Отец Феона. Оживший покойник

– Ну что ты говоришь, отец Нектарий? – обиженно покачал головой архимандрит, предлагая собеседнику примирительный тон, – какой товар, какая ярмарка? О чем это?

– А то и говорю… – успокоившись, произнес старец Нектарий тихим голосом. – Несчастье будет, Паисий, это я точно знаю и пособить тебе в том несчастье уже не смогу. Один остаешься. А вот справишься аль нет, того не ведаю.

– Не нравится мне этот разговор, отец Нектарий, – поморщился архимандрит, вставая со скамейки и нервно прохаживаясь перед собеседником. – Чего ты опять каркаешь? У самого на душе неспокойно, архиепископ Арсений где-то запропастился, еще с вечера ждали, а тут ты со своими разговорами. В какие времена живем? А ты меня попрекать вздумал за то, что я хочу обитель из нищеты вырвать?

– Я не каркаю и не попрекаю, а говорю, учу тебя дурака, да видно без толку! Расскажу тогда я тебе старую притчу. Послушай, вот.

Паисий удивленно посмотрел на Нектария и, устало махнув рукой, сел в итальянское кресло, стоявшее у письменного стола.

– Давай, – сказал нехотя, – рассказывай.

Нектарий по-стариковски крякнул пару раз, поудобнее устраиваясь на лавке, и голос его заскрипел монотонно и размерено, словно стихиру читал:

– Когда-то очень давно одному игумену приснился сон, что на ярмарке за прилавком стоял Господь Бог и торговал разным товаром.

– Господи! Это ты? – воскликнул он с радостью.

– Да, это я, – ответил Бог.

– А что у тебя можно купить? – спросил игумен, не веря глазам своим.

– У меня можно купить всё, – прозвучал ответ.

– В таком случае дай, пожалуйста, мне со всей братией, здоровья отменного, чтобы служить Тебе и денно и нощно, счастья от служения Тебе, любви к Тебе чистой. Дай успеха обители моей, дабы процветала она во славу Твою и много денег, дабы братия не испытывала неудобства и лишения от служения Тебе. Дашь ли Ты мне все это, Господи?

Бог доброжелательно улыбнулся и ушёл в глубину лавки за заказанным товаром. Через некоторое время он вернулся с маленьким бумажным кульком.

– И это всё?! – воскликнул удивлённый и разочарованный игумен.

– Да, это всё, – ответил Бог. – Разве ты не знал, что у меня продаются только семена?

Нектарий замолчал, оставаясь сидеть на лавке без движения не меняя позы, словно каменный истукан. Только куколь на его голове слегка подрагивал, да руки, лежащие на коленях, тряслись от старческой немощи.

– Ну и зачем ты мне это рассказал, отец Нектарий? – спросил архимандрит, задумчиво глядя на полную луну за окном.

– Аль не догадываешься? – трескуче рассмеялся Нектарий все так же, не меняя позы.

В это время дверь покоев слегка распахнулась и в проем просунулась хитрая физиономия протодьякона.

– Отец наместник, один ли? – спросил он, тревожно оглядывая помещение.

– Чего хотел, отец протодьякон? – не очень любезно ответил Паисий, направляясь в его сторону. Протодьякон низко поклонился и огорошил настоятеля сообщением:

– Печальные новости из скита отца Нектария. Оставив земную юдоль, покинул нас схимник Нектарий, тихо скончавшись вчера сразу после вечерни.

Застыв на месте, Паисий удивленно округлил глаза, уставившись на протодьякона как на неведомого ранее зверя, от чего тот, испытывая явное смущение, стал жаться к стене, неловко переступая с ноги на ногу.

– Ты чего несешь, отец Вассиан? – зашипел архимандрит на инока, рукой указывая себе за спину. – А с кем я, по-твоему, сейчас разговариваю?

– Не знаю… – испугано пролепетал протодьякон, проследив за рукой Паисия.

Архимандрит резко обернулся. Лавка, на которой совсем недавно сидел старец Нектарий, была пуста. Только лунный свет, бьющий из открытого окна, словно луч волшебного фонаря, наполнял это место серебристо белым пятном, отдалённо напоминающим человеческую фигуру. Но уже в следующий момент и оно погасло, погрузив комнату в мягкую полумглу, освещаемую только светом маленькой лампадки у образа Спаса.

– Иди, отец Вассиан. Распорядись о погребении старца, – махнул рукой бледный Паисий, отпуская протодьякона. Тот стремительно исчез за дверью и по коридору застучали каблуки его модных, подкованных посеребренными гвоздиками сапог.

Паисий вынул из подсвечника в сенях еще горящий огарок диаконской свечи и подошел к скамье. На скамье, как раз в том месте, где сидел схимник, он увидел что-то блестящее. Это был маленький медный крестик на простой суровой нитке. Взяв его в руки, архимандрит направился в красный угол и, упав на колени перед иконой Пресвятой Богородицы, стал истово молиться, размашисто осеняя себя крестным знаменем.

– Всемилостивая, Владычица моя, Пресвятая Госпожа, Всепречистая Дева, Богородица Мария, Мати Божия, – раздавался в ночи его громкий голос, – несумненная и единственная моя надежда, не гнушайся меня, не отвергай меня, не оставь мене, не отступи от меня; заступись, попроси, услыши; увидь, Госпожа, помоги, прости, прости, Пречистая!

Пока отец Паисий самозабвенно бил поклоны и читал молитвы у иконы Богородицы, протодьякон торопясь, бежал по Соборной площади монастыря, мимо Покровского собора, спеша исполнить поручение архимандрита. Подходя к хозяйственному двору, он поднял голову и увидел на верхней анфиладе монастырской стены фигуру человека в темной епанче с большим капюшоном. При бледном свете луны выглядел незнакомец, словно дьявольское наваждение. Отец Вассиан закричал от неожиданности и испуга и, запутавшись в полах своей рясы, с грохотом упал на землю, сильно при этом ударившись. Не обращая внимания на боль, он вскочил на ноги и стремительно преодолел расстояние в шесть саженей до дверей хозяйственного корпуса. Только открыв заветную дверь, он почувствовал некоторую безопасность и, прежде чем исчезнуть внутри помещения еще раз обернулся. Мрачная фигура в развевающемся на ветру плаще все еще стояла на верхней анфиладе стены. Глубокий капюшон скрывал его лицо, но Вассиан был уверен, что странный незнакомец наблюдает за ним. Трепеща от страха, протодьякон поспешил скрыться внутри здания.

Примерно в то же время, когда происходили описываемые выше события, отец Феона сидел в келье за маленьким колченогим столом и играл сам с собой в шахматы. Рядом с ним на соседней лавке сидел старец Прокопий и, благостно улыбаясь в густую белую, как снег в январе, бороду, отмачивал свои больные ноги в большой деревянной кади. Подле него стоял сосредоточенный Маврикий и подливал в кадь кипяток из мятой с одного бока медной ендовы с оторванным носиком.

Прокопий, жмурясь от удовольствия, потянулся до хруста в суставах и подмигнул Маврикию.

– Благодать-то, какая ангельская! Много ли человеку надо? Кажется, корыто с водой, а кому-то радость! Вот бы еще в баньку сходить, так и райские кущи отворятся! Что думаешь Маврикий?

Услышав свое имя, Маврикий вздрогнул от неожиданности и плеснул в кадь лишнего кипятка.

– Ой-ёй! Никак сварить меня собрался… – поспешно вынимая ступни из кадки с водой, запричитал старец, – Маврикий, ты чего такой-то?

Смущенный послушник, виновато глядя на старца, пробурчал что-то невразумительное, но очень жалостливое, чем только рассмешил Прокопия.

– Не вводил бы ты меня в грех, Христа ради, в святой обители. Чего сказать хотел? Говори.

– Я, отче, бани как-то не очень люблю…

– Вот тебе раз, – удивился старец, – ты же травник Маврикий, а бань сторонишься? Баня, она для народа православного – первый помощник и недугов врачеватель. Ее на Руси испокон веков пользовали. Не знаю, слышал, аль нет, но еще при Святом Владимире[31 - Князь новгородский (969—978), князь киевский (978—1015), при котором произошло Крещение Руси.] митрополит Киевский Ефрем[32 - Прокопий ошибается. Ефрем был митрополитом Киевским при князе Изяславе Ярославиче.] велел строить в Киеве бани и всех приходящих врачевать в них бесплатно. И был тогда среди Печерских старцев чернец Агапий[33 - Агапит Печерский (? – 1 июня 1095) – инок Киево-Печерского монастыря, врач безмездный.], так этот Агапий первейшим целителем считался, а лечил он между прочим больных травами и баней.

Маврикий стоял, виновато поеживаясь, не зная, что ответить наставнику на его слова. Прокопий, видя смущение послушника, сам пришел к нему на помощь, предложив вдруг:

– А хочешь, – осторожно ставя ноги обратно в кадь, произнес старец, – я расскажу тебе о своем пути к Богу? Поучительная, право слово, история!

Глаза чувствительного послушника сразу наполнились слезами умиления и радости от великодушного предложения старого инока. Маврикий закивал головой в знак согласия, с трогательным восторгом глядя на него.

– Ну, тогда слушай, – начал Прокопий, закрывая глаза и предаваясь воспоминаниям. – Родители рано отдали меня учиться, и я, надо признать, учился с большим прилежанием. Со сверстниками почти не общался, детских игр избегал и в бане совсем не мылся. Из всех занятий оставил я себе только молитву, воздержание, чтение книг и церковное пение. И вот однажды услышал в доме одного вельможи чтение жития Симеона Столпника. И так оно запало мне в душу, что решил подражать его болезненному терпению. Пришел на реку, вижу ладья, привязана к берегу власяным ужом. Хорошая такая веревица, вся шершавая да колючая. В общем, то, что надо. Ну, отмерил я от нее аршин несколько и отрезал. Обвязываю себя веревкой, чтобы сразу начать плоть свою умерщвлять, смотрю, а из уплывающей ладьи на меня заспанное лицо незнакомого мужика смотрит. И вижу я, как лицо это из удивленного становится растерянным, потом рассерженным и наконец, осознав, что произошло, мужик вскочил в полный рост и давай на меня ругаться. В ладье той торговец рыбой спал. Товар свой стерег. Уж он и кулаками махал и плевался и даже рыбу в меня бросал. Да что тут поделаешь, когда плавать не умеешь? Так и уплыл по Унже в Волгу-матушку. Я тогда никому ничего не сказал и начал тихо изнемогать, мало спал, мало ел. Только на молитву вставал. От веревки тело мое загноилось, даже черви завелись. Запах от меня такой был, что люди разбегались. Однажды пришел к нам в дом тот самый торговец рыбой, которого я поневоле в Нижний отправил. Родители тут все и узнали. Отец ко мне с батогами пошел, а я уже ни жив, ни мертв лежу. Говорю: «Простите меня. От неразумия сотворил сие. Не дайте страдать за грехи». Много времени, потом болезнь из меня изгоняли. Едва исцелили. Родители же видя мое рвение к иноческой жизни, отправили меня к родственнику в Феодоровский монастырь в Городце для послушания. Там я шесть лет спустя и постриг принял. Вот и много лет прошло с тех пор, и я уж постареть успел, а в баню с тех пор хожу постоянно.

Прокопий закончил говорить, и глаза его озорно засверкали. Маврикий стоял, растерянно прижимая к груди пустую ендову, не зная, как ему воспринимать рассказ старого инока. В это время из окна, со стороны Соборной площади донеслись громкие крики, скрип колес и лошадиное ржание.

– Чего там опять? – спросил Прокопий с любопытством. Маврикий подошел к узкому как амбразура окошку кельи и, выглянув наружу, стал рассказывать.

– Там стрельцов конных, человек полста будет! И розвальни с телегами. Много!

– Наверно, знатный вельможа пожаловал? – предположил отец Феона, не отрывая взгляда от шахматной доски.

– Я, честные отцы, – сказал Маврикий, отходя от окна, – когда кипяток в поварне брал, слышал, сам архиепископ Арсений должен приехать, будет завтра службу вести! Так может это он? По времени вроде пора…

Отец Прокопий, словно вспомнив что-то, повернул голову к Феоне.