Иссык-Кульский эпизод

Он встал из-за стола и подошел к окну. Внизу сержанты насиловали аккумулятор, пытаясь завести чинимую ими отдельскую автомашину.

– Никак не могу привыкнуть к убийствам, – пояснил свой сволочизм Марат. – Инкассаторы, шофер – все молодые ребята, у каждого дети есть. Сволочи!

Он вернулся за стол, и в который раз стал разглядывать ориентировку, подсознательно пытаясь извлечь новую информацию из ее текста.

– Кто-то же должен был их видеть? Где-то они должны были след оставить? Затаились где-то. Будем отрабатывать район, села, пастбища – короче, не соскучишься! Как у нас говорят: «Сидя не станцуешь!» – устало посмотрел на меня Марат.

Молдокулов любил цветисто приукрасить свою мысль – восточной пословицей или поговоркой.

– Все, все, – прихлопнул он ориентировку к столу ладонью. – Бай хвалится скотом, а бедняк мечтами, – рассмеялся Марат. – Кстати, «об выпить рюмку водки» – сейчас мы с тобой по маленькой, – извлек он из сейфа початую бутылку водки и стопки, – по-бедняцки так, пробуждения аппетита ради. А потом ко мне домой! Милана будет рада увидеть тебя! Заночуешь и поедешь! – утвердил он сегодняшний распорядок. – В горы, значит. В горах сейчас хорошо, – закрыв глаза, покачал головой Молдокулов, то ли представляя, как в горах действительно хорошо, то ли прислушиваясь к звуку заработавшего за окном двигателя милицейской автомашины.

Плов, приготовленный женой Марата Миланой, был необыкновенно вкусным! Желтые от тушеной моркови крупинки рассыпчатого риса, сдобренные сладостью урюка и кислинкой ягод барбариса, кусочки сочной, слегка поперченной баранины стремительно исчезали во рту, оставляя устойчивое, желанное для проголодавшегося организма послевкусие. Такого обильного, по-восточному неторопливого насыщения я, привыкший к быстрым холостяцким перекусам, давно не испытывал.

В конце концов, слегка осоловев от сытости, мы с Маратом передислоцировались из дома в сад, где все было приготовлено для чаепития. Под развесистой яблоней, на дощатом помосте, застеленным светлой кошмой, был устроен дастархан: фрукты, конфеты россыпью, несколько видов варенья в вазочках, многообразие сладкой печености… Все это, окруженное по периметру одеялами и подушками, образовывали в совокупности этакие римские лектусы – своеобразные лежачие места для неторопливого, благоприятственного употребления кушаний и напитков, в отличие от античных времен сооруженные не в триклинии – специальном помещении для трапез, а под открытым небом.

– Павлинов вот нет еще! – засмеялся Марат, наблюдая как я, сняв обувь, с наслаждением разлегся по другую сторону римского дастархана. – Бараний жир, может ты это в своей Москве и подзабыл, после еды быстро застывает в полости рта: горячий чай после плова с бараниной – это просто святое! – прихватив под бок подушку, стал он разливать в пиалы духовитый чай. – А завтра тебя подвезут, – тут же отхлебнул из пиалы Марат. – Машина завтра в ту сторону пойдет, – уточнил он и потянулся, зажмурившись от удовольствия: от вкусной еды, от глотка хорошо заваренного чая, от вечернего покоя садовой прохлады, навязчиво пахнущей созревающими яблоками…, став на мгновение похожим на только что полакомившегося мышкой кота.

– Будет полегче, надеюсь, что через два-три дня, я по делам на «ключи» загляну, а потом и к тебе на ледник заберусь. Аллах милостив, поохотимся! – продолжил Марат, все также по-кошачьи жмурясь, возможно, предвкушая эту самую охоту – достойное времяпровождение для мужчины! – А то потом не до этого будет! Мне надо в горах встретиться кое с кем, переговорить…

– Встретиться в стойбище с какой-нибудь апа5 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/), сына которой ты в свое время из дерьма вытащил, – предположил я. – Она перескажет тебе все свежие сплетни ближайших пастбищ, охарактеризует всех приехавших и приезжавших ранее родственников, доложит о посторонних, побывавших в гостях…

– Ну, примерно, что-то вроде этого, – не стал отнекиваться Марат. – И вот еще что – через неделю у нас тут кое-какое самодеятельное празднование намечается, энэнс6 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/)… – вдруг матерно расцветил он окончание фразы и, отставив пиалу, выковыривая из кармана пачку сигарет, неожиданно спросил. – Ты, вообще, слышал что-нибудь о восстании киргизов и казахов в Семиречье, а? В частности, здесь, в Прииссыккулье, в 1916 году?

– Да так, кое-что, краем уха.

– «Кое-что, краем уха!» – укоризненно покачал головой Марат. – В августе 1916 года здесь в Кызыл-су, в Покровке по-тогдашнему, да еще в тридцати русских селах Прииссыккулья произошла самая настоящая резня – толпы восставших, обезумевших от безнаказанности киргизов грабили, жгли дома, убивали русских стариков и детей, насиловали женщин. По разным источникам погибло тогда только в Прииссыккулье до двух с половиной тысяч мирного населения из числа русских переселенцев! А еще тысяча, в основном молоденьких девушек, была уведена в горы и пропала без вести! Сожжены и разграблены были многие сотни хозяйств! Русские мужики, способные защитить свои семьи, в это время воевали на германском фронте, а инородцев, к которым в то время по царской терминологии относились и мои соотечественники, в армию не забирали.

Он закурил сигарету и сделал первую, самую вкусную затяжку, добавив в яблоневый аромат чаепития явственный табачный дух.

– Почти каждый год в начале августа, – продолжил Марат, – несмотря на то, что в конце месяца у нас значится официальное празднование Дня независимости, находятся умники, пытающиеся организовать сходки, шествия, используя как предлог годовщину тех кровавых событий, как они считают, дату зарождения национально-освободительного движения киргизов! Я ничего не имею против празднования чего-либо, тем более национально-освободительного! Но уж больно повод неоднозначный, сомнительный!

Я заметил, что домашняя расслабленность Марата сошла на нет: сходство его с полакомившимся котом, отдыхающим после трудов насущных, исчезло окончательно.

– Естественно, – возобновил он повествование, – спустя некоторое время после начала восстания, последовала жесткая реакция властей страны, к тому времени уже два года воевавшей с Германией – была проведена жестокая карательная экспедиция. Ожидаемая реакция, не правда ли? – взглянул на меня Марат – слушаю ли? – Солдаты и казаки сотнями расстреливали безоружных инородцев, вооружали оставшихся в живых жителей русских сел, которые в свою очередь, грабили, вырезали киргизов целыми семьями. Согласно царским источникам со стороны киргизов погибло тогда многие десятки тысяч человек! Многие сгинули в горах: под лавинами, на перевалах, в трещинах ледников, стараясь в спешке, бросив большую часть имущества и скот, уйти через сырты7 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/) в Китай.

– В бытность свою я находил в концевой морене8 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/) у ледника Ашу-Тор ржавые стремена, – вставил я.

– На леднике Ашу-Тор, на пути к перевалу, – кивнул мне Марат, – поздней осенью 1916 года, как рассказывали деду местные, жившие здесь в то время, во время сильнейшей пурги, не сумев преодолеть трещины, погибли вместе с лошадьми несколько киргизских семей, пытавшихся уйти в западный Китай! Постой, ты…, – пожевал губами, подбирая слова. – Какие еще, к чертям, ржавые стремена? Там весной-осенью дожди чуть ли через день! Да за сто лет стремена несколько раз успеют вытаять, ржа их съест напрочь, камнями в пыль перемелются! Скорее всего, ты видел, если не врешь, следы другого, более позднего каравана! – утвердительно в очередной раз кивнул мне Марат. – В 1938 году лихие люди на сорока лошадях и верблюдах шли через этот перевал, возвращались с грузом мануфактуры из Китая. Не прошли. И тебе еще очень-очень повезло что-то увидеть – ледник быстро уничтожает любые следы. Через восемьдесят с лишним лет увидел? Повезло! Наверно, стремена от седел тех, кто в самую глубину, до самого дна трещин провалились! – покачал он головой. – Тот караван, который в 38-м году, так же, как и другой столетие с лишним назад накрыла на леднике пурга – кто-то в снежной круговерти потерял ориентацию и провалился в трещины, другие, посмотрев на такие дела, зас…ли идти дальше и, просто-напросто, замерзли насмерть. В общем, перевальчик непростой, тот еще – погибли там все, никого не осталось!

– А что за «лихие» люди?

– Контрабандисты. В Китай увозили ворованный с полей опий, назад везли китайские тряпки, прочую дребедень. Все, как и сейчас. Кроме опия, конечно. Нет, тряпки по-прежнему везут из Китая, а вот опий – его выгоднее, да и легче сейчас через Казахстан в Россию переправлять, – смущенно посмотрел он на меня. – Но мы боремся! – авторитетно успокоил он.

–. В 50-х годах прошлого века тогдашние работники местной географической станции в морене Ашу-Тора видели сгнившие тюки и седла, – отхлебнул я, наконец, из своей пиалы поостывший к этому времени чай и закурил. – Значит, это все же был караван контрабандистов, погибший в 1938 году?

– Он самый и был …, – пробормотал вполголоса Марат, вспоминая все еще, наверное, старопрежних контрабандистов опия. – Но, вернемся, так сказать, в русло событий 1916 года. Были, конечно, объективные причины произошедшего, – стал он рассказывать далее. – В соответствии с тогдашней политикой царских властей подавляющей частью, да, что там, почти всей удобной пастбищной и пахотной землей владели русские переселенцы – это одно! А земля у нас в Киргизии всегда была больным вопросом! – взглянул он на меня так, словно я был ближайшей родней тех самых переселенцев. – В июне 1916 года вышел царский указ о привлечении инородцев на тыловые работы: рытье окопов, обозное обслуживание. Указ, неграмотно переведенный с русского языка местной администрацией, кстати, в основном киргизской, до необученных воинским навыкам киргизских масс (инородцев, как я говорил, в армию никогда до этого не брали!) был доведен как необходимость идти на фронт в качестве пушечного мяса – это второе! Ну и, конечно, провокаторы – доверенные люди, родственники баев, решивших воспользоваться моментом, и взять свое – это третье! У нас ведь где толпа, там и провокаторы, куда же без них! Царские источники писали тогда еще и о немецких шпионах, проплативших баям смуту на окраине воюющей империи.

Взяв небольшую паузу, Марат со смаком затянулся сигаретой.

К слову, – пыхнул он табачным дымом в яблоневую крону, – ты помнишь, наверное, как у нас здесь стали меняться президенты, начиная с Акаева? «Тюльпановые революции», е…! – ругнулся Марат. – Здесь в Кызыл-Су в 2010 году толпа захватила здание администрации: разогнала чиновников, разгромила кабинеты, разбила панно с портретом президента, пошла маршем на Каракол! Обошлось, слава Аллаху, без жертв – разбитые головы, выбитые зубы не в счет! А причиной всего этого стали незаконные, по мнению толпы, сделки администрации с землей! Видишь – опять земля! – в очередной раз посмотрел он на меня. – И знаешь, во многом они были правы! У нас ведь как, пришел к власти – протаскивай родственников на должности, набивай мошну! Да, что я тебе об этом говорю – у вас ведь тоже не лучше? – спросил он меня взглядом и, не дожидаясь моей реакции, продолжил. – Мы выявили тогда пару приезжих провокаторов. Но губернатор области был вынужден спешно подать в отставку, сменилась администрация района – другой клан, другие люди пришли к власти! У нас ведь клановая власть, чего скрывать! В прокуратуре дело о беспорядках, как бывает в таких случаях, замяли: стали вдруг срочно подыскивать подохшего осла, чтобы содрать с него ржавые подковы! Теперь, если праздник на подходе, массовые мероприятия – на воду дуем, опасаемся очередного геморроя! И тут вот подоспевает это национально-освободительное! На нашу, теперь уже и на мою голову! В общем, по моему мнению, дата очень сомнительная, чтобы ее праздновать! Ведь, как тогда было – с одной стороны восстание бесправных, подуськанных баями и провокаторами, замученных нуждой бедняков-киргизов, сотворивших кровавый беспредел, с другой неадекватно жесткая, губительная реакция царских властей в отношении коренного населения. Обе стороны хороши, обе стороны повинны! Чего праздновать-то! Ну, да делать нечего, по-серьезному подойдем к мероприятию – с камерами наблюдения, скрытой видеосъемкой! Будем оперативно выявлять провокаторов! Степь без шакалов не бывает, научены уже! Больше того, серьезные люди загодя шепнули, что кое-где подозрительно зашевелились, вроде бы действительно готовится в райцентре праздничная подлянка!

Марат затушил сигарету, долил горячего чая, прикрыл глаза, прикидывая, наверное, как он будет выявлять в толпе зачинщиков беспорядков, и отпил из пиалы. Круглый овал лица приятеля с поднесенной пиалой вдруг напомнил мне священнослужителя с картины Василия Перова «Чаепитие в Мытищах». Но в отличие от попа на картине, воротящего нос от ветерана-инвалида с сиротой, лицо приятеля отнюдь не казалось самодовольным и равнодушным. Я смотрел на раскрасневшегося, неторопливо прихлебывающего чай Марата, и думал, что работать здесь в Киргизии с такими настроениями в милиции, да еще на руководящей должности, наверное, непросто. Хотя…

– Да, не бери ты в голову! У нас многие так в своем кругу за дастарханом резонерствуют, – словно угадав мои мысли, изобразил губами улыбку Марат. – И с тобой – это я только так, чтобы выговориться! – бросил он в рот конфету и сделал очередной глоток чая. – Я здесь родился, здесь жили мои предки, здесь моя земля! Естественно, я хочу, чтобы у нас были цивилизованные выборы, хочу, чтобы была цивилизованная смена власти, а не угар обезумевшей толпы, науськиваемой людьми рвущегося к власти клана! Я хочу, чтобы мои дети спокойно ходили в школу, к друзьям, в гости, а не боялись в праздничные дни, в дни выборов выходить на улицы! Но, к сожалению, еще много воды утечет, пока сварится эта каша!

Поднеся ко рту пиалу, Марат сделал очередную паузу.

В течение суток я уже второй раз слышал декларативные высказывания от приятелей – вот ведь пафосный денек выдался!

– Погоди, сделаешься большим начальником, станешь своих людей на должности протаскивать, а там, глядишь, и во главе «клана» встанешь! – не удержался и вставил я шпильку.

Марат внимательно посмотрел на меня:

– Твои бы слова, да Всевышнему в уши! – улыбнулся он. – Может быть, все может быть… Я же киргиз! Трудно менять установленные веками правила. А ты? Если назначить тебя начальником, кого бы возле себя оставил? Своих, проверенных? Или…? – посмотрел он на меня хитрыми глазами.

Пафосность – это вторичный и необязательный продукт честолюбия. Чем успешней карьера у человека, тем чаще в его речи присутствует пафосность. На высокой должности пафосность становится неминуемой. Таков закон жанра. Честолюбивый Леха Полосин стал неплохим и, несомненно, станет отличным опером. Марат, судя по всему, со временем будет большим начальником. И, дай ему Бог сил претворять в жизнь «цивилизованную смену власти». Хотя… трудно, наверное, «менять установленные веками правила?!»

– Ты думаешь, очевидно, с чего я тебе все это рассказываю? Думаешь, празднование этой сомнительной даты меня так беспокоит? Беспокоит, безусловно беспокоит, – продолжил разговор Марат. – Но еще больше меня беспокоит сохранность собственной задницы! – резко опустил на стол он пиалу, последней фразой удостоверяя, что должность у него хоть и хорошая, но, чуть что, «стрелочником» быть не хочется. В общем-то, нормальная, здоровая реакция индивидуума. – На новой должности для меня теперь любое праздничное мероприятие – это головная боль! – постучал Марат костяшками пальцев по лбу. – И я задницей собственной за порядок отвечаю. А тут еще разбой с убийством инкассаторов! Все, все, хватит с тебя местного геморроя, – маханул он рукой, как бы сметая скопившийся на столешнице мусор. – В горах, когда окажусь рядом с тобой, обещаю, что оповещу, поговорим еще, на козлов, может статься, поохотимся! Эх, охо-о-та!– мечтательно прикрыл глаза Марат, представляя, наверное, всежеланную для мужчины охоницкую потеху, круторогий трофей, добытый после многочасового лазанья по умопомрачительным скалистым откосам. В этот момент он вновь стал похожим на только что полакомившегося мышкой кота.

Глава 3

Знаете ли вы, что такое Прииссыккулье? Нет, вы не знаете, что такое Прииссыккулье!

Само громадное озеро расположено на высоте тысяча шестьсот метров над уровнем моря и окружено вершинами почти пятикилометровой высоты. За один день можно побывать на песчаных пляжах: пустынных и тянущихся на многие километры. В зарослях облепихи и тростника увидеть красавца-фазана и подсмотреть кормежку зайца-толая, а на высохших лагунах, едва не наступив в траве, спугнуть стремительных перепелов. Шагая вдоль взмутненных наплесков прибоя, в удалении, в дымке заметить плывущее куда-то судно, а нагнувшись, поднять замысловатую цементацию, похожую на блюдо, вазу или пепельницу. По дороге в горы, на обочинах которой словно стянутыми бечевой как новогодние елки и потому кажущимися обуженными кронами тянулись ввысь шеренги тополей, почувствовать себя где-нибудь на южнорусском проселке, а выше, в предгорьях ощутить степной полынный запах. У нижней границы ельника – настоящей тайги искупаться в горячих целебных источниках, где бьющая из-под земли минерализованная вода, замедлившись в выдолбленном за века каменном ложе, стекает в бегущую на дне долины речку – бурлящий студеный поток, рожденный таянием ледника. А еще выше – заросли арчи, изумрудные поляны, сурки, посвистывающие из-под камней, заснеженные скалы и ледники, испещренные пунктиром следов горных козлов.

Фазиль Искандер в одном из рассказов писал, что, впервые приехав из горной Абхазии в Москву, где «взгляду было не за что зацепиться», он в первый момент почувствовал себя каким-то беспомощным. Поначалу, родившийся и выросший в тесноте городских улиц, где, куда ни глянь, взгляд неизменно упирался в спины домов, я не мог понять абхазского писателя. Поначалу в горах все для меня казалось непривычным. Новые впечатления воспринимались с настороженностью, осмыслялись, но почти всегда приобретали восторженную окраску. Постепенно, шаг за шагом я по-настоящему стал ощущать опьяняющую величественность пространства, завораживающего бескрайностью и невероятным своим многообразием.

Под везенный милиционерами почти до самой границы леса, дальше вверх по долине я пошел пешком. Дорога проходила через памятные места: вот прогалина на бечевнике у реки, где я, будучи студентом-практикантом в компании с однокашником дневал и ночевал, перелопатив горы земли, разбирая почвенные пробы; а вот то место, где за десять минут я набрал полный рюкзак шампиньонов – видимо когда-то давно чабаны привязывали здесь лошадей и в земле, удобренной навозом, развилась мощная грибница. Перейдя мост, минуя поляну с метеостанцией, я свернул на конную тропу в левом ответвлении долины. Вот место в арчевнике, где мы рубили засохший, пахнущий смолой ствол арчи, необыкновенно жарко горевшей в костре. Еще немного, минуя водопад, я выбрался на удивительно гладкую поверхность скалистого уступа, обработанного ледником. А вот и сам ледник, белесое тело которого, величаво изогнувшись, выплывало из-за высокой скалы и, переломившись ледопадом, окружившись глыбистыми нагромождениями морены, словно нехотя наползало на дно ущелья.

Ледник назывался Кара-Баткак. У гляциологов здесь, уютно пристроившись между камней, стоял небольшой домик, сколоченный из досок, привезенных сюда на лошадях. Этаких два четырехместных «купе» с окнами, смотрящими на ледник и вниз на долину, разделенные комнатушкой с печкой. На ней готовилась еда, и ею же отапливался дом. На трехкилометровой высоте даже в середине лета нередки были заморозки, иной раз падал снег.

Из трубы домика шел дым. Как я узнал еще в райцентре, сейчас там должны были быть Тренев или просто Никитич – мужик добрый, внешне грубоватый, старший научный сотрудник и главнокомандующий гляциальными силами, Серега Балаянц – типус с вечно всколоченными волосами, балабол и баламут. Их я не видел уже уйму времени.

А вот плоский камень, похожий на лежак на пляже, распластавшись на котором мы в бинокль высматривали в скалах козлов – так и пролежал здесь все эти годы. Десять километров по горам – не прогулка по московскому парку. Я с облегчением снял рюкзак и присел на знакомую каменную глыбу.

Со стороны домика с лаем ко мне подлетел крупный, свирепый с виду пес черного окраса. Это было для меня неожиданным, поскольку живность на леднике никогда не держали. В собаках я разбирался и, дав обнюхать себя, осторожно погладил незнакомца за ушами. Пес оторопел от такой наглости, но, чувствуя безбоязненность пришельца, посчитав свою обязанность сторожа выполненной, несколько раз вежливо вильнул хвостом.

«Мы с ним подружимся», – уверился я.

– Ба, да кто это к нам приехал! Входи, входи, блудный сыночек! Ба-анкет будет! – заорал Балаянц, завидев меня.

– А что за цербер у ворот?

– Никитича. Щенка на базаре чуть не запинали, а Тренев его и взял. «Пиней кличут», —радостно сообщил Балаянц. – Теперь только что не спят вместе!

– Пустомеля, – откомментировал слова Балаянца вышедший на голоса Никитич. – Что же не написал? Здравствуй, Паша, – крепко сжал он мою руку. – Завтра с фототеодолитом на Ашу-Тор. Как? Не разучился еще на лошади, а? Копчик набьешь – дня три полноценно сидеть не сможешь! – пообещал Тренев экзотическое удовольствие для моей задницы.

– Не причинное место красит человека… – засмеялся я. – А куда уехали Жаков, Му-му?