Иссык-Кульский эпизод

Бежать в гору по камням, да на такой высоте – понятие относительное. Я передвигался быстрым шагом по краю боковой морены: ноги, быстро налившиеся тяжестью, соскальзывали, я оступался и терял равновесие почти на каждом шагу. Пытаться «бежать» по вынесенным ледником на обочину впритирку к скалам, хаотично перемешанным движением льда каменным обломкам, занятие невеселое. По самому ледниковому языку «бежать» было бы «веселее», но там бы я маячил как на ладони – мой силуэт на фоне белесого льда был бы четко виден. Здесь же на морене, в выцветшей штормовке я почти сливался с камнями. При стрельбе каменные глыбы меня защитят.

Надсадное дыхание заглушало почти все звуки.

Как едва слышный щелчок камчи прозвучал первый выстрел. Каменная пыль едва заметным дымком вспучилась на рыжеватом сланце недалеко от моей головы. Ж-ж-ж! – отрикошетила от камня расплющенная пуля.

«Ого, метко! – отметилось с тревогой. Сердце заколотилось где-то в горле: – Слава Богу, малокалиберка все-таки!» – порадовался «малости» я.

Фьють, – пугающе близко промчалась над ухом следующая пуля, – Щчок! – ударила недалеко в камень другая. Обычного в горах эха даже не было слышно. Негромкие, нечастые выстрелы маломощной винтовки сами по себе казались безобидными.

Достаточно четырех, может быть, пяти секунд, чтобы выбросить движением затвора гильзу, вставить новый патрон, прицелиться и нажать на курок. Хорошо еще, что винтовка не полуавтоматическая, как у биатлонистов, на перезарядку которой нужно мгновение!

В скоротечные четыре секунды мне нужно уложиться, чтобы добраться до следующего крупного каменного обломка, за которым можно укрыться. Я глазами измерил расстояние до него и, дождавшись очередного выстрела, бросился вперед, стараясь как можно быстрее переступать ногами.

«Еще влево, вправо, стоп», – командовал я сам себе. Нужно было как можно скорее достичь небольшого каменного уступа, что у самых скал борта урочища, у самого края перегиба ледникового тела, за которым начиналось фирновое поле20 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/)! Перевалив каменную приступку, скрывшись за ней, я несколько минут буду в безопасности.

Пули осмысленно ударяли по близлежащим от меня камням. Я приподнялся, чтобы сделать очередной рывок – десяток торопливых, тягостных метров переступания, лазанья, карабканья по камням до ближайшего укрытия, и в этот момент раздался вдруг выстрел, резкий звук которого, постепенно затухая, раскатом поскакал вверх между скалами. Хищно стеганули по соседним камням каменные крошки. На темно-рыжей каменной плите сантиметрах в пятидесяти от правого плеча я заметил крупную седоватую кляксу.

«Это уже не малокалиберка. Это уже посерьезней! – даже не удивился я: – Это, наверное, ствол, из которого стреляли в райцентре? Свинтили глушак – и на тебе?! Хотя надо быть идиотом, чтобы сохранить ствол, из которого стреляли у торгового центра! И, все равно, суки, с такого расстояния меня так просто не возьмешь! Не по ж…пе клизма, джолдоши21 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/)!» – мстительно заключил я, не задумываясь, кому в этой ситуации досталась роль функциональной части организма.

Я снова рванулся вперед. Стылый ото льда воздух, казалось, кинулся мне навстречу и, пособляя, охладил влажные от пота лицо и кисти рук. Шумное дыхание еще больше зачастило. Лишь метрах в семи находился камень, за который, начав бросок, я хотел спрятаться. Не выдержав, я упал, не добравшись до него пару метров.

Я придавливал щекой прохладный обломок плитняка, судорожно вентилировал легкие и всей кожей чувствовал сейчас свою уязвимость. Сердце, переместившись из грудной клетки в глубину черепа, лихорадочным, оглушающим слух ритмом отсчитывало скоротечную паузу.

Уклон боковой морены, по которой я «бежал», по мере приближения к ледниковому фирну упорно набирал крутизну. Сейчас же, когда я взглядом упирался в находившийся совсем уже рядом вожделенный край каменного уступа, подъем по морене сделался совсем уж изнуряющим. Хотя, если, по справедливости, сам ледник Ашу-тор был относительно пологим, без ярко выраженного ледопада, без особой крутизны в области перегиба, «перетекания» фирнового поля в ледниковый язык. Это не родной, исхоженный вдоль и поперек, изученный до мельчайших подробностей Кара-Баткак, на котором в районе ледопада громады ледяных стен, башен и утесов, стеклянно отсвечивая сероватыми разломами и сколами, как перед решающим броском замирают у кромки скального обрыва на высоте типовой девятиэтажки. Даже на удалении эти ледяные махины своей титаничностью, гибельностью, готовностью в любой миг обрушиться, расплющить, сотрясти тысячетонной глыбищей нижележащий лед и окружающие скалы, всегда заставляли осторожничать привычных к ледяным кульбитам гляциологов. Но здесь не Кара-Баткак, здесь нет монументальных, готовых неожиданно свалиться с высотины ледяных глыб. Почти тишь, да гладь, не маршрут, а сказка – утеха горных туристов, по словам гляциологов, протоптавших в последние годы через некоторые ледники долины, в том числе и через Ашу-Тор, торные дорожки.

Я приподнял голову и посмотрел назад. Внизу, всего лишь метрах в восьмидесяти от себя я заметил карабкающегося с пистолетом в руке Османкулова.

«Не фига себе, за хлебушком сходил! – запульсировало в голове: – Вот тебе, бабушка, и утехи на торной дорожке!» Пока я слаломировал между камнями, сбивая прицел, коллектор неожиданно близко успел подобраться ко мне. Сам же Басмач, растратив время на выцеливание и стрельбу, прилично отстал от него.

Еще одна тяжелая пуля, продольно чиркнув светлым штрихом, шевельнула небольшой камень, лежащий прямо передо мной. Отдернув от неожиданности руки, я от души выматерился. Положение становилось аховым. Большие камни, до этих пор во время «передыха» надежно укрывавшие от пуль, по большей части остались внизу. Сейчас лишь небольшая глыба серого гранита, скатившаяся, судя по всему, на сланцевую россыпь с бокового склона урочища, защищала меня от преследователей.

«Что там плел Балаянц про матерщину в экстремальных ситуациях? – с жадной судорожностью вдыхал и выдыхал я воздух: – Его бы сюда, мордой камни полировать!» – остервенился я и, затянув для выразительности звучание второй буквы, вместе с очередной порцией воздуха зло выдохнул на серую боковину гранитной глыбы пятибуквенное «прозвище гулящей женщины».

Еще десяток изнурительных метров до каменного гребня, и я стану для пуль недосягаем. Из суеверного чувства я старался не думать, что буду делать потом, за перегибом склона, уйдя из прямой видимости.

Я вскочил, и что-то мимолетное, донельзя шустрое легко шевельнуло рукав штормовки, походя обожгло, царапнуло внутреннюю поверхность локтя. Конвульсией забарабанил внутри черепа затаившийся было ужас, обморочно онемели губы, на висках и лбу разом выступили капельки пота. Из-под рукава штормовки, пугающе диссонируя с блеклостью скальных обломков, в разом повлажневшую ладонь неспешно стал натекать удивительно яркий на солнечном свету ручеек крови.

На последнем издыхании, через «не могу» я перевалил за уступ, на время скрывший меня от настигающих преследователей.

Я был как загнанная лошадь: от усталости ноги едва двигались, при каждом шаге намеревались сложиться в коленях с целью устроить хозяину назревший отдых; суматошное дыхание, рашпилем царапая на вдохе трахею, не выказывало желание восстанавливаться. Я всего лишь третий день находился в горах, не успел акклиматизироваться и явно проигрывал в этом плане своим оппонентам. Здесь, на высоте трех с половиной тысячи метров над уровнем моря кислорода для моего только вчера взобравшегося на высокогорье организма было маловато. Неделю бы полазать в горах, и шансы сравнялись бы! Мои гонители из-за крутизны склона в свой черед вряд ли могли быстро добраться до гребня уступа. В запасе для передышки оставалось еще несколько минут.

Еще в юности я по-настоящему увлекся бегом. На первых своих школьных соревнованиях после победного, но очень уж тяжело перенесенного мной забега, оглушенный всхлипами загнанных легких, едва сдерживая рвотные позывы, я едва брел на ватных ногах по беговой дорожке, лихорадочно прикидывая «А на фига мне все это?» Сомнения мои легко развеял подошедший после соревнований известный, как потом я узнал, тренер, пригласивший меня в секцию бега. Сейчас умение терпеть предельные нагрузки при кислородном голодании, способность быстро восстанавливаться становились жизненно необходимыми для победы в этом «стипль-чезе»22 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/). Теперь моей «беговой дорожкой» стал ледник.

Как и тогда, после первого своего «тяжкого» забега, я с усилием переставлял ваточные ноги, с шумным хрупаньем проволакивая кроссовки по подтаявшей поверхности льда. Сейчас мне казалось, что я обут не в спортивную обувь на всякий случай, чтобы там ни случилось надетую утром для удобства лазанья по скалам, а в набитые чуть ли не по край голенища сланцевой и гранитной дресвой безразмерные кирзачи. Стараясь быстрее продышаться, я двигался в сторону примеченной вчера трещины.

Вчера после завершения фототеодолитной съемки Ашу-Тора Никитич отправил с частью оборудования довольного окончанием работы коллектора вниз к лошадям. Втроем мы неторопливо поднялись до громадной каменной чаши, венчающей ледниковое урочище, до снегового массива фирна, где и взяли пробы плотности снега. Управились мы быстро и, потому как утром выехали чуть ли не затемно, времени у нас оставалось с избытком. Завершили мы работу всего-то в километре с небольшим, в прямой видимости от ледникового перевала, на который сами никогда еще не взбирались. Не особо сопротивляясь (любознательность ученого-гляциолога, что с ней поделаешь?), Никитич дал уговорить себя на авантюру – нам захотелось своими глазами взглянуть на здешние сырты, которые были совсем рядом, за пологой снежной седловиной в верхней части Ашу-Тора. Из-за жаркого в этом году лета поверхность льда на леднике обнажилась, трещины раскрылись и хорошо просматривались, оставаясь, по большому счету, лишь на срединной и верхней части фирна присыпанными чуть вогнувшимся над пустотой ноздреватым слоем снега, заметно обозначавшем местонахождение опасных участков. Достичь перевала казалось делом плевым.

Собравшегося уже было пойти на перевал Балаянца Тренев начальственно выматерил за оказавшийся здесь вдруг на леднике неисправным альбедометр, сунул ему в руки только что попользованный плотномер, полевую сумку с записями наблюдений и в воспитательных целях отослал вслед за коллектором вниз. Наметив, по его мнению, наиболее безопасный маршрут, Никитич поправил на носу простенькие очки с темными стеклами и первым шагнул в сторону перевала. Доверившись опытному гляциологу, я беззаботно отправился вдогонку за ним, строго ступая по его следам. Мы не дошли до перевального перегиба самую малость, когда ушлый «первопроходчик», еще не дошагнув, не завершив шаг, обрушил вглубь трещины часть снежного наста. Лишь вывертом, мгновенно упав на спину, он смог удержаться от падения в разом распахнувшуюся темнеющую пропасть. Идти дальше Тренев категорически отказался. Поначалу меня это расстроило. Но, вспомнив недобрую репутацию здешнего ледника, я представил себе трещину глубиной в три-четыре пятиэтажных дома, поставленных друг на друга, и с чистой совестью капитулировал. На обратном пути, оступившись, я чуть отшагнул с натоптанного следа: тело мое враз ухнуло вниз, вмиг застопорилось, повиснув над узким ледяным разломом лишь на локтях. В тот момент я явственно почувствовал, как на затылке зашевелились волосы.

За время, потраченное нами на дорогу к перевалу, набравшее силу послеполуденное солнце, сиявшее в небе как новенький царский червонец, сделало свое дело: снежный наст на фирне насытился влагой, чуть просел, стал еще более рыхлым и непрочным. Чтобы не испытывать судьбу, мы пошли поперек склона, стараясь держаться между едва приметными ложбинами осевшей снежной корки, закрывавшей ледяные пропасти. На границе скал, обрамлявших снежно-ледяную котловину фирна, в нижней его части мы и приметили трещину, к которой я сейчас направлялся.

От края ледникового тела, окаймленного скалами, трещина рассекала ледник почти до его середины. Между крутым склоном скалы и льдом пролегал засыпанный несколько лет назад снежным обвалом рантклюфт – неглубокая выемка между скалами и ледником, забытое гляциологическое название которой напомнил мне Никитич. Рантклюфт образовывался при таянии из-за разной теплоемкости камня и льда. Талая вода, стекавшая по уклону рантклюфта, промыла себе путь под слоем обрушившего со скал снега, образовав между скалой и краем ледника тоннель, поделенный теперь расширившейся двухметровой трещиной на два ледяных грота – верхний и нижний.

Вчера вечером, ворочаясь в спальнике, прокручивая в голове варианты, пытаясь оценить все возможные обстоятельства, в которых мог сегодня оказаться, я предполагал и самое худшее. Мне припомнилась и эта трещина. На худой случай и ее я взял на вооружение, отдавая себе отчет в ненадежности этого «небезвредного для здоровья» варианта. Но, как говорится, за неимением гербовой… Эта отчаянная возможность оставалась сейчас единственной. Пересекать фирновое поле, идти в сторону ледникового перевала, учитывая вчерашнюю неудачу и сегодняшний цейтнот, было самоубийственно. Да и знание о многочисленных смертях, случившихся в свое время на этом леднике, навязчиво давило сейчас на психику.

Запутывая следы, я приложился запачканной кровью рукой к краю трещины, оттер ладонь ледяной крошкой, как мог обвязал ее носовым платком и, отойдя вдоль трещины метра три, остановился как раз над нижним гротом. Не концентрируясь на саднящей, пульсирующей в локте боли, достал припасенный втихую от Никитича и Балаянца штопорный альпинистский крюк с загодя привязанной к нему метровой узловатой веревкой и лег на живот. Аккуратно, стараясь теперь уже не оставлять кровяных следов, я опустил руки в трещину и, подбив камнем, ввинтил крюк в срез рыхловатого льда, в который за прошедшие годы, кристаллизуясь, превратился снежный обвал, засыпавший рантклюфт. Крюк плотно, до упора вошел в ледяное тело на полметра ниже его поверхности.

«Ну, миленький… Только бы выдержал!»

Уперевшись подраненной рукой в край ледяного разлома, покривившись от боли, я зажал другой рукой у самого крюка узел и, аккуратно спустив ноги, завис на веревке чуть ниже края трещины. Кратковременно переместив тяжесть тела на подраненную руку, я перехватил веревку у следующего узла, чуть спустился, и, подтянув ноги, с трудом заполз в нижний грот. Заклинившись в потолок ледяного лаза плечом, я высунулся наружу и, не смотря в пугающую глубину, дотянувшись, вывинтил крюк. Достав из начавшего уже намокать кармана штормовки прихваченную наверху ледяную труху, я попытался затереть оставшуюся на мокреющей от начинающего дневного подтаивания стенке трещины дырку от крюка. Теперь если не знать наверняка, увидеть ее было сложно.

Приходилось тешить себя надеждой, что Османкулов с чабаном поверят в мое падение в трещину. Так и не разогнувшись из-за небольшой высоты ледяного тоннеля, оставив за спиной светлое пятно входного проема, я немного переместился в хмурную глубину грота. Впереди устрашающе темнела внутренность опасной, извилисто-скользкой ледяной кишки, полого уходящей вглубь льда, в неизвестность. Знай заранее о невозможности уйти через Рачкулик, я вполне возможно смалодушничал бы, остался бы на Кара-Баткаке. Малодушие, утешаем мы себя в таких случаях, это разумная разновидность предусмотрительности. От высыхающего пота меня слегка зазнобило.

Преследователи особо не торопились. До перевала был еще километр с большим гаком пологого снежного фирна, на котором негде было укрыться, где на каждом шагу ожидали своей жертвы трещины, затаившиеся под смерзшимся за ночь, но все же ненадежным снежным настом. Лишь минут через восемь-девять услышал я отдаленный хруст шагов по обтаявшему льду.

«Все-таки была фора-то!» – посетовал я на себя, но тут же спустился с небес на землю: коллектор, скорее всего, подождал чабана на гребне уступа. А потом они вполне могли еще минуту-полторы рассматривать в бинокль фирн, выискивая на снегу мой силуэт, прикидывать направление моего движения по льду.

«Не было форы!» – утешился я.

Почти метровый слой льда отделял меня от преследователей. Дыхание мое уже более-менее утихомирилось, но было все еще немного натруженным, демаскирующим. Чтобы меня не услышали, я стал делать глубокие, менее шумные вдохи-выдохи.

– Ну, и где эта легавая сука? Куда подевалась? – послышался в стороне приглушенный ледяной перегородкой голос Османкулова. Дыхание коллектора, в отличии от моего, практически уже пришедшего в норму, было все еще учащенным. Высокогорье, что уж тут!

На какое-то время на верху замолчали, в очередной раз, наверное, судорожно шаря глазами по фирну.

– Смотри сюда, кровь у трещины! – уже отчетливее прозвучал над головой хриплый баритон Басмача.

Сейчас я даже порадовался, что пулей ободрало кожу на руке, что рана хоть и несерьезная, но зато кровянистая. Сейчас это работало на меня.

– Трещина без полок, – бубнил сверху голос. – Упал что ли? Послушай, может, стонет, шевелится?

Наверху опять возникла пауза. Я затаил дыхание, мышцы мои напряглись.

– А ну, кинь туда камень.

Казалось совсем рядом послышался звук удара камня о ледяную стенку, который тут же от нее отрикошетив, еще пару раз затухающе стукнув, враз заклинился где-то далеко внизу.

– Не, хана, отбегался мусор, – объявил, наконец, Османкулов. – Хана, – уверенно добавил он. – Ты вот, что, ножом кровь соскобли в трещину – следов оставлять нельзя. Будут искать – не найдут. Глядишь, лет через пятьдесят-шестьдесят подснежник из-подо льда вытаит, – удовлетворенно хохотнул коллектор. – А нам раньше и ни к чему.

Сверху послышался довольный смех чабана. Взаправду говорят, что самый искренний – это злорадный смех! Вослед сгинувшим здесь во льду семь десятилетий назад соплеменникам, проржавевшие стремена лошадиных седел которых я как-то увидел в концевой морене, коллектор с напарником развесело так, со смех…ками спровадили и меня.

«Это вы, ребята, сильно погорячились! «Лет через пятьдесят-шестьдесят!» Здесь лед двигается очень шустро! Гляциологи уже через двадцать лет после гибели, в пятидесятых годах нашли в концевой морене следы сгинувшего на этом леднике каравана контрабандистов!» – из вредности мысленно поправил я «вышестоящих товарищей23 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/)».

– Ширенке берч24 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/), – услышал я прокуренный голос чабана. – Вот еще сюда смотри, анда ункюр25 (https://selfpub.ru/books/689954/reader/). Мог он туда добраться?

Фразу про «ширенке» я понял и не стал щупать промежность, проверять состояние гульфика на брюках: – «Что это они все здесь со спичками-то? Прошлый век какой-то!» – подивился я, припомнив, как Балаянц, угостившись сигаретой, истово чиркал спичкой по стертому коробку. И про «ункюр» я понял – понял, что Басмач завел разговор о гроте. Мышцы мои, расслабившиеся было, снова напряглись, в ушах оглушающее забухало сердце. Оставалось надеяться, что они, находясь наверху, не заметят следы от альпинистского крюка на шероховатой в верхней своей части ледяной стенке трещины.

«Вышестоящие товарищи» опять замолчали, взвешивая мои шансы.