До нескорого, она же

«Чтобы доказать справедливость своего суждения, – написала я, и буквы, заразы такие, опять полетели над строчкой, – автор обращается к собственному опыту и вспоминает».

Предложение оборвалось на полуслове.

Ибо рука с черными когтями выцепила мою тетрадь и потянула ее на себя!

Я гневно посмотрела на Вику. Тут терпение закончилось даже у меня. Это при том, что я до невозможности терпеливая! Ангел во плоти!

Вика улыбалась довольно, как кошка, умявшая литр сметаны.

Как бы у этой кошки потом желудок не прихватило.

– Невероятно важный вопрос, – пояснила Вика.

– Валяй, – была я очень доброй. – Только тетрадь сначала верни.

И добавила мысленно: «Идиотка».

– Ты считаешь, что Влад любит тебя до сих пор?

Тетрадь скользнула в мою сторону, но осталась незамеченной.

Я приподняла брови. Вопрос меня удивил. Я, конечно, не исключала, что Вику может занести в ее любимую степь, но не думала, что она ударит меня своим невероятно важным вопросом прямо в лоб.

– Как будто ты, Виктория, не знаешь, что нас никто не любит, – все-таки заметила я.

– Тебя никто не любит, – поправила меня Вика, – а у нас с Владом вчера состоялась замечательная прогулка. Да такая продолжительная, что сочинение, вот это самое, мне пришлось дописывать уже ночью.

Она счастливо рассмеялась.

Кукушка едет. Или все-таки летит? И у кого из нас?..

– Да ладно, – выдала я в итоге. Получилось скептично, и я пообещала себе конфетку за самообладание.

– Представь себе, – заявила Вика.

– Представила, – я кивнула. – Хотя стояние бок о бок на одной остановке в ожидании опаздывающего автобуса не кажется мне продолжительной прогулкой.

Вика покраснела.

Они с Владом в самом деле пользовались одной остановкой… когда пользовались. Потому что Влад обычно ездил на мотоцикле, а у Вики имелся безмерно любящий ее отчим, рассекающий городские улицы на сером Фольцвагене.

– Ты ничего не понимаешь, – бросила она. И что-то мне это фраза напомнила… – Мы в самом деле гуляли. Можешь даже спросить у него. Влад сам тебе все скажет.

Я похлопала глазами.

Захотелось чихнуть, но у некоторых особо наивных людей чихание служит доказательством последних сказанных слов. И своим чиханием я бы подтвердила, что Влад действительно откроет мне истину.

– Может, мне у самого Влада поинтересоваться, любит он меня или нет? – предложила я. – И послушать ответ. Могу даже тебе потом передать, дословно.

Вика покраснела ещё больше, и мне даже показалось, что на мгновение она сжала ладони в кулаки.

Ладно, согласна, в чем-то мои поступки были не самыми красивыми. Однако! Ничего красивого в поступках Вики я тоже не видела. А мы уж такие есть, недостойные люди: в ответ на гадость творим две гадости, получаем четыре и отвечаем восемью. Гадости плодятся, как бактерии, но мы не понимаем, что нужно остановиться. И прем напролом.

– Что б я к тебе ещё подошла, Заболоцкая, – бросила Вика. – Я ещё хотела про твою Янтарную спросить, но, знаешь, все желание исчезло.

Я покачала головой:

– Буду только рада твоему отсутствию. А с Янтарной все в порядке. Больше ты ей не понадобишься.

Вот такие мы вежливые.

Вика в самом деле меня покинула, вернувшись к Лере, ожидающей подругу с другой стороны коридора. Я посмотрела на них, и Лера наградила меня ревнующим взглядом карих глаз. Как будто я претендовала на ее ненаглядную подружку, а не ее ненаглядная подружка претендовала на моего приятеля.

«Чтобы доказать справедливость своего суждения, автор обращается к собственному опыту и вспоминает», – перечитала я. Что автор там вспоминал, я уже забыла. Открыла на телефоне текст, чтобы быстренько отыскать аргумент, и именно в этот момент прозвенел звонок.

Я понадеялась, что на следующей перемене Вике не приспичит вновь побеседовать со мной о мальчиках. Иначе мое сочинение так и останется незаконченным.

Но мысли по поводу сочинения все равно вылетели из моей головы, заменившись одной-единственной.

***

Сочинение я дописала, слава Всевышней.

Уже после уроков, скрючившись на одной из лавочек гардеробной, и как попало. Но дописала. Целеустремленная! И сдала его без пятнадцати четыре, когда наша учительница закрывала кабинет. Сочинение она приняла. Я в самом деле выглядела запыхавшейся, что значило – сбегала домой и принесла, молодец, пять, дверь вон.

Домой я пришла только в пятом часу.

И никого там, кроме Хомячидзе и домового, не было.

(Конечно, ясно как день, кого я подразумеваю под никем. Кроме нас троих в этой квартире живет только мой отец.)

Я не знала, радоваться этому обстоятельству или нет.

С одной стороны, никто не мог мне помешать.

С другой стороны, уберечь от дурных мыслей, поселившихся в головушке, никто меня тоже не мог.

Я пнула сумку со школьными принадлежностями в дальний угол (случайно), сняла пальто, помыла руки и прошла на кухню. Все как положено. Открыла холодильник, полюбовалась на его полки, наполовину пустые, а наполовину заставленные консервами. И решила сварить себе гречку с тушеной говядиной. Конечно, была вероятность, что я не успею дожить до того момента, как ее приготовление закончится – попросту умру с голоду. Но я все-таки надеялась на лучшее.

Гречку промыла и всыпала в кастрюльку с водой. Включила плиту и решила заглянуть к себе в комнату. Ради интереса.

В комнате ничего не поменялось. А я как будто надеялась, что поменяется. Переодевшись, я залезла в один из шкафчиков, вытащила из него шкатулку и открыла один из ее отделов.

Браслет до сих пор лежал на месте.

Сначала я решила надеть его на случай возвращения отца. Но потом вспомнила, что отец у меня не дурачок и пустую безделушку сразу распознает. Он уже, пожалуй, распознал, просто ещё не сказал мне об этом. Так что дурить его не было смысла.

Все же хорошо, что я одна. Очень хорошо. И будет ещё лучше, если отец появится только завтра. Или через неделю. Как прежде.