Саван алой розы

Отвечать Кошкин не стал, все больше убеждаясь, что и с самим садовником Гансом ему придется побеседовать. А после, опять подняв лампу над головой, принялся внимательно осматривать стену возле решетки. Бурых мазков, капель, потеков здесь было много, и Кошкин справедливо надеялся, что Алла догадалась оставить какие-то подсказки именно на этой стене.

Но ничего похожего на подсказку не было.

Что странно. Здесь больше света, здесь теплее и не так пахнет подвальной сыростью. А еще больше вероятности, что кто-то из родственников или прислуги, вернувшись, сразу увидят ее. По-хорошему, Соболевой следовало бы оставаться здесь до конца и ждать. Зачем она вернулась в садовницкую? Сделать надпись на стене она могла здесь с тем же успехом…

А потом Кошкин прищурился. Даже присел на корточки, чтобы лучше увидеть – подсветил себе лампой. Но отсюда было не разглядеть: заинтересовавший Кошкина предмет был там, за решеткой. И Кошкин, тотчас сорвавшись с места, бросился назад по коридору.

– Кирилл Андреевич, – не слишком почтительно, на бегу и не оборачиваясь, позвал Кошкин, – будьте добры, отложите ваше занятие. Мне нужны вы и ваш фотографический аппарат. Сейчас!

Что по этому поводу думал Воробьев, который только-только установил треног в нужном положении, Кошкина, по правде сказать, не интересовало. Он торопился в дом, боялся, что ему померещилось. Вырвался из сырого помещения садовницкой на свежий воздух, следом за Антоновым по узкой тропинке обогнул дом и вышел к фасаду. Вбежал в переднюю и, сходу упав на колени, заглянув под плательный шкаф, все же увидел среди плотных хлопьев пыли то самое. Тонкий искусно выполненный женский перстень с небольшим ярко поблескивающим алмазом в середине.

– Рядовой, какие, говорите, сережки у вдовы были, когда ее нашли?

– Да вот такие же, с белым камушком… – растерянно произнес тот, щурясь на перстень.

Следящие за модой дамы, даже и преклонного возраста, обычно очень трепетно относились к тому, чтобы сережки, заколки, браслеты и кольца подходили друг к дружке. Кошкин на червонец готов был спорить, что этот перстень не просто был обронен когда-то по случайности, а снят с пальца и брошен сюда через решетку самой Аллой Соболевой, запертой в каменной ловушке. Оставалось только выяснить, зачем.

Глава 6. Роза

июль 1866

Странно, но Роза совсем не страшилась ни побега своего, ни венчания, состоявшегося поздним вечером, почти украдкою, в маленькой лютеранской церкви на Васильевском острове. Вместо матушкиных объятий и наставлений ее сопутствовали просьбы молодого мужа быть осторожной и поторапливаться; вместо дорогих сердцу гостей – незнакомые лица приятелей Шмуэля с университетских курсов. Роза тогда даже имен их не знала. Вместо обручальных колец – пылкие, горячие поцелуи Шмуэлем кончиков ее пальцев. А еще его признания, будоражащие душу и воображение:

– Я люблю вас, Роза. Люблю безумно и страстно. Клянусь, вы не пожалеете, что сделали свой выбор!

А впрочем, те поцелуи и признания куда важнее колец: Роза отвечала молодому мужу влюбленным взглядом, верила ему и была счастлива в той церкви, бесконечно счастлива!

По крайней мере, подвенечное платье она за собой оставила. Шмуэль умолял нарядиться во что-то удобное и практичное, но Роза была непреклонна. Расшитое бусинами платье цвета слоновой кости и белая вуаль, которую она сама наспех прикалывала к волосам шпильками уже в экипаже.

В том же экипаже, после скоротечного венчания, состоялся еще более скоротечный «банкет». Приятель Шмуэля, Сергей Андреевич, просивший называть его по фамилии – Глебов, вынул из-под полы плаща бутылку шампанского и под всеобщий смех и одобрительные возгласы, лихо вскрыл ее, ударом палаша по горлышку. Осколки стекла, брызги, белая пена фонтаном разлетелись во все стороны, перепачкав и нарядное платье Розы, и ее белоснежную вуаль. Но мужчинам, конечно, не было до этого дела, да и сама Роза, поддавшись необъяснимому веселью, только смеялась – громко, бесстыдно, запрокинув голову и за шею обнимая своего молодого мужа.

– Пожалуйте, Роза Яковлевна, специально для вас припас! – Глебов добыл откуда-то еще и бокал, а наполнив его до краев, подал новобрачной.

Роза замешкалась, но совсем ненадолго. Спиртного она до этого не пила, даже не видела столь близко наполненных рюмок. Однако побег из дому и так уже перевернул ее жизнь с ног на голову. Она теперь взрослая! Она жена. Она сама себе хозяйка и не обязана соответствовать матушкиным представлениям о благочестии! Махнув на все рукой, Роза чуть пригубила вино – и ей сделалось еще веселее, и в голове зашумело от радости и предчувствия новой прекрасной жизни.

Это был превосходный вечер. Безумный, сумасшедший, дьявольский и бесстыдный – но самый лучший из всех вечеров, пережитых Розой. А после, разумеется, ночь с любимым, пылкая и страстная. Оказалось, то, что происходит в спальне между влюбленными, вовсе не так страшно, как, основываясь на слухах и обрывках разговоров взрослых, думала Роза прежде. И что без обязательных в таких случаях советов матушки Роза вполне способна догадаться, что делать. Это только усилило ее уверенность, что все у них со Шмуэлем будет прекрасно – куда лучше, чем до сих пор.

И пробуждение ее было прекрасным. Июльское утро, солнечное и светлое. Пока жила в родительском доме, Роза не имела горничной – а тут причесывать и одевать ее явилась миленькая румяная крестьянка Нюрочка. Она-то и подсказала, что господа уже позавтракали и ушли на прогулку, а в доме осталась только Валентина Михайловна, которая завтракает нынче в саду. Роза тогда несказанно обрадовалась. Ведь, значит, у нее появится подруга! И скорее помчалась в сад.

И Валентина тоже как будто была ей рада. Так казалось поначалу. Угощала пирожными с лимонным кремом и рекомендовала пить на завтрак кофе, а не чай. Но Розу расстроило уже то, что Валентина Михайловна оказалась несколько старше, чтобы стать ей подругой. Даме было уже за двадцать, а то и все двадцать пять. Еще Розе не понравилось, что дама была очень уж красива. Слишком, с перебором. Нет, Роза не завидовала, ничуть! Себя она считала девушкой очень хорошенькой, и имела тому немало подтверждений. Роза имела выразительные темные глаза, пухлые губки, изящные черты лица и тонкую талию. Это ли не повод считаться хорошенькой? Но красота Валентины была другой. Таких, как она не называли симпатичными или хорошенькими – нет. Ради таких убивали на дуэлях и стрелялись сами. Посвящали таким тома стихотворений и не забывали всю жизнь, поговорив один вечер. Ради таких начинали войны и бросали к их ногам целые царства.

Вряд ли Роза поняла всю суть Валентины Журавлевой, едва ее увидела, но, без сомнений, почувствовала очень хорошо. И тотчас невзлюбила.

А после Роза заметила, что и радушие Валентины напускное, неискреннее. И первый болезненный укол Роза получила, когда новая знакомица спросила прямо и без тени смущения:

– Долго ли вы намереваетесь гостить у Сергея Андреевича, милочка?

И от обращения этого, и от тона, обманчиво-дружелюбного, Роза признаться, растерялась. Уже чувствовала, что не следует быть с этой дамой откровенной, но зачем-то стала отвечать искренне, как думала.

– Прово… я не говорила еще Шмуэлю, но я намереваюсь написать матушке и батюшке и чистосердечно во всем признаться. Надеюсь – да нет же – я уверена, они простят нас и помогут Шмуэлю встать на ноги.

– Кто ваш отец?

– Батюшка занимается банковским делом, а братья работают с ним.

– О… – вскинула брови Валентина. Ее красивые губы изогнулись в неискренней улыбке: – так Шмуэль весьма выгодно женился?

Розу бросило в жар. Она буквально почувствовала, как пылают ее щеки. И с той поры уж окончательно стало ясно, что дружбы не сложится. Роза изо всех сил пыталась держать себя в руках, быть холодной и высокомерной, как эта дама. Но получалось плохо.

– Что вы! Банк батюшки совсем невелик… мы не богаты… У нас всего пять комнат и одна служанка… А матушка сама готовит обед!

– Право слово, охотно верю вам, дитя! – рассмеялась Валентина и, слава богу, прекратила поток излияний Розы – не то бы она еще много рассказала, чего не следует. – Шмуэль любит вас, это очевидно. Видели бы вы, как теплеет его взгляд всякий раз, как он о вас рассказывает. Я всего лишь хотела сказать, милочка, что было бы хорошо, если б ваш батюшка и правда вас простил. Любовь любовью, но нищета убивает все чувства.

– Но Шмуэль не нищий! Он учится на доктора и дает частные уроки. Мы не пропадем!

– Шмуэля исключили еще весной, – холодно пресекла ее Валентина. – Разве он вам не сказал? Впрочем, уже вижу, что не сказал. Досадно. Не выдавайте, что это я вам все разболтала, милочка. Не желаете прогуляться со мной по саду? Здесь прекрасные виды.

– Нет! – резче, чем следовало, огрызнулась Роза.

Валентина поняла ее правильно, хмыкнула напоследок, и с той поры они беседовали крайне мало. Неизвестно, что Валентина, а Роза нарочно старалась избежать встречи с этой высокомерной и злой дамой. Зато некоторое подобие дружбы сложилось у нее с горничной Нюрой, бывшей крепостной, ее ровесницей.

Виды в усадьбе Глебовых, точнее на даче – как называли ее все здесь – были и правда чудесные. Небольшой, но уютный каменный дом, огромный сад, выходящий к Черной речке, пригорок с беседкой, откуда по вечерам можно слушать музыку и любоваться фейерверками, что запускают в саду господина Излера. Розу все здесь приводило в восторг!

Но более прочего ей полюбился закуток сада с оранжереей, где садовники выращивали самые настоящие розы. Девушка прежде и подумать не могла, что эти цветы – ее любимые цветы – можно вывести здесь, в Санкт-Петербурге, с его переменчивой погодой, вечными дождями и почти полным отсутствием солнца. Но оказалось, что можно. Батюшка Нюры был одним из садовников, и молоденькая горничная немало знала об уходе за цветами – чем охотно делилась с любопытной Розой. В награду же та читала служанке вслух свои любимые романы, пока та была занята шитьем да уборкой. Библиотека на даче Глебова была превосходной, и скучать Розе не приходилось.

Тем более что, хоть и не сложилось с подругой, Роза была уверена, что друзья Шмуэля станут прекрасными друзьями и ей. Так она думала поначалу и, в отличие от знакомства с Валентиной, предпосылки к тому были отличные.

Взять хотя бы то, что мужчины в этом доме преспокойно вели разговоры о делах хоть в столовой за обедом, хоть в гостиной за чаем. Хоть на прогулке, хоть за вечерним любованием фейерверками. Отец и братья Розы много работали, постоянно были заняты – но все их совещания проходили исключительно за дверьми кабинета. Покуда Роза с матушкой и их единственной служанкой готовили обед или занимались шитьем. Это казалось естественным, самым обычным порядком вещей.

В доме же Глебова все важные вопросы, и даже политика, обсуждались прямо при ней! И при Валентине. Хоть та и морщила носик да чаще уходила. Роза же буквально потрясена была таким доверием. Ее считают достойной. Равной. И принимала она это, разумеется, только в положительном ключе: такое отношение ей льстило.

Что до самих разговоров, то она слушала мало. Пыталась вникнуть, конечно, но большая часть усердий уходила, чтобы унять трепет от того, что ей просто позволили здесь быть. И чтобы лицо ее выглядело одухотворенным, вдумчивым, соответствующим их речам. Роза мало слушала и мало понимала, но смотрела на мужчин, на любимого, восхищенными глазами и точно знала, что они необыкновенно умны, просвещены и высоки помыслами. И, увы, что даже ее батюшка не сравнится с ними, не говоря уже о братьях.

Розе бы хотелось понимать, о чем они говорят, очень хотелось. В порыве она давала себе зарок нынче же вечером начать читать ту книжку Бакунина, что настойчиво рекомендовал Шмуэль. Роза даже брала ее в руки и успевала осилить одну-две страницы – прежде, чем ее начинало клонить в сон. Или же приходила Нюра и уговаривала прочесть вслух хоть небольшой отрывочек из того романа про запретную, но пылкую любовь, про дальние страны и приключения. Нюра тоже очень полюбила те романы, оттого их дружба крепла.

* * *

В доме Глебова все время были люди – его друзья, приятели, какие-то женщины. Роза даже не с первой недели смогла разобрать, кто гостит здесь постоянно, как они со Шмуэлем, а кто лишь навещает. Но вскоре кое-как разобралась, кто есть кто. Валентина – жена Глебова. То ли венчаная, то ли нет – оба они смысла церковному венчанию как будто не придавали. А Глебов, после нескольких опустошенных в веселой компании бутылок шампанского, так и вовсе кричал, что освещенные церковью браки – это пережиток консервативного прошлого, что браки должны кануть в Лету, а мужчине и женщине ничего не мешает быть вместе, если они любят друг друга. Впрочем, если уже не любят, то так же легко и без упреков следует и расставаться, ибо никто друг другу не принадлежит.

Что Розу поразило тогда и оставило неприятный осадок – Шмуэль вдумчиво, как будто это давно усвоенная истина, кивал в так его словам. Он был с Глебовым согласен в этом вопросе. Молчаливо соглашалась и Валентина, и третий завсегдатай их дружеской компании – господин Лезин, Гершель Иосифович, художник.

Все трое мужчина крепко дружили и, надо думать, знали друг дружку давно. Хотя Роза слабо понимала, что у них может быть общего.

Глебов до ужаса не любил, когда упоминают его графский титул и дворянское происхождение, но был он самым настоящим русским барином. Статный, высокий, русоволосый, тридцати с небольшим лет. Он даже не чурался носить небольшую окладистую бородку, хоть в их среде интеллигентов было принято бриться начисто. Одевался с шиком, вел себя вальяжно и, разумеется, вполне справедливо считался лидером. Осиротел давно уж, а потому никто ему был не указ. Судя же по богатству дома, великолепию сада и невообразимой щедростью, с которой он сорил деньгами, Сергей Андреевич Глебов был еще и сказочно богат.

А еще Глебов владел типографией, писал очерки и иногда стихи. Весьма ладные, только очень скучные: что-то про крестьян и царя.

Шмуэль Гутман, возлюбленный, а теперь и законный муж Розы, был из иудеев. Но не строгий и не упорный в своей вере, как, скажем, дедушка Розы, который все никак не мог простить батюшке, что тот крестился в лютеранской церкви сам и крестил в ней же своих детей. Перед нею, Розой, батюшка не отчитывался, но сама она разумела, что сделал он это для облегчения ведения дел. Дедушка же это считал самым настоящим предательством, и знаться с единственным сыном, Яковом Бернштейном, давно уж перестал.