Мертвое Царство

– И снова отвечаешь вопросом на вопрос.

Тхен явно хотел обаять меня, надеялся, что я захмелею и приму любые условия. Хотел, но вряд ли правда думал, что будет так просто – иначе тхен Алдар оказался бы настоящим глупцом. Он слегка улыбался мне, и на округлых румяных щеках играли ямочки – будь он девицей, такой чертой можно было бы гордиться.

– Многовато князей на одну землю, – сказал я расплывчато. Пусть сам думает, что имелось в виду.

Алдар не успел ничего ответить – полотно, закрывавшее вход в шатёр, встрепенулось, впуская человека. Крепкий немолодой степняк с бельмом на левом глазу проковылял к тхену, мимоходом метнув в меня взгляд, каким запросто можно было снести голову. Я задумался: была ли его хромота следствием правосудия, как у Огарька? У нас ворам отрубали большой палец на ноге, отчего многие прихрамывали всю жизнь. Скорее всего, степняцкие законы отличались от княжеских: вряд ли тхен принял бы на высокую службу бывшего вора, хотя, с другой стороны, мне это не помешало назначить Огарька соколом.

Хромой степняк передал тхену бумагу и шепнул что-то на ухо. Мог бы и говорить в полный голос, я всё равно ни слова не понимал. Пока они беседовали, я разглядывал шатёр, но и на степняков обращал внимание, стараясь, впрочем, делать вид, что не очень-то ими интересуюсь. В кожаных доспехах, мехах и шлеме незнакомец выглядел чудно рядом с Алдаром, который снял с себя бо`льшую часть вещей. Именно это сравнение помогло мне острее понять, что тхен, в общем-то, не был обязан разуваться и снимать украшения в присутствии чужака. Может, им действительно двигало уважение ко мне, «сиротскому князю», как он нарёк меня, а может, это была какая-то степняцкая хитрость.

Алдар сощурил глаза и кивнул на выход:

– Ступай, князь. Подумай и возвращайся. Я буду ждать. Тебе отдадут все вещи.

Я на миг склонил голову, поднялся на ноги и вышел из шатра. Конец разговора показался скомканным и странным, но, вероятно, мне действительно требовалось время, чтобы всё обдумать.

– Ты не глупец, Кречет, – довольно объявил Огарёк, отрезая мне кусок от бараньей ноги. – Но всё же со мной тебе было бы легче говорить с тхеном.

– Дуешься, что не удалось поглазеть на степняка? – хмыкнул я. – Ты бы начал скандалить, ни к чему хорошему это бы не привело.

– Так уж и начал бы.

Мы сидели в крепости за накрытым столом, уютно потрескивал огонь в очаге, и я тихо радовался, что выбрался из лагеря степняков целым и невредимым. После разговора Алдар вернул мне и обувь, и оружие, и всё остальное. Вывели Рудо: степняцкие женщины расчесали его шерсть, как расчёсывали гривы местных лошадей, и пёс, казалось, перенёс разлуку легко, может, даже её и не заметил. Зато Огарёк и Нилир знатно нервничали, а мне приятно было, что меня ждали и волновались. Конечно, тревога после переговоров с тхеном никуда не ушла, я по-прежнему видел в степняках серьёзную угрозу и понимал, что Алдар не из тех, кто легко отступит.

– Между прочим, тут тебе принесли кое-что. Мальчишка-воробей. – Огарёк как бы невзначай протянул распечатанное письмо. – Уж к Пеплице-то ты обязан меня взять. Не бойся, всё не читал, лишь первую строчку.

Я хмыкнул и выхватил бумагу быстрее, чем Огарёк успел поднять руку выше в дразнящем жесте. Мне бы злиться на него, что принял и распечатал прежде, чем я сам взглянул, да разве я мог? Обтерев руки, развернул и принялся читать.

Княгиня Средимирного просила о личной встрече в Коростельце, её стольном граде. Я перевёл взгляд на самодовольного Огарька.

– Будешь защищать от её назойливого сватовства?

Огарёк браво выхватил длинный нож из голенища и сверкнул жёлтыми глазами.

– А то!

Мы рассмеялись.

– Возьму, – произнёс я уже серьёзно. – Придётся Смарагделю ещё посидеть в тереме.

– Не узнаешь свои покои, всё мхом зарастёт.

– Зато никто не осмелится сунуться.

Огарёк вальяжно повёл плечом.

– Ну, если тебе срочно будет нужен советчик, то я не побрезгую зайти. Я люблю мох.

Рудо и Шаньга лежали у очага, их могучие косматые тела занимали почти всё свободное место, так что ни я, ни Огарёк не могли даже передвинуть кресла, чтоб не задеть зверей. От очага шёл крепкий жар, пахло можжевеловыми ветками и пряным сбитнем, который подогревался тут же. Я распустил волосы и снял кафтан: пусть это напоминало о разговоре с тхеном, но сейчас я точно не чувствовал себя ни пленённым, ни униженным, напротив. Я подвинул письмо Огарьку, тот взял его и стал внимательно изучать.

Пеплица писала расплывчато, как обычно, но в этом письме речь шла явно не о сватовстве. Она просила приехать, и я сделал вывод, что княгине известно что-то об опасности, исходящей от царя.

Огарёк сдвинул чёрные брови и вернул письмо.

– Не боишься, что это западня?

Я почесал бороду. От жары и сбитня я знатно разомлел, но ясность ума не растерял.

– Всё может быть. Но если бы меня хотели убить, сделали бы это несколько зим назад. Не думаю, что Пеплица столько ждала, замышляя коварство.

– Но ты всё равно должен быть осторожен. Надень кольчугу.

– Ты ведь вызвался меня защищать. Так чего мне бояться?

Огарёк улыбнулся, сверкнув зубами.

– Если только ты сам будешь благоразумен. А вообще, Кречет, заметил ли, но в последнее время ты вдруг всем стал нужен.

– Князья всем нужны, так и есть. Хорошо, что у Холмолесского их несколько. Что Трегор? Ты виделся с ним?

– Виделся, как же, – проворчал Огарёк. – Наш скоморох всё так же легкомыслен. Он уже не променяет повозки и перевозные сцены на княжьи палаты, как ни уговаривай.

Я тепло улыбнулся, подумав о Трегоре. Скомороший князь когда-то тоже наводил ужас на люд. Говорили, будто у него три головы или горб, но он оказался обычным мужчиной, даже не тронутым страшной Морью, той жуткой хворью, которая унесла множество жизней, а выжившим подарила увечья и причудливые метки. Трегор тогда основал гильдию шутов, собрав меченых по всем Княжествам. Представления скоморохов собирали толпы зрителей, несмотря на страх, и за много зим Трегор так сроднился со своей гильдией и с выступлениями, что не мог отказаться от них, даже частично разделив со мной бремя правления Холмолесским княжеством.

– Я пошлю его в помощь Смарагделю. Лесовому невмоготу подолгу сидеть в четырёх стенах, человеку всяко проще.

– А Нилир?

Я задумался. Брать с собой командира дружины опрометчиво. Пеплица могла бы счесть за оскорбление, приведи я в Коростелец Нилира, но идти без дружины казалось довольно опасным. Я не боялся быть убитым и пленённым, вовсе нет. Я боялся одного: оставить Холмолесское на растерзание воронью, которое тут же слетелось бы на Горвень.

Со мной, конечно, будет Огарёк, но что с того? Соколы – гонцы, а не воины. Он ловок, шустёр и горяч, но из-за увечной ноги быстр только верхом на Шаньге, который, увы, зимой ложился в спячку, как и его сородичи. Я решил, что ещё подумаю над этим. Князю, провозглашённому чудовищем, нечего терять, так что я мог бы заявиться со свитой нечистецей, но всё же я уважал Пеплицу и не хотел унижать таким появлением.

Холмолесское и Средимирное ближайшие соседи, а кроме того, граничили с Перешейком, землями, что отделяли Княжества от Царства. Я не был удивлён, что Пеплица обратилась именно ко мне, а не к Мохоту или к Дубу. К тому же ни для кого не было секретом, что я из всех князей ближе всего к нечистецам, особенно к лесовым, которые могут помогать мне перемещаться по Великолесью, тянущемуся по всему княжеству. Меня не пришлось бы долго ждать. Конечно, и Огарёк был прав: никогда нельзя исключать возможность заговора, особенно если ты – бельмо на глазу всех соседей.

Лес подхватил, закружил тайными тропами, засвистел ветром в ушах и вытолкнул напротив Коростельца. Воздух звенел от мороза, кружили снежные пылинки в золотом утреннем свете, и равнина перед городом посеребрилась тонким слоем инея. Коростелец сверкал впереди, как драгоценный кокошник, виднелись купола и шпили святилищ, оконца и черепичные крыши высоких богатых теремов.

Нас заметили издалека и открыли ворота. Коростелец всегда нравился мне своей цельностью. Если при подъезде к Горвеню путник в первую очередь видел обширный посад, размазанный по подножию холма, как повидло по ломтю хлеба, а уже после посадских изб и дворов замечал городские ворота, то в Коростельце и посад и детинец прятались за высоченными белокаменными стенами с башенками-бойницами и узорчатыми изразцами. Ажурные кованые ворота издали казались кружевными, тончайшими, но я-то знал, что это впечатление обманчиво, и Коростелец так же неприступен и силён, как его княгиня.

Была бы Пеплицына воля, она бы устелила вместо брусчатки речной жемчуг, но и без того Коростелец ослеплял блеском так, что сперва мне пришлось щуриться. Но к чести княгини надо было сказать, что блеск был благородным, не пестрящим: каждая постройка казалась продолжением другой, и даже крестьянские избы выглядели чистыми, новыми, каждая – с резными наличниками и петушками у труб. Загляденье.

Нас провели по главной улице через весь Коростелец, и чем ближе к терему мы подходили, тем больше зевак собирали вокруг. Нам кричали, но беззлобно, как старым друзьям. Несколько девушек даже осмелились подбежать к Огарьку, бледнея при взгляде на Шаньгу, и протянули моему соколу туесок с гостинцами: собрали леденцов, пряников и варенья. Огарёк вежливо принял угощение и поклонился, а девушки и рады были, только разбежались в стороны тут же, как Шаньга повернул к ним косматую голову, почуяв запах сладкого.

– Ты не ешь сейчас, Пеплица тоже любит сладкое на стол подавать, – посоветовал я, видя, как Огарёк вертит в руке пряник.

Пеплица была из тех женщин, что способны захватить все мысли и навсегда остаться в сердце: высокая, с безукоризненной осанкой и прекрасной фигурой, в свои сорок зим с небольшим она могла бы сойти за девицу на выданье. Наверное, я был глупцом, раз не единожды отвергал её предложение о женитьбе, но успокаивал себя тем, что эта женщина хотела отнять у меня Холмолесское, выставив незаконным князем, и занять терем в Горвене сама. Прошлого мужа, князя Легеда, она отравила – слухи ходили, но сама Пеплица утверждала, будто Легед тихо умер во сне от остановки сердца. Я подозревал, что такая же участь могла постичь и меня.

По правде сказать, мы с Пеплицей были схожи. Она – княгиня, единственная женщина из правителей Княжеств, однако ей удалось расположить к себе и армию, и народ, и других князей. Я же слыл самонаречённым, и пусть княжество меня признало, а всё же до доверия соседей мне было далеко.

Терем встретил тем же, что и весь Коростелец, только умноженным на дюжину: блеском, роскошью, богатством. Признаться, у меня уже болели глаза от блеска, а правильная красота зданий надоела так, что хотелось увидеть просевшую старенькую избу или терем недавно разбогатевшего купца: такой, чтоб нескладный, неладный, а с душой построенный.