Соло на Витгенштейне. Сборник

– А что есть?

– А чего вам надо-то? – с усмешечкой.

– Еды надо.

– Нет, – удивленно, – еды нет…

Расплатившись, Сергей Николаевич вышел из магазина черным ходом. «Жуд» – вот какое слово занимало его теперь. Кто это или что это? Жадный еврей или неядовитая змея? А какого оно цвета (…желтого!..) и как ассоциируется с «пенопластом»? Впрочем…

И тут прогремел гром.

Когда Сергей Николаевич открыл глаза, трамвай стоял на светофоре. Сухощавый по-прежнему сидел рядом, но вид у него был такой, словно он воды в рот набрал. Сергей Николаевич зевнул и достал из папки рукопись.

«Аппельпост», – гласила первая страница, и Сергею Николаевичу представились апельсины. Дальше – больше: «Швах», «Шемхамфораш», «Хворапха» и какая-то «Рюха». В голове от всей этой мерзости зашумело. Сергей Николаевич захлопнул папку, искоса взглянул на Сухощавого и, когда трамвай остановился, поспешил сойти. Ни в какую редакцию он уже не собирался. Ему хотелось только одного – поскорее найти первую попавшуюся помойку и выбросить проклятую папку вместе с этим несчастным аппельпостом к чертовой матери.

– Зачем же так? – удивились справа. – Вы лучше мне ее подарите.

Конечно же это был Сухощавый.

– Вам? – спросил Сергей Николаевич, пряча папку за спину. – А что вы с ней, интересно, будете делать?

– Как что? Я буду ее разгадывать!

– Разгадывать?

– Да, разгадывать. Слова, которые лежат в ней, очень нуждаются в том, чтобы их разгадали. – Сухощавый облизнулся. – Поймите, любое Слово должно нести в себе какой-нибудь смысл. Оно было у Бога, и Оно было Бог. Если смысла нет, Слово перестает быть Словом (да даже просто словом) и может наделать немало бед. Я занимаюсь тем, что ищу смысл в тех словах, в которых другие найти его уже давно отчаялись.

Сергей Николаевич выпятил нижнюю губу и сказал «пф-ф».

– Прошу вас, – Сухощавый молитвенно сложил руки, – отдайте мне папку.

– Черт с вами, – Сергей Николаевич высокомерно швырнул папку на землю, – забирайте.

Сухощавый упал на колени, схватил папку и, раскрыв ее, жадно принялся перелистывать страницы.

«Господи, – подумал Сергей Николаевич, – да он набросился на нее, словно дикий изголодавшийся зверь на кусок говядины. Нет, это очень опасный тип (…совсем не как комар…), с ним надо держать ухо востро». И тихонько, на цыпочках, чтобы Сухощавый ничего не заметил, Сергей Николаевич стал отступать.

– Шемхамфораш… Швах… Шемхамфораш… – шипел Сухощавый над папкой.

Спасло слово «зуд»: Сергей Николаевич со всех ног бросился наутек.

Он несся, не чуя под собой ног и ничего не замечая вокруг. Несся, словно был большой осой, несся, подпрыгивая на кочках как надувной резиновый шарик. Перед глазами у него стояла жуткая картинка: Сухощавый, раздувающийся и увеличивающийся в размерах от разгаданных им слов. Уже далеко позади осталась трамвайная остановка, уже скрылся из виду парк, а Сергей Николаевич все несся и несся, все подпрыгивал и подскакивал, все жужжал и жужжал…

Остановился он только тогда, когда вылетел на Центральную площадь и путь ему преградил сердитый милиционер.

– Куда пр-решь? – прорычал он, и Сергей Николаевич остановился.

А на площади толпился народ. Много-много народа. Пестрая толпа обступила фонтан, в котором что-то плескалось и плюхалось, время от времени оглашая окрестности диким ревом.

– Ом!! Ом!! Ом!! Ом!.. – орал обезумевший народ.

Сергей Николаевич поежился.

– Чего это они? – спросил он у милиционера. – Митингуют?

– Не знаю, – чистосердечно признался страж. – Кажется, был такой электрик. Омом звали.

– Немец?

– Не уверен. Может, индус?..

– И, стало быть, это они его славят?

– Да кто ж их разберет, убогих?!

– Словарь надо купить – вот что… – пискнул Сергей Николаевич, поскользнулся и упал с моста вниз, прямо на трамвайные рельсы.

Он вскочил, с ужасом посмотрев на часы. Маленькая стрелка показывала восемь.

– Проспал!.. – Он заметался по комнате в поисках брюк. – Проспал, черт ее побери!..

Дома никого не было. Кое-как перекусив и не успев даже толком побриться, Сергей Николаевич схватил папку с рукописью и, на ходу застегивая пиджак, выскочил из квартиры.

В трамвае к нему подошел человек. Сухощавый, невысокого роста.

– Вы что это? – спросил незнакомец.

– Да ничего как будто, – удивился Сергей Николаевич. – Присаживайтесь, здесь не занято.

– Poplar, – сказал Сухощавый. – Poplar – это слово…

    Иван Хлюпов. Саис, апрель 1995 г.

Эксперимент

Все, что мы знаем, в значительной степени воспринимается нами на веру…

    Александр Тагес

Андрей проснулся от головной боли. Во рту пересохло, затылок неприятно ныл, тело было уставшим и разбитым. Некоторое время он лежал в постели не открывая глаз, пытаясь сообразить, так где же он все-таки находится. Запах лекарств, кварца и убитых микробов говорили в пользу того, что это больница. Однако в памяти ни больницы, ни происшествия, которое могло бы повлечь за собой больницу, совершенно не обнаруживалось. Вчера вместе с Маринкой и Алешкой они пошли в ресторан «Бульдог» – это помнится совершенно отчетливо. В ресторане пили, и пили здорово, с этим как будто тоже никаких проблем. А вот дальше начинаются темные пятна.

Кажется, были у Соколова. Или у Вовки Жижина? Или не были, а был он один?.. Да, трудновато припомнить. Ну, хорошо, а что дальше? А дальше только троллейбус. Совершенно верно, троллейбус. Он ехал в троллейбусе домой, кажется, уже около полуночи, а вот доехал или нет?..

Андрей поморщился и приоткрыл правый глаз.

Так, это, несомненно, больница. Больничные койки, белые тумбочки. Через розовые шторы на окнах просвечивает металлическая сетка. Вот только почему так тихо? Андрей открыл второй глаз, приподнялся на локте и осмотрелся. Обыкновенная палата. Его кровать стоит в углу. Напротив, у окна, еще две такие же, а всю боковую стену занимает какой-то громадный паукообразный аппарат. Довольно неприятный, надо сказать, аппаратик. Значит, он в больнице. Но почему? В какой? Что с ним случилось?..

Откинув одеяло, он сел свесив с постели ноги. Как будто все в порядке. Голова болела, но не сильно. Обычное похмелье. Сунув ноги в шлепанцы, Андрей встал и подковылял к висевшему возле подозрительного аппарата зеркалу. Рожа вроде бы не разбита, очень даже приличная рожа. Опухшая, правда, маленько, с красными глазами, но это все проходяще. Какого ж тогда черта?