До нескорого, она же

Именно столько мы не виделись.

Бабушка с дедушкой были лишь в моих воспоминаниях – и в сообщениях, пять лет подряд отправляемых мне на день рождения. Я эти сообщения никогда и никому не показывала, но почему-то верила, что это бабушка и дедушка.

«Здравствуй, дорогая! С твоим праздником тебя. Пусть этот день будет солнечным, как и все за ним. Мы тебя любим».

Они так и не получили ни единого ответа.

Возможно, именно поэтому и не поздравили меня с семнадцатилетием.

Или по другой, гораздо более серьезной, причине.

Я не верила, что… понятно, что. Не верила, но лишь до позапрошлой недели, когда одним утром произошло многое, слишком многое.

И теперь я должна была знать.

Я должна была извиниться…

Успеть.

Вот, кто действительно требует извинений. Не я.

Я шла по деревеньке, так похожей на остальные, но все равно другой. Шла, пытаясь вспомнить, где проводила летние месяца одиннадцать лет подряд. Я помнила остановку, на которой сошла сейчас, но всегда проезжала мимо нее на машине, когда мы ещё ездили сюда. Каких-то три минуты, и я должна была увидеть…

Коричневый деревянный дом, уложенную черепицей крышу, низкие ворота и раскинувшийся под окнами садик, который ещё не успели убрать.

Сердце застучало в два раза быстрее.

Шесть лет назад мы с бабушкой посадили куст роз прямо под окном той комнаты, в которой я ночевала, и он стоял там до сих пор. Правда, не цвел, но какой уважающий себя куст будет цвести в октябре?

Окна были завешены белыми шторами, через которые ничто нельзя было увидеть. И непонятно было, есть ли там кто – или нет.

Я вдруг забоялась узнать.

Но страх быстро спал – я теперь смелая – и я подошла к калитке, совсем ничего не скрывающей. Толкнула ее – калитка оказалась не заперта – и вошла внутрь.

Бетонная дорожка. Дровяник. Угол бани, в которую я никогда не любила ходить. И ещё одна калитка, ведущая в огород.

Огород был пустым.

Я дошла до самой двери, поднялась по пологой лестнице и постучалась.

Дверь была приоткрыта, но я все равно постучалась.

Хотя и прекрасно помнила, что дальше – летняя кухня, и бабушка с дедушкой меня не услышат, если даже захотят. Но наглости войти внутрь не хватило.

Минута, две.

Ещё пара ударов – и я уже подумала уйти, но дверь распахнулась шире, и из-за нее выглянула бабушка с пучком седых волос, укрывающаяся шалью. Бабушка, до сих пор не потерявшая своей статности, гордо держащая подборок и не опускающая голубые глаза, когда-то любящие, теперь опустошенные. Она все знала. Все, все, все. Даже больше, чем я.

Моя бабушка.

В моих воспоминаниях она всегда была совсем молодой и веселой.

Мы несколько секунд смотрели друг на друга, пока она не спросила тихо, не веря самой себе:

– Яна?..

– Я должна была вернуться. Давно. – И покорно склонила голову: – Здравствуй, бабушка.

Она мгновенно потеряла всю свою невозмутимость и, выйдя из-за двери, обхватила меня за плечи. Я обняла бабушку в ответ, склонив голову… и впервые в своей жизни услышала, как она плачет.

***

Это очень было похоже на те посиделки, которые мы так любили в детстве. Чай, мед, сладости. Бабушка – и даже дедушка, не проронивший ни слова. Вопросы, улыбки. Бессмысленные и глупые.

Я хотела бы поверить, да не могла.

Слишком широкая пропасть.

Мы просидели до вечера, а потом я проснулась. Попрощалась с бабушкой, кивнула дедушке. И ушла, не обещая вернуться и думая о том, что лучше бы я не возвращалась.

Это был сон, и он забыт.

А я снова одна.

Так я решила.

Я вернулась в город только к утру, половину ночи просидев на вокзале. Вернулась – и отправилась в квартиру, надеясь, как в прежние времена, что не застану там отца. И не застала.

Выпила кофе, покормила хомяка.

И задумалась.

Конечно, я не могла не попрощаться.

Я просто обязана была поставить точку, чтобы разрушить все надежды.

Магпочта, вернувшаяся к своей хозяйке почти сразу, покрылась слоями пыли… и правильно. Сдув верхний слой, я приоткрыла крышку и обнаружила в ней несколько писем. Не прочитав ни одного – неинтересно – отправила их в мусорное ведро. Может быть, отец окажется любопытнее менее и извлечет их оттуда. Может, и нет.

Из худой стопки я вынула лист белой бумаги.

Взяла карандаш.

И чуть отклонила голову назад, чтобы на письмо не упали бегущие из глаз слезы.

«Поверь мне хотя бы однажды.

Если любят, то верят. Или мы не говорили о любви?