Исповедь соблазнителя

– Нет, меня чаще после хорошей драки тянет пофилософствовать, – усмехнулся тот.

– Да??? Хм…а ты, случайно, с девушками не дерешься в постели? Ну ладно-ладно, я просто спросил. Просто когда Художник начинает нудеть, мне становится как-то не по себе. Прям как сломанный компьютер, который выдает совсем не то, о чем его просили – такой же тошный. Художник, не нуди, а? Лучше бы компьютер починил, а то от вас двоих мне одинаково грустно. Не нагоняй тоску!

– Кстати, а что такое с нашим компьютером? Кто-то опять лазил по порно-сайтам и нахватал вирусов? А, Стас?

– Я же просил – не нуди! Ну что я, виноват, что ли, если они…

– Ладно, бог с ним, с компьютером. Что же до твоей грусти… Всегда знал, что перспектива умственного труда для тебя очень тосклива, Стас. Но все равно попробуй задуматься на мгновение – зачем все это?

– Хм… что это? Порно-сайты?

– Пикап, дурачок. Зачем мы этим занимаемся? Не только же ради секса. Думаю, даже ты отдаешь себе отчет, что секс здесь все-таки не главное. Или нет? Не разочаровывай меня!– Художник обвел пристальным взглядом всех присутствующих. – Мы словно играем в какую-то странную игру. Мы выучили правила, мы перестали быть глупыми влюбчивыми мальчиками-романтиками, мы не бегаем за девушками, мы с ними только спим и бросаем… Мы избавились от наивности, мы сочинили себе новую мораль, потому что старая нас не устраивала. Мы пересмотрели свои взгляды на мир, мы научились жить по-другому. Но стали ли мы счастливее от этого? Или тогда – ради чего все это?

– Художник, – вдруг подал голос молчавший до этого Оле-Лукойе. – У тебя что-то происходит?

– Происходит, – кивнул головой тот и еще раз взглянул как-то странно на примолкнувших вдруг друзей. – Только не у меня. У всех нас.

– Не нагоняй тоску! – снова попросил Стас. – Терпеть не могу, когда ты такой. К чему все эти задумчивые премудрости? Пойдемте лучше на улицу, устроим очередной боевой вылет! Нас ждут девчонки – веселые, молодые, симпатичные девчонки с упругими сиськами и аппетитными попками, которым нет дела до философствований и которые просто хотят трахаться. Я вот вчера такую блондиночку…

– Заткнись, Стас! – вдруг с неожиданной резкостью бросил Наглец. – Художник, продолжай…

– А я, собственно, уже закончил, – развел руками тот. – Я ведь не собирался открыть вам какую-то философскую тайну или что-то в этом роде. Просто предлагал задуматься над вопросом, который (я уверен!) каждому из нас приходил в голову. Хотя бы однажды. Даже Стасу, хотя он упорно старается нам внушить, что его голову мысли вообще не посещают. Обходят стороной. Но на самом деле, если знать его чуть получше и заглянуть чуть поглубже…

– Во-во! Что вы знаете о моей голове? – обиженно буркнул Грязный Стебщик. – На самом деле, там такие мысли водятся! Если заглянуть поглубже. Я – натура глубокая и сложная! Если знать…

– Стас, – улыбнулся Художник, – я знаю тебя лучше, чем кто бы то ни было. И могу засвидетельствовать, что в твоей голове водятся мысли в основном об упругих сиськах и аппетитных попках. И ничего, ну абсолютно ничегошенки сложного в тебе нет. Вот только и ты (я уверен!) порой задумывался над вопросом – зачем же мы играем в эту игру?

– Ну и – зачем? – заинтересованно спросил Рэндом. – Как ты считаешь?

– Не важно, что считаю я. На этот вопрос каждый из нас должен ответить самостоятельно. Для себя. Вот поэтому я и предлагаю подумать. Не сейчас. Вообще.

– Не люблю я думать. Голова болит, – буркнул Стас. – Когда я трахаюсь, мысли в голову не лезут.

– Вот поэтому тебя мы сегодня и не возьмем с собой. Оставим здесь, в одиночестве, чтоб ты хотя бы попробовал напрячь голову. Привыкай. Это иногда полезно. Заодно и компьютер реанимируешь. А остальные… Ну, что приуныли, братцы-кролики? Пойдемте же и правда на улицу, хватит торчать взаперти. Нас ждет очередной боевой вылет, нас ждут девчонки – веселые, молодые, симпатичные… Которые, как и мы, рады порой сыграть в одну увлекательную игру. Так не будем отказывать им в этом удовольствии! Посмотрим, кто играет лучше. Только Стас не будет играть, он сегодня будет трахаться с компьютером. Судьба к нему жестока.

– Почему-у-у??? – взвыл Грязный Стебщик. – Так нечестно!

– Жизнь несправедлива. Смирись! – посоветовал ему Наглец. – И вообще, ты сломал комп, ты и чини. Все честно.

– Ну, я вам это еще припомню, – продолжал бурчать Стас, хотя и понимал уже, что это бесполезно. – Они там, значит, играться и трахаться будут, а я тут…

– Что поделать? Кому-то трахаться с девушками, а кому-то – с компьютерами. Распределение труда. Смирись!

– Смотрите – не заиграйтесь там!

– Ты прав, Стас, – задумчиво кивнул Художник. – В игре под названием «соблазнение» главное – не заиграться…

Так и не показав никому записку, он свернул ее в кривой самолетик и плавным движением отправил через окно навстречу весеннему ветру – по сужающейся спирали куда-то вниз, в лужу, в вечерние сумерки…

Глава 2

…Да, Художник, это всего лишь мое очередное незаконченное письмо. Неотправленное и никогда не будущее таковым, потому что адресовано тебе. Потому что я не знаю, где ты, и никто, наверное, не знает. Потому что пишу для себя, хотя и разговариваю с тобой. А письма эти потом отправляются вместо почтового ящика в ящик письменного стола.

Как думаешь, что можно найти в ящике письменного стола, если в кои-то веки ты вдруг начнешь его разбирать? Я вот вчера нашла: свою старую фотографию (когда-то точно такую же дарила твоему брату); бумажки со знакомыми на вид номерами телефонов, но без имен и фамилий; тест на беременность, купленный лет 5 назад; школьные записки о том, кто пойдёт отвечать следующим, чтобы спасти тех, кто не сделал домашнее задание; бесчисленное количество открыток с разными поздравлениями (от людей, которых сейчас уже и не вспомню, наверное, как будто их и не было), и еще много всего, что нормальные люди называют хламом и выбрасывают. А мне кажется, что это означает выбрасывать свою жизнь. Ведь тогда я больше никогда не вспомню все это. Что еще может так разбередить душу и разворошить все те воспоминания, которые преследуют меня сегодня весь день? Весь этот дождливый и странный день…

Нет, мне не грустно. С чего ты взял? Я не грущу, просто дождь подмочил мое настроение. Просто промокшие насквозь улицы обладает странным очарованием, внушающим тягу к тихой лиричной печали. Ты не замечал?

Но мне хорошо. И что до того, что отсыревшие эмоции стремятся выползти наружу, хлюпая носом? Пусть!

Мы сроднились с этим дождем, и я чувствую его весь – до последней капельки, до самой маленькой дождинки, самой крошечной клеточкой своего тела. Я сняла туфли и шлепаю босиком по лужам, а струйки воды с моих волос щекочут шею, заливаясь за шиворот. Так смешно! И приятно…

И мне хорошо, хотя никто, наверное, этого не поймет.

Ты бы понял. Но тебя тут нет…

Наверное, когда-нибудь я с этим смирюсь. Но не знаю – когда. Во всяком случае, не раньше, чем кончится этот дождь.

Знаешь, а все-таки время не лечит. Кто и когда придумал этот бред? Наверное, это была всего лишь очередная ложь во спасение, всего лишь еще один успокаивающий самообман, стремящийся подарить если не облегчение от боли, то хотя бы надежду. «Продержись до завтра, а там станет легче…»

Не станет.

Время не лечит. Оно лишь заштопывает старые раны, прикрывая их сверху марлевой повязкой новых ощущений. Новые переживания, новые впечатления, новый опыт и новые люди… А потом, зацепившись за что-то старое, повязка вдруг слетает, и порыв свежего ветра или струи холодного дождя попадают в рану, возрождая старую боль и даря новую жизнь…

Время – плохой доктор. Оно лишь заставляет забыть о боли, но не убирает ее; не излечивает, только прячет.

А мы думаем, что уже вылечились, и на место старых ран кладем новые и новые… Так и ползем по жизни, словно ее израненные солдаты. И с каждым годом на душе все растет и растет количество плохо наложенных повязок…

И, наверное, этого уже не исправить. Просто нужно смириться, как, например, я смирилась с тем, что идет дождь, и даже радуюсь этому. Хоть и промокла.

Но иногда появляется кто-то, кто дарит нам надежду.

И это самое жестокое…

Потому что мы начинаем верить.

* * *

Темнота с улицы вдруг как-то разом вползла в дом и укрыла все вокруг. Стало не видно ни потолка, ни стен. Границы комнаты будто раздвинулись, уползли куда-то далеко-далеко, открывая широкое и бескрайнее пространство – как ночью в степи. И от этого вдруг почему-то стало легко. Исчезли последние остатки скованности, исчезло ощущение какой-то неловкости, когда ты не знаешь, что и как сказать, и слова приходится словно выталкивать из себя. И наконец-то разговорились, и дальше беседа уже потекла сама собой, как весенний ручей, пробивший себе дорогу и весело зажурчавший под уклон. Олег не перебивал, лишь изредка что-то переспрашивал, но это выглядело лишь как уточнение, дополняющее рассказ Художника: