Иссык-Кульский эпизод

Исподволь я оглянулся в сторону соседнего «купе». Коллектор, перехватив мой взгляд, скривил в ухмылке рот, презрительно ощерился: мол, давай, покажись перед дамой, мол, на словах мы все герои. Не подав виду, я рассказал пару анекдотов на полицейскую тему, а чуть разогрев аудиторию, поведал несколько полицейских курьезов, случившихся со мной в свое время, изображая героев в лицах. Рассказы удались. Я заметил, как аспирантка одобрительно и с интересом взглянула на меня. Мне вдруг захотелось рассказать ей о чем-нибудь необязательном и потому более приятном: криминальные темы уже набили оскомину. Не снижая набранного темпа, я мимикой призвал на помощь Балаянца. Тот, все сразу поняв, стал мастерски подыгрывать, встревая с уточняющими, порой дурацкими вопросами и комментариями. Мы полностью завладели вниманием аспирантки.

За лето гляциологами много чего было сделано. На леднике было забурено в лед пару сотен деревянных реек: засекая при помощи теодолита их двухнедельную миграцию вместе со льдом, изучались особенности сезонного движения ледника. А назавтра предстоял тяжелый день: мы поедем в другое ущелье долины на ледник Ашу-Тор, чтобы провести там фототеодолитную съемку. На фотоснимках разных лет, сделанных с одной и той же стационарной точки, хорошо видна многолетняя динамика движения льда. Работа трудоемкая.

После бессонных суток, заполненных перелетом, переездами, ходьбой по горам я заснул без всяких мыслей, сразу.

Глава 4

Весь следующий день заняла поездка на Ашу-Тор.

Лошадь мне досталась прежняя, что и несколько лет назад. Еще не старый, матерый и норовистый конь по кличке Прыгун, демонстрируя свой подлый нрав, сначала попытался сбросить меня с седла, но, то ли почувствовав опытность седока, то ли припомнив давнишнего наездника, он быстро смирился. Я смотрел, как по дороге на ледник он пил воду из реки, машинально, по подрагивающим в такт глотков кончикам лошадиных ушей, вел счет выпиваемой воды и испытывал умиление. Еще пару дней назад я томился в душной, вязкой трясине московского хзметрополитена, а сегодня – милые, желанные места, сильное, умное животное, время от времени косящееся на своего седока влажной фиолетовостью глаз.

Пиня тоже увязался за нами. Как настоящая чабанская собака, вел он себя совершенно независимо и предан был только Никитичу. По пути пес челноком носился по обе стороны тропы, выискивая сурков, а на остановках, как бы охраняя хозяина, безбоязненно ложился под ноги треневского коня. Я с ним действительно подружился: барбос, чуть не опрокидывая, ставил мне на плечи лапы и, деликатно лизнув, заглядывал в лицо. А коллектора он почему-то невзлюбил: на днях ему, сидевшему на пороге домика, пес походя прикусил вдруг кожу на затылке.

На обратном пути Серега, по недосмотру отобравший в поездку неисправный альбедометр

(https://selfpub.ru/books/689954/reader/)1, как бы удивляясь случившемуся, ущербно долдонил: «Не фига себе! Как же так получилось-то? Ну, не фига себе!»

– Ты напоминаешь мне алкаша из анекдота, которому по пути в булочную трамваем ноги отрезало, – оглянулся на Балаянца, Никитич. – Слышь, чего говорю-то?

– Слушаю вас внематочно, – подтвердил Серега свое внимание.

– Лежит алкаш, смотрит на ноги свои отрезанные и, как и ты причитает: не фига себе, ну, не фига себе за хлебушком сходили! Так вот, – даванул Никитич взглядом Балаянца, – я тебе в следующий раз не ноги, я башку твою, к армянской твоей матери оторву – один черт никудышная!

– У него был небольшой словарный запас, и потому он не выбирал выражений, – склонив покаянную голову, не удержался и прокомментировал начальственный втык Балаянц.

– Знаешь, чем ты от нормальных людей отличаешься? – внешне спокойно отреагировал на реплику подчиненного Никитич. – У тебя, равно как и у всех, имеются мозги. Но, – сделал он декламационную паузу, развернувшись вполоборота к отставшему на лошадиный шаг Балаянцу, – полушария твоих мозгов намного меньше, и болтаются они у тебя между ног!

Серега, мгновенно оценив тонкую образность слов непосредственного руководства, в сию же секунду сбросил личину покаянности и, сводя на нет начальственную назидательность, радостно заржал.

– Я тебя заставлю, – тут же остервенилось руководство, – я тебя заставлю пошевелить этими самыми полушариями – ты у меня как козел по леднику поскачешь, …твою… – пользуясь отсутствием аспирантки, стал расплетать «тонкое и изящное кружево» слов Никитич.

– А, казалось бы, ученый, можно сказать, околоинтеллектуальный, почти интеллигентный человек, – посетовал Балаянц. – Не лажался тот, кто не лабал14 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/)! – оправдался он.

Пикировка набирала силу.

Безмолвно присутствуя, лишь время от времени смешком фыркая, я мало-помалу изнемогал от подавляемого хохота. Прыгун, слыша родственные звуки, недоуменно подергивал ушами и, вертя головой, поочередно косил на меня блестящими сливами глаз.

Коллектор держался неприметно, лишний раз на глаза не попадался. На обратном пути, обернувшись на резкий звук соскользнувшего на камне подкованного копыта сзади идущей лошади, я успел приметить его неприязненный, недобрый взгляд, растягиванием губ тут же замаскированный в кислую улыбку.

«Прямо-таки страсти шекскпировкие, как у принца датского – бить или не бить?! – подивился я: – С чего это он?»

Ольга ждала нас с ужином.

– А у нас гость! – сообщила она, встретив нас на подъезде, у гидрометеорологического поста. На пороге домика я увидел сидящего Басмача. У коновязи стояли две лошади.

Во время вчерашнего преферанса я слышал, что Басмач довольно бурно провел последние годы: развелся с громким скандалом, о котором говорили тогда в округе, отсидев год по хулиганке, снова женился на женщине много моложе его. Помня его спокойный, покладистый характер, трудно было представить, что он был способен на драку и дебош. За эти годы Басмач немного постарел: прибавилось седины, морщин на его загорелом, обветренном лице. Чабан сразу меня узнал, поприветствовал по имени своим хриплым, прокуренным баритоном. Мы попили с ним чайку, потолковали о том, о сем… Поговорили о жизни в России и в Москве, в частности.

Подперев спиной стенку домика, я курил, поглядывал на коллектор, решившегося на ночь глядя побриться прямо на камнях за домом, на чабана, толковавшего что-то ему по-своему, по-тарабарски. В голове свербела мысль о сегодняшнем случайно подсмотренном взгляде Османкулова: его злой откровенности, его немотивированности, или, как принято сейчас выражаться, неадекватности по отношению к незнакомому, в сущности, человеку.

«А его растерянность, тревога в день моего приезда? – вспомнил я: – Из-за аспирантки? Можно и этим объяснить. А можно и по-другому. Может из-за того, что накануне моего появления на леднике они с Басмачом ездили на охоту без лицензии? Сам же вчера с удовольствием обсасывал мясные ребрышки, приготовленные Ольгой. Османкулов привез тогда половину козленка. Что у Басмача есть малокалиберка – это как два пальца облизать: в горах они есть у каждого второго чабана. Милиция вприщур смотрит на это дело, сквозь те же облизанные пальцы – изымает иногда, но толку-то. С дробовиком на козлов не поохотишься, для охотничьего карабина дорогих боеприпасов не напасешься… А с малокалиберкой, выстрел которой на расстоянии едва слышен, хоть и сложно, но можно: и за козлом в скальные верхотуры полезть, поближе, если повезет, подкрасться, выцелить в левую лопатку зверя, да и сурка ради роскошного меха при случае подстрелить! А более серьезное оружие, оно, как правило, на учете, с ним не побалуешь! За такое оружие – это уже никаких милицейских прищуров не будет: доброхоты-стукачи есть везде, а отчетность никто не отменял! Но я не милиция. А то, что я в свое время имел отношение к российской полиции, коллектор не знал, да и не мог знать. Да и стал бы он пугаться возможного штрафа: оружие еще надо найти, а мясо-то к моему появлению почти доели! Османкулов и Басмач. Как фамилия Басмача? А хрен ее знает!»

Я докурил до фильтра сигарету и снова покосился в сторону парочки. Покончив с бритьем и разговорами, те принялись вдруг на пару колоть геометрически правильные, цилиндрические чурбаки страшно сучковатой тянь-шаньской ели. Вспомнилось ее латинское название: Picea Shrenkiana, ель Шренка.

«Кто такой Шренк? Какой-нибудь ветхозаветный натуралист? – подумал я: – Может он, где видел меня? Не Шренк, разумеется, а Османкулов? У милиции в райцентре? Вряд ли. Он уже недели две здесь. А чего же он тогда испугался?»

Прекратив пялиться в сторону дровосеков, я зашел за угол домика. Взгляд остановился на дремавших у коновязи лошадей. Не посвежела, как и хозяин, отнюдь, не посвежела коняга Басмача. Этого трудягу, да и некоторых других здешних росинантов я бы и через десять лет узнал – в горах лошади, как и люди, хорошо запоминаются. В горах человеку без лошади никуда.

«Интересно, сколько ему сейчас? – похлопав коня по шее, задался я вопросом: – На второй десяток, наверное? Вон уже и ямки за ушами, как на затылке старика. Для лошади это уже возраст, хотя и не старость. На старых лошадях здесь не очень-то. Ну, а этот буцефал до сих пор еще не из последних. Знай, спит себе.

В тот день, когда эти двое были на охоте, в райцентре свершилось убийство у торгового центра. А что, если под видом охоты эта парочка была в райцентре? Что, если охота – это банальное алиби? А козленок, на следующее утро представленный как охотничий трофей – это баран? Шкуры и головы не было, и что это был за зверь, мог определить только специалист. Козлиное мясо темнее бараньего. А кто присматривался-то? Мясо – оно и есть мясо! С голодухи здесь в горах и вонючее мясо сурков по три-четыре часа для съедобности тушили! А для истосковавшихся по мясным трапезам гляциологов молодое, свежее мясо – что козленка, что барашка… Но, минуя село по дороге, минуя «ключи», попасть в долину из райцентра невозможно – молдокуловские ребята уже установили бы свидетелей. А если оставить в стороне село, а потом и «ключи»? Лошади – это тебе не какой-нибудь внедорожник! Лошади в горах во многих гиблых местах пройдут! Лошадям, как транспортному средству в горах альтернативы нет! Но последнюю и самую тяжелую часть пути в темноте? Там и троп нет, там и черт ногу сломит! Самому знакомы эти места. Но Басмач – местный чабан, он изучил эти места как натоптанный круг земли под родной юртой. Может, действительно, он знает тропку, неизвестную местным соглядатаям, по которой через буреломный лес, по крутым скальным склонам за три-четыре часа можно было бы скрытно пробраться выше «ключей», а потом для алиби спуститься вниз, показаться народу? Но такого здесь просто быть не может – местный люд регулярно по предгорьям, по долине шастает – в гости друг к другу на кочевья ездят, охотятся, баранов выпасают! Я бы слышал о такой тропе – тоже, слава Богу, помотался, полазил здесь. И, все-таки, все-таки! Мы с Балаянцем, охотясь в верховьях, нашли одну щелочку, о которой никто из местных не знает! Через нее можно довольно быстро пешкодралом перелезть в соседнюю долину! Вот именно, что «пешкодралом», на своих двоих! С лошадьми там делать нечего! Кстати, о лошадях. А что если…»

Я снова приблизился к сразу насторожившейся, слегка прижавшей уши лошади и, зажимая между колен, приподнял копыто правой передней ноги: подкова старая. Правда, копыто, вроде бы, недавно перековывалось – обкусанные кончики подковочных гвоздей, похоже, не так побиты камнями, как на других копытах.

«Или это желаемое? – продолжал раздумывать я: – Подкова «захлопала» и ее прибили, подтянули по-новому? Нападение у торгового центра было дерзким, тщательно спланированным, хладнокровно совершенным. Хулиганистый чабан на это не способен. Да и этот салонный прилипала, Отелло хренов, вроде бы мало походит на профессионала, на хладнокровного убийцу. Хотя… почти все убийцы, с которыми я имел дело мало походили на злодеев. И все равно маловероятно. С чего это я связал косые взгляды с событиями в райцентре? На его месте я тоже не выгибался бы в реверансах. Аспиранткой Османкулов увлечен, ежу понятно! Вон как перышки чистит, бреется, говорят, чуть ли не через день. Заставь меня самого побриться в горах за просто так! А сегодняшний взгляд коллектора? Причина его? Было, что ль, беспардонное ухаживание за аспиранткой с моей стороны? Или от меня за версту несет прожженным юбочником? Смешно, ей Богу!

Ну, ее, к такой-сякой матери, подозрительность эту! – отмахнулся я от беспокоящих мыслей, отходя от лошади: – Может прав приятель Леха, что оперативник – это диагноз? В смысле болезненного воображения?!»

– Равшан сегодня уезжает, – сообщил мне Никитич, заполняющий какую-то ведомость. – Басмач какую-то там ему работу подыскал. Обойдемся. Очень вовремя ты приехал.

«Вот так новость! – снова стал думать я: – Сматывают удочки, что ли? А чего медлили, дрова рубили? Но если на голове у них шапка горит, если позавчера в райцентре были они, то с чего вся эта бодяга? Зачем им на ночь глядя ехать куда-то, зачем им в райцентр, кипящий сейчас розыскными страстями, где сейчас куда ни плюнь – попадешь в озабоченную милицейскую физиономию? На месте преступников я бы сидел бы сейчас и сидел в теплой компании гляциологов. А чего не сидеть-то? Повода для беспокойства у них нет, фантазий моих на тему торгового центра они услышать не могли. Нет, не похоже все это на преступников! Может, действительно, с работой-то? Хоть и затемно, преспокойно доедут до юрты Басмача, слопают чего-нибудь домашнего, бузы15 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/)1 выпьют от пуза. Благодать! Чего здесь ехать-то – полтора, два часа? Переночуют, и в райцентр! Интересно, какую такую работу смог найти Басмач этому ши… шиш… тьфу, этому кукишу, что он оставил свой объект вожделения?»

– Равшан, возьми табель. Я его за двенадцать дней заполнил. В бухгалтерии тебя рассчитают, а за питание потом разойдемся. Не забудь, – подал листок Османкулову Тренев.

«А, все-таки, все-таки в мозгах-то свербит, – поглядел я вслед отъезжающим: – Надо бы смотаться в милицию к Молдокулов и переговорить с ним об этом дуэте – пусть приглядится. Если что – куда им деваться-то? Личности известны».

Вечером, отдав должное преферансу, оставив Никитича с Балаянцем перетирать какой-то научно-производственный вопрос, я подсел в соседнее «купе» к Ольге. Она читала питерский журнал, опубликовавший подборку стихотворени1 Му-му.

– Ну, и как? Нравится? – прикручивая зачадивший фитиль керосиновой лампы, попытался я нащупать тему для разговора.

– По-моему стихи очень хорошие. Он тоже в МГУ учился?

– Не, Гера питерский геофак заканчивал. Интересно, – поинтересовался я, – в Хибины сейчас студентов геофака МГУ возят?

– В Хибины теперь только мерзлотоведы и гляциологи ездят, – оживилась аспирантка. – Все остальные в Калужской области сидят, в Сатино: и после первого, и после второго курса. Скучища, по-моему! Правда, геодезическую практику наш курс умудрился все же в Крыму, на базе геологического факультета пройти.

– В Крыму, в Прохладном, недалеко от обсерватории? – обрадовался я.

– Ага!

– В Бахчисарай, в Чуфут-Кале втихаря бегали, яблоки по соседству воровали?

– И бегали, и воровали! – засмеялась Ольга. – И преподаватели грозились, что если у кого в палатке найдут яблоки, то сразу же отчислят! Так затаившись и похрустывали по вечерам!

– А сюда балаянцевский папаша протекцию делал?

Отцом Балаянца был известный ученый-гляциолог, профессор МГУ Эрванд Суренович Балаянц. Сдавал я ему как-то экзамен, будучи студентом.

– Он самый. Меня же интересуют долинные ледники альпийского типа: ни на Алтае, ни тем более на Полярном Урале, сам знаешь, похожего практически нет. На Кавказе тоже сейчас не очень-то – баз нет, исследования почти не ведутся, а о Памире и говорить не приходится. Одним словом, за то, что я здесь – Эрванду Суреновичу спасибо.