Дети Йеманжи

– Мне нравится твоя работа, дочь моя. Сколько ты просишь за своих «святых»?

– Я… я не знаю, – растерялась Эва, которой даже в голову не пришло выяснить действующие цены. – Сколько вам будет угодно, сеньора!

– Должно хватить на краски, да? – рассмеялась хозяйка. Взглянула на изумлённую девушку смеющимися глазами, полезла рукой за пазуху и извлекла свёрток мятых денег. Не пересчитывая, протянула их все Эве.

– Я могу заплатить вот столько. Ты принесёшь ещё?

– Конечно… – прошептала она. Не глядя взяла деньги, сунула их в карман школьной юбки. Ещё не веря в то, что всё получилось так легко и просто, шагнула к дверям. – Спасибо, сеньора, до свидания…

– До свидания, Эвинья!

Дверь лавочки закрылась. На улице вовсю палило солнце, но с моря уже тянулись тучи. Поглядывая на них, Эва побежала на остановку трамвая: нужно было не опоздать на уроки. И всю дорогу до школы она неотступно думала об одном: откуда хозяйке лавки известно её имя?

С тех пор прошло полгода. С матерью они больше не разговаривали, и Эва испытывала от этого только облегчение. Раз в месяц она приходила в лавку «Мать Всех Вод». Статуэток больше не приносила: делать их было негде, дона Каррейра никогда не позволила бы дочери устроить в комнате мастерскую. Но десяток акварелей с видами Старого города или изображениями ориша уходили за неплохие для Эвы деньги. Иногда она перебрасывалась с хозяйкой парой слов, иногда угощалась предложенным кофе. Кофе напоминал Эве о бабушке: он был таким же крепким и сладким и даже пах точно так же: корицей и перцем. Каждый раз, напившись этого кофе, Эве хотелось разрыдаться от одиночества. Но плакать было глупо. Бабушки больше нет. Чудесная ферма со старым манговым деревом и качелями в глубине сада давно продана. А ей, Эве, остались только статуэтки ориша и ласковый взгляд хозяйки магазина. И запах кофе.

Чёрного парня с обезьяньей физиономией она ещё несколько раз встречала в их квартале: видимо, он жил неподалёку. Иногда он курил на углу в компании таких же уличных королей в бейсболках козырьками назад. Иногда орал во всю глотку ругательства, скандаля с хозяином фруктовой лавчонки. Иногда дремал, развалившись на скамейке и подставив солнцу улыбающееся лицо. Однажды Эва увидела его в небольшой роде[24 - Рода – круг, в который становятся участники капоэйры – борьбы-танца с элементами акробатики.] на перекрёстке: парень вертелся как волчок, крутя сальто и взлетая в воздух на три метра. Увидев Эву, он ловко прошёлся колесом, встал на одну руку, а другой послал девушке страстный воздушный поцелуй. Другие капоэйристы расхохотались. Смущённая Эва поторопилась ускорить шаг. Иногда ей казалось, что где-то она видела прежде эту забавную большеротую физиономию и широкую ухмылку. Но где – не могла вспомнить, как ни старалась.

Обо всём этом Эва рассказывала своей новой подруге Ошун, сидя за столиком кафе. Говоря, она удивлялась самой себе: откровенность перед первой встречной была ей совсем не свойственна. Но Ошун слушала так жадно, так внимательно смотрела на Эву большими чёрными глазами, так сочувственно говорила: «Боже, ай, боже, сестрёнка… Что же было дальше?!» – что умолчать о чём-то было просто невозможно. Когда же Эва упомянула серо-белый камешек в своём кармане, Ошун ахнула на всё кафе и, вытаращив глаза, прижала пальцы к губам.

– Ты правильно сделала, дорогая, что убила его! – серьёзно сказала она, придвигая к Эве очередную порцию мороженого. – Это – бузио Нана Буруку. Ты ведь знаешь, кто она такая? Э-э, малышка… Ты ведь чёрная, как я! Ты всё должна знать о «святых»!

Эва улыбнулась, подумав, что рядом с эбеновой красавицей Ошун она, Эва, кажется просто сливочным мороженым. Ну, хорошо, не сливочным – карамельным… Разумеется, Эва слышала о Нана Буруку, которая соблазнила мужа своей сестры Йеманжи и увела его из семьи. Но это знала любая чёрная девчонка в Баие, а бабушка… Эва только сейчас поняла, что бабушка не рассказывала ей ни одной патаки о Нана Буруку. И статуэтка этой святой не жила на полке доны Энграсии.

– Нана ведь… не очень добрая? – припомнила Эва. – Её не любят?

– Она знает всё про всех! – наморщив нос, сообщила Ошун. – Всё! Про всех! Даже то, что человек сам про себя не знает! Представляешь? Кто в здравом уме будет её любить?!

– А… бузиос?

– Ну-у, бузиос Нана – вообще страшное дело! Тебе подсовывают одну такую – и ты уже не хозяйка своей голове! Делаешь, что от тебя хотят, или ещё того хуже – выпускаешь на волю собственное дерьмо!

– Как это? – осторожно переспросила Эва.

Ошун в ответ фыркнула и помахала рукой, словно отгоняя сигаретный дым.

– Дочь моя, в каждом из нас, хочешь-не-хочешь, есть по три кило какашек! Но нормальный человек своему дерьму хода не даёт, вот как! А с бузиос Нана Буруку дерьмо стартует сразу же! Да-а, не успеешь оглянуться, – а ты уже извозилась сама и облила всё вокруг! И после не понимаешь, как это вышло и почему ты вдруг оказалась такой дурой, оскорбила кучу народу и натворила столько бед! Ты просто умница, что избавилась от этой дряни! Это, знаешь ли, не каждый может!

– Но… кто же мне подложил её? И зачем? – вконец растерялась Эва. Ошун, склонив кудрявую голову к плечу, внимательно смотрела на неё.

– Я не знаю, дорогая. Честно. Но ты всё сделала правильно. Почаще проверяй теперь шмотки и сумку. Если кто-то начал это с тобой делать – не успокоится! Наплевать, что полгода прошло! Такие вещи добром не кончаются! Будешь лимонад? Угощаю, пока меня не выкинули с работы!

Дни шли за днями. Дважды в неделю Ошун появлялась в студии «Ремедиос». Врывалась в мастерскую на всех парусах, сбрасывала за ширмой платье, взлетала на постамент – и замирала в заданной позе. Скрипели карандаши, шуршали пастель и уголь, восхищённо улыбались юноши, пренебрежительно поджимали губы студентки… Эва, сделавшая уже несколько эскизов, начала работать акварелью: подруга представала на её картине ориша Ошун, танцующей перед своим мужем Шанго. Женская фигура удалась ей превосходно, но вот с Шанго Эве никак не удавалось справиться.

– Не похож, – однажды вдохнула Ошун, стоя перед её работой. Лицо её сделалось печальным, и огорчённая Эва поняла: подруга не врёт.

– Как-нибудь покажу тебе его.

– Кого? Шанго?!

– Ага, – легко пообещала Ошун, – Только дождусь, когда он будет в настроении. С ним, знаешь ли, сложно иногда… Не дай бог подвернуться под горячую руку!

Поражённая Эва молчала, не зная, верить ли сказанному. Так уверенно и непринуждённо об ориша говорила только бабушка… А Ошун, явно не заметив её смятения, предложила:

– Может, пойдём сегодня на пляж? Останови дождь, дорогая!

– Что?.. – испугаласьЭва.

– Прекрати до-ождь! – растягивая слова, повторила Ошун. И рассмеялась, глядя в ошеломлённое лицо подруги. – Не знаешь как?! С ума сойти, до чего тебя довела эта ведьма… Ну, хоть пожелай, чтобы он закончился! Тебе что – нравится болото на улице посреди весны?

Эва на всякий случай пожала плечами. И тихо сказала:

– Пусть закончится этот ливень…

Через четверть часа, когда подруги вышли из студии, дождя уже не было. Булыжные мостовые начали просыхать, а небо над лохматыми пальмами квартала сияло, как начисто отмытое.

– Ну вот, уже солнце… – начала Эва – и осеклась, внезапно заметив, что подруга не слышит её. Лицо Ошун было непривычно хмурым и даже встревоженным. Сдвинув тонкие брови, она смотрела на то, как улицу пересекает толстая негритянка лет тридцати в красном платье с аляповатыми жёлтыми цветами. Женщина торопилась, тяжело дышала и направлялась явно к ним. На ногах у неё красовались разбитые шлёпанцы, на одном из которых не хватало полоски. Растрёпанные курчавые волосы были кое-как стянуты пластмассовой заколкой. С виду это была точь-в-точь уличная продавщица кокосов.

– Что с тобой? Ошунинья? Ты её знаешь?

Ошун, не отвечая, быстрым шагом двинулась навстречу негритянке. Та остановилась посреди улицы, чуть не попав под мотороллер, хозяин которого щедро обругал её. Эву поразило робкое, несчастное выражение лица чёрной женщины. Ошун подошла к ней вплотную; не поздоровавшись, воинственно опустила руки на бёдра, и Эва поняла, что вот-вот грянет скандал. Но толстая негритянка покачала головой, попятилась и заговорила: тихо, просительно, осторожно касаясь пальцами запястья Ошун. До Эвы не доносилось ни слова, но она отчётливо видела слёзы в больших и печальных глазах женщины. Эве показалось неприличным стоять и таращиться на чужой серьёзный разговор. И она потихоньку ушла.

На другой день, появившись в студии, Ошун обиженно спросила:

– Куда это ты вчера смылась, дорогая? Я тебя звала, кричала полчаса на всю улицу! Договорились вместе идти на пляж, а ты?!.

– Мне показалось, что ты… что у тебя важное дело… с той сеньорой.

– Важное дело? С кем?! – расхохоталась Ошун. – Обычные пустяки! Вот что: сегодня, наконец, пойдём купаться!

Они сели в трамвай и отправились на пляж. Там устроились под огромным зонтом, купили мороженого, манго, лимонада. До самого вечера плескались в тёплой воде, болтали, хохотали, засыпали друг дружку песком и жарились на солнце. И всё же Эве показалось, что Ошун не так беззаботно весела, как обычно. По временам на прекрасное лицо подруги словно набегало облако. Но едва Эва собиралась с духом, чтобы спросить, что случилось, как Ошун снова улыбалась и звала её купаться.

С пляжа Эва ушла встревоженной. Дома нехотя прочитала что-то к завтрашней контрольной по истории Бразилии – и села рисовать. Но, как только она закончила наносить бирюзовый фон на шершавую бумагу, в дверь квартиры позвонили. Недоумевая, кто бы это мог быть так рано, Эва вытерла о тряпку руки, откинула со лба волосы и пошла открывать.

За дверью стояла мать в своём офисном костюме, с папкой документов в руках и с озабоченным выражением лица.

– Эва, ты уснула?! Сколько можно звонить? – раздражённо спросила она, отстраняя озадаченную дочь с дороги и быстро проходя внутрь. – Неси сюда! Да осторожнее же, болван!

Последнее относилось уже не к Эве, а к парню, тащившему вслед за матерью какую-то коробку. Коробка была большой и явно тяжёлой: носильщик сгибался под её тяжестью. Пробираясь мимо Эвы, он повернул голову в красной бейсболке и нахально подмигнул ей. Эва тотчас узнала его. Это был тот самый чёрный мальчишка, которому полгода назад она подарила портрет бабушки. Тот, кого она время от времени встречала на перекрёстке. Эва растерянно улыбнулась, попятилась, уступая дорогу, – и в этот момент мать, развернувшись к парню с какими-то указаниями, толкнула его в плечо. Коробка угрожающе накренилась. Парень неловко перехватил свой груз, испуганно выругался, теряя равновесие. Дона Каррейра, покачнувшись на каблуках, уцепилась за его майку, – и всё это вместе полетело на пол, визжа, гремя и ругаясь непристойными словами. Картонная коробка, рухнув, распалась на четыре части. Внутри оказался белый пластиковый кулер. По его корпусу змеилась трещина в форме трезубца.

– Паршивец! Болван! Идиот безрукий! – кричала мать, разглядывая сломанный каблук туфли от «Макаренас» и порванные колготки. – Зачем берёшься нести, если не можешь ничего удержать в руках! Наверное, вещь теперь разбилась! Пошёл вон, пока я не заставила тебя за неё платить! Хорошо ещё, что магазин даёт гарантию и… Ты ещё здесь, мерзавец?!

Парень поднялся на ноги, морщась и потирая ушибленное плечо. Было видно, что ему очень больно. Тем не менее, встретившись взглядом с Эвой, он усмехнулся и скорчил до того забавную гримасу, что девушка невольно улыбнулась в ответ. И тут же заметила, что мать смотрит на неё в упор: холодно и зло.

– Вон отсюда, потаскуха!

Эва повернулась и ушла. Она даже не обиделась. Вместо обиды в голове скребло недоумение: зачем матери понадобился кулер? В их квартире он был совершенно не нужен. В офисе компании «Луар» этих кулеров было сколько угодно на каждом этаже. Даже если один из них вышел из строя, доне Каррейра не было никакой нужды заниматься покупкой нового лично. Достаточно было отдать распоряжение технической службе…

Эва проснулась среди ночи в холодном поту. Вокруг гремели, обрушиваясь на камни, шурша по гальке, волны невидимого океана. «Я перекупалась?..» – растерянно подумала девушка, осматриваясь в темноте и не понимая: почему шум волн не пропадает, а, напротив, становится только громче? Более того: в него начало вплетаться какое-то странное шуршание, похожее на шум, с которым осыпается песок. Эва потянула за шнурок выключателя – и дико завопила. По потолку и стенам её комнаты, по столу, по папкам с рисунками, между баночками с краской ползали какие-то мелкие чёрные насекомые. На глазах перепуганной девушки их становилось всё больше и больше. Жучки, как рассыпанные зёрна мака, заполняли комнату. Пола уже не было видно под ними. Дрожа от отвращения, Эва попыталась прогнать их свёрнутым рулоном акварельной бумаги. Но мерзкие жучки всё лезли и лезли из-под балконной двери. Понимая, что пора спасаться, Эва прямо в ночной рубашке выбежала на балкон – и зашлась новым воплем, увидев там Ошун. Подруга лежала на полу, запрокинув голову. Чёрные жучки ползали по её лицу, появляясь из полуоткрытого рта, деловито перебираясь через тускло блестящие зубы, срываясь и падая с точёного подбородка… Задыхаясь от ужаса, Эва кинулась назад в комнату… и открыла глаза.