Маки Прованса. Историческая феерия

Пасмурным утром на дороге, что ведёт от камаргианских болот к городу Арлю, показалась тёмная точка. Спавший под кустом тамариска козопас лениво приоткрыл один глаз и заметил нелепого вида побродягу в поношенных лохмотьях и с бережно завёрнутым в холстину музыкальным инструментом. «Шатается тут всякий сброд, не живётся им, бездельникам, по-христиански», – подумал козопас и погрузился в сладкие думы о своей Мари – весёлой и пышной, как булочки её отца-пекаря. Козьи бубенчики позванивали совсем рядом, и, если бы не надоедливые насекомые, сладкая дрёма юноши длилась бы до следующей дойки.

Побродяга, между тем, продолжал свой путь. На нём был капюшон – из тех, что носят безобразные прокажённые. Остальная одежда, ношеная и не раз штопаная на локтях и коленях, висела на нём мешком. Худая рука прижимала к боку битком набитую дорожную суму с подаянием, у пояса болталась пустая фляга. Вид у путника был самый жалкий. Только края чистой и новой холстины, которой был укрыт инструмент нищего, трепетали на ветру, словно лепестки белого олеандра.

В этот час ни один крестьянин не удивлялся нищему – самая пора ему спешить в город, чтобы до вечера голосить свои песни и клянчить еду у торговок. Каждый, кто слышал стук бродяжьей фляги, лишь на миг оборачивался и равнодушно возвращался к своим делам. Спеть нищего никто не просил – работа кипела, со дня на день край ждал богатых и именитых гостей, которым понадобится что-то есть и у кого-то останавливаться.

Шаг за шагом ступают деревянные башмаки по каменистой дороге, шаг за шагом гремит фляга. Нищий музыкант идёт, напевая что-то себе под нос. Изредка он помогает себе руками – ох, трудно поймать мелодию!

Стоило побродяге скрыться за поворотом дороги, как на ней показалась маленькая конная процессия – двое рыцарей с оруженосцами. Последним были выделены местные камаргианские жеребцы, тогда как важные мужи, убелённые сединами, важно восседали на дорогих испанских скакунах. Парадное убранство ещё больше подчёркивало разницу между старшими и младшими – одежда юношей была гораздо скромнее, темнее и проще.

Солнце начинало чувствительно припекать. Желая немного взбодриться в этот ранний час, всадники оживлённо беседовали.

– Клянусь Мадонной, этот папский любимчик Оноре – безумец! Гнать нас на это сборище гнусавых шутов под угрозой отлучения! Ничего лучше он не мог придумать! – недовольно бурчал в седеющие усы старший рыцарь.

– Будь осторожен, Рене, говорят, он хитёр, как английская лисица. У него всюду есть глаза и уши – каждый кюре и трактирщик рад заработать звонкую монету за свой донос, – предостерёг спутника второй.

– Дядя, а кто он такой, этот Оноре? – полюбопытствовал один из юных оруженосцев.

– Племянник нынешнего папы, забодай бык их обоих! Знаем мы этих племянников! – Рене подмигнул юношам и залился громким хохотом.

Второй рыцарь смотрел на него с явным неодобрением и надменно произнёс:

– Рене, боюсь, Вы забыли о том, что нам вверены не только тела, но и души этих молодых христиан. С Вашей стороны весьма опрометчиво отзываться о святом престоле в таком духе, – второй рыцарь явно сознавал, что разговор стоило перевести в другое русло.

– Сразу видно, Антуан, что в твоём роду больше аббатов, чем воинов. Нет уж, пусть наши воспитанники знают правду. В моём мече больше святости, чем в нынешней церкви. Эти плуты и греховодники по утрам и вечерам читают проповеди, а днём пьянствуют да бегают за поселянками. Только одного святого отца в жизни я и признавал, и почитал, но почтенный старичок умер.

– Ох, Рене, если бы я не сражался с тобой бок о бок, то заподозрил бы тебя в ереси. Но я помню, как ты возвращался в наш шатёр по локоть в сарацинской крови, и не думаю, что ты способен предать нашу веру. Однако слова твои слишком горячи, и я советовал бы тебе молчать – незнакомцы могут быть менее снисходительны, чем я.

– Я и рад бы не болтать, а сражаться, как в старые добрые времена. Только нынче я слишком тяжёл и грузен, а войны всё больше затеваются торговцами да грабителями.

Антуан покачал головой – его боевой товарищ, ворчун Рене явно был неисправим.

Неизвестно, как долю бы ещё продолжался разговор, если бы они не нагнали побродягу-музыканта. Бедняга изрядно вспотел и выбился из сил, постукивания фляги стали какими-то жалобными. Холстина совсем растрепалась, и теперь с близкого расстояния было видно, что нищий несёт на спине лютню дивной красоты с королевским гербом.

– Поглядите-ка на этого оборванного молодчика! Никак он где-то раздобыл лютню из монарших покоев! – толстяк Рене был немало удивлён.

– Думаю, этот бродяга просто украл её и желает сбыть на турнире менестрелей в Арле. Надеется, что в суматохе никто не спросит, как ему достался этот превосходный инструмент. А герб может быстро стереть умелый плотник, – брезгливо продолжил его мысль Антуан.

– Ну, нет! Я этого так не оставлю! – вскипел Рене. – Господа, мы должны отбить лютню и задержать вора.

– Правильно, дядя! – юный Эжен первым воинственно приблизился к нищему.

Но тут бродяга резко повернулся в их сторону и насмешливо произнёс красивым низким голосом:

– Не спешите бить меня, как простолюдина, смелые шевалье. Вас смутил мой вид, который я избрал ради собственной безопасности. Господин Рене может спешиться и проверить мои бумаги. Я сумею доказать ему, что перед ним человек благородных кровей.

Рене неохотно спешился и недоверчиво подошёл к оборванцу. Тот отвёл его в сторону, и некоторое время они степенно беседовали чуть поодаль от всадников. Наконец грузный рыцарь вернулся и обратился к своим спутникам:

– Благородные шевалье, этот пеший господин говорит чистую правду. Мы все здесь честные дворяне. Однако же, ваш соперник не имеет ни коня, ни оружия и предлагает вам сражаться на равных условиях.

Эжен, которому не терпелось показать себя, первым спустился на землю и снял доспехи (тесёмки он развязал заблаговременно, увидев лицо возвращавшегося дяди).

Стоило ему налететь на побродягу, как тот ловко завёл ему руку за спину и повалил на землю, придавив коленом. Никто не успел даже понять, когда нищий успел это сделать. Эжен попробовал было подняться и сбросить противника, ударив его головой, но тот разгадал его манёвр и успел увернуться, пребольно сдавив ему ноги. Приглашение продолжить поединок юноша пристыженно отверг – он поднялся и молча пошёл к своему коню…

Второй оруженосец и вовсе был трижды брошен на землю, не успев даже приблизиться к обидчику Эжена. Побродяга ронял его на обе лопатки, танцуя и кривляясь, играючи. Бедный немой смотрел на оборванца с нескрываемой обидой – разве так побеждают?! Разве не честный кулак должен решать исход боя? И всё же он вынужден был признать поражение.

Рене по праву старшего уступил Антуану. Тот уже не надеялся на лёгкую победу. Нищий тоже заметно подобрался, примериваясь к новому поединщику – опытный воин не чета мальчишке, который ещё вчера воровал сласти с материнской кухни.

Первым делом Антуан попробовал заставить голодранца потерять равновесие, ударив одновременно по ногам и корпусу. Но его удар не достиг цели – бродяга как из-под земли вырос у него за спиной и издевательски толкнул его вперёд что было мочи, от чего рыцарь упал в пыль, до крови ободрав колени, словно упражняющийся в воинском искусстве желторотый юнец. Антуан с трудом подавил ярость и снова наскочил на вёрткого оборвыша, намереваясь угостить его хорошим ударом в челюсть. Не тут-то было – соперник, словно лезвие клинка, сам бросился ему под ноги и снова заставил упасть, потревожив разбитые колени. Закусив губу, Антуан снова подлетел к ловко спружинившему неизвестному дьяволу, но, поскольку самообладание уже покинуло рыцаря, тот без труда повалил его снова. И чем больше ярился воин, тем меньше скрывал свой смех побродяга неизвестного дворянского рода.

Антуан в пятый раз поднялся с земли с плохо скрываемой злостью и посмотрел на Рене, который чему-то улыбался.

– Чему смеётся наш старый солдат? Настало время тебе попытать счастья. Этот попрошайка хочет нас опозорить!

– Дорогой Антуан! Я, пожалуй, сдамся без боя. Я видел, насколько незавидной была ваша участь.

– Но это же позор! Ты герой стольких битв! Сарацины усерднее клали поклоны, когда слышали твоё имя.

– И всё же я откажусь от поединка. А нашего позора, я думаю, этот достойный человек не допустит. Я бы хотел представить вам владельца этой лютни.

Из лохмотьев выпросталась худенькая жилистая рука, похожая на узловатый дубок, растущий близ реки Гар. Рука начала что-то разматывать и распутывать. Наконец уродливый плащ был сбит в сторону, и из-под него показалась копна чёрных волос, схваченных кожаным плетёным ремешком с блестящими каменьями. Перед ними стояла очень смуглая девушка с полными губами и изящным, задорно вздёрнутым вверх носиком. Её угольно-чёрные глаза смеялись.

– Вас погубило благородство и великодушие, господа! Уличные музыканты не отличаются ни первым, ни вторым. Меня зовут Жанна, прошу прощения за небольшой маскарад. Так путешествовать безопаснее. Не все же так благородны, господа. Могут и компанией напасть.

Трое её противников были заметно сконфужены. А Рене, не скрываясь, беззвучно хохотал так, что его живот колыхался.

– Это нечестно! – воскликнул взбешённый Антуан, который опомнился первым. – Вы – колдунья, мадемуазель!

– Попрошу Вас воздержаться от громких слов. Насколько я знаю, женщина должна защищаться так, как она умеет. И не моя вина в том, что я умею это делать хорошо. А что касается честности, разве порядочно было подозревать меня в краже лютни, которую мне пожаловали Её величество? Вы слишком резки для побеждённого, мсье Антуан.

– Мы только хотели восстановить справедливость… – попытался возразить Антуан, но уже без прежней уверенности в голосе.

– Простите, мадемуазель, – решился заговорить Эжен, – верно ли я услышал, что вас зовут Жанной? Не называют ли вас также Жанной-Песенницей?

– В замках, портах и на рынках Прованса меня называют именно так.

На лице Антуана появилась брезгливая и недовольная гримаса. Он знал, что даже последний скотник напевает балладу Жанны о незадачливом рыцаре и остроумной пастушке. Участь высмеянного горе-вояки задевала его самолюбие. А у Песенницы острый язычок – это всем известно!

– Господа, а также присутствующая здесь дама! Короли иной раз заключают мир даже с сарацинами, неужели несколько добрых христиан не смогут договориться между собой? – Рене заговорил нарочито торжественно, впрочем, надо было хорошо знать его, чтобы почувствовать какой-то подвох. Улучив момент, когда остальные рыцари отвлеклись, старый пройдоха подмигнул Жанне.

– Почтенный Рене, как я вижу, предлагает нам заключить мир? – насмешливо переспросила Жанна, тряхнув тёмными и тяжёлыми, как хвост дикой кобылицы, прядями. – Стало быть, мне не отказывают в милости, доступной даже сарацинам? Вот спасибо! И предлагают забыть о нанесённом оскорблении? Вы посчитали меня воровкой и пожелали отобрать то, что заработано честным, хотя и вряд ли праведным, трудом. Это жестокая обида! И я не собираюсь о ней молчать!

Антуан заёрзал в седле. От неприятных раздумий он вернулся было к своей старой привычке – начал покусывать ус, но вовремя спохватился и подавил искушение.

– Должен признать, дама права. Но, может быть, мы сможем как-то искупить свою вину, – прищёлкнув языком, Рене намеренно сделал ударение на «купить».

В воздухе повисла неловкая пауза. Оглядев лица осрамлённых и побеждённых, Жанна от души расхохоталась. Отсмеявшись, она перешла прямо к делу:

– Ну что, господа высокородные рыцари… Ваше благородство не позволяет Вам говорить о низких и презренных вещах. К счастью, мой род занятий меня так не стесняет. Да, да, вы верно понимаете намёк. Готова поклясться самым дорогим, что у меня есть – вот этой лютней, – что не напишу ни строчки о сегодняшнем происшествии и уж тем более нигде не буду о нём петь. Но за это, а также за предшествующие оскорбления, вы должны мне щедро заплатить. Не гнушайтесь, господа, за молчание платят даже при дворе.