашей квартиры не отставало от соседних, светилось не только желтым светом, но и мигало разноцветными огоньками гирлянд.

Алина встретила меня у порога, я, как всегда, поцеловал её в щеку – и бонусом вручил пакет с мандаринами. С тех пор как я бросил писательство и стал заниматься более обычной работой, мне приходилось возвращаться домой, как и всем нормальным людям, почти по расписанию. Алине же, которой еще не рекомендовалось выходить на работу, нравилось играть в примерную домохозяйку, встречая меня каждый вечер.

Только в этот раз что-то было не так: то ли улыбка была недостаточно искренней, то ли отстранилась она слишком быстро.

Я повесил пальто и планшетку на вешалку, закрыл дверь, отправился следом за Алиной на кухню. Так и есть, что-то неладно: слишком быстро пакет брошен на подоконник,  руки уже яростно чистят мандаринку, брызгая соком на всю кухню.

Так мандаринки не едят.

– Милая, кто обидел?

Алина вздыхает, откладывает фрукт, видимо, пожалев несчастный.

– Знаешь, я, конечно, очень неправа, наверное. Я не должна была… – и замолкает, а помолчав секунды три, взрывается: – А хотя, какого черта? Я наводила порядок. Разбирала шкаф, на хлам в котором ты ворчал еще до того, как… ну, я получила по голове. И увидела дискету!

Я уже начинаю догадываться.

– На ней было написано: «Про Рому и Алину». Ты же знаешь, моего бывшего звали Ромой, и я просто не смогла… Я подумала, ты следил за мной или еще что, но там… Это как вообще? Ты же это не сейчас написал, да?

Я обнимаю Алину за плечи. Она напрягается, но не отстраняется. Это хороший знак, и я утыкаюсь ей в шею носом, шумно вздыхаю.

Может, она и рада бы сдержаться, но ей щекотно, она дёргается и хихикает.

Градус серьезности разговора немного понижен.

– Я, конечно, давным-давно сжег ту тетрадку. В ней хранилось моё самоё страшное произведение, самая страшная тайна. И с компьютера всё тоже стёр. Но дискеты – они как тараканы, и с моей удачей можно было не сомневаться, что на одну ты рано или поздно наткнешься.

Мы садимся за кухонный стол, друг напротив друга, и я не удерживаюсь от того, чтобы заправить выбившуюся прядь из прически Алине за ушко – раньше она не отращивала волосы до такой степени.

– Нет, серьезно. Представь, сейчас кому-то сказать, что однажды я написал самый настоящий любовный роман!

– Обхохочутся, – подтверждает Алина.

– Мне было семнадцать лет, и мною не интересовались девушки. Это немного смягчает мою вину?

Алина склоняет голову к плечу, прищуривается, будто оценивающе смотрит.

– Ну, допустим, это мне уже сложнее представить. Но чем ты объяснишь всё остальное?

– То, что я тогда назвался Ромой – совпадение, пожалуй, не самое судьбоносное. Но то, что девушка моей мечты в рассказе носила имя Алина…

Алина несильно бьет меня кулачком в плечо:

– Кончай подлизываться!

Я ловлю ее руку и не отпускаю.

– Мне только это и остаётся делать. Ты же дочитала до конца?

– Да, – хмурится, – что там читать-то. Ты же не хочешь сказать, что всё это – сплошное совпадение?

– К счастью, не всё. Финал отличается.

– Ну да, я не разбилась на мотоцикле, но год в коме всё равно пролежала. Ну и… Общий итог.

– Алинушка, – вздыхаю я. – Мне было семнадцать лет, я был зол на весь мир. Что я мог придумать оригинальней концовки, в которой парень со временем забивает на свою любимую и находит другую?

– Ну, если еще и девушки тобой не интересовались, – пожимает Алина плечами, – пожалуй, ничего.

А выражение лица хитрое-хитрое: ну-ка, спущу ли я колкость за так?

Не спущу, конечно. Кое-как тянусь и целую в нос.

– Я хотел рассказать тебе, когда ты окончательно поправишься. Ну или хотя бы когда станешь моей женой, чтоб никуда не сбежала.

Алина улыбается – настоящей улыбкой.

– Осторожней, это можно посчитать предложением.