Послание к Карине

Мы были очень молоды, когда началась война. В девятнадцать лет я ушел на фронт. Началось самое страшное время в жизни каждого человека и всего Советского Союза.

Карина, словами не описать как было страшно на войне. Война уродлива, с любой стороны, как на нее не посмотри.

Мы спали, укрываясь одной шинелью, мерзли, голодали и умирали. Страшно умирали и смотрели, как умирают наши товарищи, дети и незнакомые люди. Но некуда было отступать, мы это знали очень хорошо. Позади нас была родина. И это слово значило для каждого из нас больше, чем жизнь.

Когда кончилась война, мы плакали. Взрослые мужики, обнимались и рыдали как малые дети. Мы еще не знали, что впереди сложное время, которое будет стоить нам ничуть не меньше того, что мы уже заплатили. Мародерство, бандитизм, голод… Я бы сравнил войну с болезнью, поразившей человечество. Нам удалось изгнать ее, но организм был на столько слаб, что начались осложнения и восстановительный период растянулся на многие годы.

Оглядываясь на прошлое, могу ли я сказать с уверенностью, что раньше было лучше? Пожалуй, этот ответ я не стану озвучивать. Сейчас нам кажется все совсем не тем… И бабушки злее и молодежь не уважает, и жить мы могли бы и по лучше.

Я многое слышал и многое видел от поколения, живущего в современном мире. Нравится ли он мне? Карина, мне сложно ответить на этот вопрос однозначно. Мир поменялся и продолжает меняться с бешеной скоростью. А перемены – это всегда страшно, особенно, когда они не такие, какими мы видели их в далеком прошлом. Мы планировали построить другое будущее, другой мир и хотели видеть других людей. Но мы всего лишь такие же люди, стоящие перед океаном обстоятельств, смотря как огромная волна надвигается на нас.

Я долго не хотел принимать новый мир. Но время шло. Я старел. И снова смотрел как один за другим умирают мои фронтовые друзья. Однажды ко мне пришло осознание, что я где-то зашел в тупик. Я хотел строить будущее и вдруг от чего-то перестал быть его частью. Мне потребовалось много сил принять, что моя война все еще идет. Только на сей раз она не с фашистами. Она с тем самым океаном обстоятельств и волной, которая грозит смыть все живое на своем пути. И в моей власти спасти из-под нее хоть кого-то или просто стоять и смотреть.

Сегодня мне девяноста восемь лет. Я живу в старенькой хрущевке с прогнившими стенами, но я не жалуюсь. У меня есть сын, он живет с женой в Кёльне. Это странно для меня, что сын фронтовика переехал в Германию, с которой я когда-то воевал. Но сейчас я понимаю, что в этом и есть благо! В том, чтобы люди объединялись. В осознании, что все мы один народ, какой бы национальности мы ни были. Мой сын счастлив, и я счастлив. Он с семьей часто приезжает ко мне. Они даже предлагают мне переехать с ними и обижаются, когда я говорю им твердое «нет». И как объяснить им, что они нашли свое счастье в другой стране, а мое счастье здесь? На родине, омытой моей кровью и кровью моих друзей. В весенних лесах и березовом соке. В закатах и рассветах, с которыми я, не счесть сколько раз, встречался лицом к лицу. И, наконец, в людях.

Я точно знаю, что наши люди добрые, сердечные и отзывчивые от природы. Помнишь, Карина, я сказал тебе о волне, из-под которой решил вытаскивать людей? Я стал участником волонтерского движения. Ходил по проблемным семьям и много говорил с детьми и подростками. Поначалу было тяжело и страшно. Ведь на меня снова легла ответственность. Огромная ответственность за будущее. Но, Карина, моему счастью не было предела, когда я видел, как эти «колючие» юные люди становились мягче, открывались мне и меняли свои взгляды на жизнь.

Я никогда никому не отказывал в помощи и никогда не получал отказ на свою просьбу о помощи. Я стал замечать, что современные люди, все «покрытые иглами» снаружи, такие же чуткие изнутри, как и почти век назад, стоит только достучаться до них.

Я знаю, Карина, что ты утратила что-то. Не знаю что, и мне так жаль, что не узнаю. Не успею узнать. Но я хочу, чтобы ты знала: ты не одинока. Стоит только позволить себе открыть свое сердце и любить мир.

Побеждай зло добром, Карина, тогда и ты сможешь остановить волну и кого-то спасти.

Твой сосед снизу,

Всеволод Алексеевич Ветушкин».

От волнения у меня дрожали руки. Сама не понимаю, от чего я так разнервничалась, читая это письмо? Закончив читать, еще несколько минут я молча сидела, смотря на бумагу, исписанную ровным почерком. Перед глазами плыл тот день неделю назад, когда я поднималась по лестнице и последний раз видела старика у почтовых ящиков. В голове не укладывалось, что он был фронтовиком, а я так грубо ему ответила. Да и что такого? Ничего особенного ведь я не сказала? Успокаиваю себя…

Я встала со стула и медленно пошла из кухни ко входной двери. Мои руки все еще сжимали письмо, словно это было что-то очень важное в моей жизни. Я переступила порог и пошла по ступеням вниз, к двери старика, написавшего мне письмо. Что я хотела там найти? Сама не знаю.

Дрожащим пальцем я вдавила кнопку звонка. Тишина. Я заметила небольшой клочок бумаги, прикрепленный скотчем к стене возле звонка.

«Ты найдешь меня по адресу…»

Я даже слегка смутилась и обернулась, не понимая, как пожилой человек мог угадать, что я сюда спущусь? Да и вообще, мне ли эта записка?

На обратной стороне был написан адрес. Далековато от места, где я жила. Снова поднявшись в квартиру, я надела сапоги и куртку и вышла на улицу.

Немного постояв у подъезда, оценивая степень безрассудства, что в полночь я собралась ехать неизвестно куда просто потому, что меня сильно взволновало письмо, я набрала на телефоне номер и вызвала такси.

Тревога не покидала меня. Я села в машину, невпопад ляпнув адрес и уставилась в окно. Огни ночного города понеслись перед глазами. Москва особенно хороша в ночное время суток. Таксист – молодой парень, что-то говорил, но я не слушала. Не могла слышать. Мои мысли целиком и полностью были поглощены письмом и моим странным поступком.

Что я скажу, если встречу там старика, написавшего письмо? Я попрошу прощения за свою грубость. Да. Извинюсь и поговорю с ним. Пусть даже и в полночь. В письме он написал: «жаль, что не успею…» Мне надо спешить!

Расплатившись с таксистом по прибытии, я зашла в подъезд. На обороте записки был написан код домофона и номер квартиры… Простодушный дед. А если бы ее нашла не я, а какие-нибудь недоброжелатели?

Захожу в лифт, нажимаю кнопку одиннадцатого этажа. Еду вверх, чувствуя, как колотится сердце.

Не люблю долго находиться в замкнутом пространстве. Мне кажется, что с каждой секундой я все больше попадаю в ловушку.

Наконец двери открылись, выхожу. На меня смотрит коричневая дверь, а я смотрю на нее. Медленно подхожу и нажимаю звонок, чувствуя, словно сама судьба сейчас привела меня сюда.

За дверью шаги. Готовлю речь, чтобы с порога извиниться и объясниться перед стариком.

Ключ в замке. Скрип двери… На меня смотрит какой-то незнакомый мне парень лет тридцати. Совершенно рыжий с веснушками по всему лицу и очень тоскливыми зелеными глазами, опухшими от слез.

– Здравствуйте, – заикаюсь от неуверенности. У меня внутри все холодеет. – Я хотела бы увидеть Всеволода.

– Это я, – отвечает парень, продолжая буравить меня тоскливым взглядом.

– Простите… Всеволода Алексеевича Ветушкина. Он написал мне записку… Вот…

Чувствую себя неловко. Лажу по карманам, пытаясь вспомнить куда на автомате сунула письмо и адрес.

– Его нет.

– Что? – я оцепенела, в душе догадываясь, что означает это «нет».

– Это мой дедушка. Он умер сегодня утром.

Парень закрыл лицо рукавом рубашки. Старой синей рубашки в клетку.

Пустота наполняла меня. С каждой секундой все сильнее. Сейчас, еще секунда и пустота разорвет меня. Мне захотелось закричать парню, чтоб он отвернулся и не смотрел как я разлетаюсь на осколки и растворяюсь в «океане обстоятельств», возле которого меня оставил его дед…

Я делаю шаг вперед и обнимаю совершенно незнакомого мне человека, разделяя с ним одно горе пополам.

Время, куда ты летишь? Куда несешься? Остановись хоть на мгновение, дай нам прийти в себя. Дай осознать, что происходит вокруг. Привыкнуть к миру, меняющемуся с бешеной скоростью. Почему же ты молчишь…

Сколько мы стояли так у двери? Я потеряла счет времени.

– Заходи… Налью тебе чаю, – наконец тихо сказал рыжий парень.

И я зашла.

Всю ночь мы провели с внуком Всеволода Алексеевича, разбирая старые фронтовые письма деда и смотря его фотографии. Мы говорили о жизни старика, восторгались им и думали, какие мы оба глупые люди…

Оказалось, Всеволод, Сева, четыре года назад переехал из Кёльна в Москву, чтоб быть поближе к деду. Он рассказывал мне невероятные истории с фронта, услышанные им от деда.

Он улыбается сквозь слезы, читая мое письмо.

– В этом был весь мой дед… Помогать людям даже в последние минуты жизни.

Я держу его за руку и почему-то мне хорошо от того, что в этот день этот незнакомый мне человек волею своего деда не был одинок.

Разбирая одну из старых коробок с письмами, мы нашли на дне новый конверт. Внутри лежала выцветшая открытка с изображением старой Москвы, а на ней надпись: «Счастье нельзя купить, но его можно встретить…»

Сева посмотрел на меня и улыбнулся. Он думал о чем-то своем. А я думала, какой же его дед был удивительный интриган.