Осколок

Осколок
Анатолий Сахоненко

Бездомный старик, проводящий свою жизнь на улицах большого города, оказывается втянутым в криминальную историю, способную привести его к осуществлению давней мечты. На карту поставлена чужая жизнь! Случайно подслушанный разговор, и его судьба тесно переплетается с судьбой крупного и успешного предпринимателя! Рассказ об опасностях и злоключениях, подстерегающих одинокого человека в суровом, холодном городе.

Анатолий Сахоненко

Осколок

«До»

Ночь, тяжёлым густым мазком художника, ложилась на полотно города – всего несколько минут, и серые вечерние тени растворились в этой всепоглощающей темноте, только на нескольких главных улицах и площадях неоновые вывески и ослепительная декабрьская иллюминация бросали вызов неизбежному её приходу. Там бурлила и била ключом предновогодняя кипучая деятельность – сияли витрины работающих допоздна магазинов, зазывалы, вырядившиеся в причудливые одеяния, так и норовили, невзирая на статус и возраст прогуливающихся, завлечь их в свои увеселительные заведения, у бесконечных баров и рестораций, эпатирующих своими названиями, толклись вышедшие на перекур. Вдоль проспекта беспрерывно неслась человеческая толпа, разделённая на две части направлением своего движения. Люди иногда не могли разминуться, врезались друг в друга – чаще это заканчивалось грубоватыми, но всё же, взаимными извинениями. Но стоило отойти, от этого сосредоточия веселья и самообмана, в сторону буквально сто метров, как ты оказывался в другом мире. Здесь реклама светилась не так ярко, заманчивых мест было совсем немного и веяло непривычной умиротворённостью, а совсем редкие прохожие, словно недоумевая, как они здесь оказались, старались быстрее проскочить туда, куда их так влекло праздничное настроение. Здесь ночь вступала в свои права гораздо раньше.

По заснеженной улице большого северного города, с трудом переставляя ноги, медленно брёл старик. Со стороны казалось, что идёт вовсе не человек, а переваливается непонятный чёрно-серый шар, так много всего на нём было надето. Каким-то странным наростом смотрелся рюкзачок, горбом прицепившийся к спине. Для сохранения тепла, старику приходилось жертвовать скоростью движения, и укутываться во всё, что удалось раздобыть к началу холодов. Количество и своеобразие вещей могло поразить неискушённого наблюдателя. Зима выдалась с обильными снегопадами, снег был везде: падал на его старую, кроличью шапку, – отчего она разбухала от влаги и совсем не грела, на рукава куртки – их приходилось постоянно отряхивать, а тяжёлая, от налипшего снега, обувь превращала каждый шаг в маленький подвиг. Улицы, по которым он передвигался, были плохо почищены, – на тротуарах зачастую оставалась только узенькая тропинка для пешеходов, он же старался идти с краю, чтобы случайно им не помешать. От этого, ноги его были постоянно в снегу и всегда промокшие. Но старик знал – это меньшее из того зла, что могло с ним случиться. Идя посередине, можно было легко нарваться на неприятности – обычный прохожий спокойно мог отпихнуть его в сторону со своего пути, а он вряд ли бы удержался на ногах и тогда бы искупался в снегу целиком. Для своих маршрутов, он выбирал улицы подальше от центральных. Там тротуары были убраны от снега, но и свидание с полицией было гарантировано. Почему он так боялся полиции, старик и сам точно не знал. Где-то, когда-то, от своих товарищей по уличной жизни он слышал рассказы про то, как их брату, если кто попадал в отделение, запросто могли пришить какое-нибудь нераскрытое дело. В его голове смутно всплывали полузабытые слова, такие как висяк, глухарь, жмур – термины, которыми рассказчики щедро украшали свои истории, для придания им пущей значимости. За всё время, проведённое на улицах, он в полицию не попадал ни разу, но одна из встреч с ними закончилась для него знакомством с их дубинками и ногами, обутыми в грубые армейские ботинки. Он тогда легкомысленно, сам не помня как, оказался на одной из ярко освещённых парадных улиц, и тычками дубинок был выдворен в ближайший переулок, где ему и добавили уму-разуму, чтоб неповадно было лезть, куда не следует. Целую неделю он провалялся в лёжку – больно было даже пошевелиться, не то, что идти на промысел. Благо случилось это летом, месяц, два позже – он бы не выкарабкался, скорее всего, замёрз бы.

И понял он, впервые так отчётливо, как мало ему нужно, чтобы потерять свою жизнь. Как она хрупка и невесома. Что всего пары уверенных ударов полицейской дубинкой, от довольного собой и своей властью молодчика, ему хватит за глаза. После этого урока он зарёкся – гулять только по незначительным улицам. А гулять, если так можно назвать его скитания, с наступлением осени было сродни жизни. Не двигаешься – не живёшь. К сожалению, это простое правило, дававшее шанс выжить, переставало работать с наступлением морозов. Тут уже одного движения становилось мало, – нужно было найти место, где можно их переждать, выбираясь только на поиски еды. Приходилось искать открытые подвалы, но чтобы туда проникнуть, нужно было подловить момент, когда кто-то входил или выходил из подъезда, да не нарваться при этом на агрессию со стороны жильцов. По счастью, те брезговали прикасаться к бездомным, поэтому, как правило, ограничиваясь своим социальным превосходством, использовали ненормативную лексику и оскорбления, чтобы выгнать их обратно, на улицу. Ну и угрозы полицией, само собой. Зимой, самой большой удачей было найти ремонтирующуюся или открытую по каким-то иным причинам теплотрассу, – тогда они, дождавшись ухода рабочих, забирались туда, переночевать и согреться. Но так везло крайне редко. Некоторые из них, доведённые холодом до крайнего отчаянья, когда уже всё равно, когда из-за обмороженных конечностей не думаешь ни о чём, кроме как найти тепло, – мало, что соображая, абсолютно на автомате заходили в магазины, в торговые центры, или даже садились в общественный транспорт. Никакой существенной выгоды такой отважный поступок не приносил – даже при наличии денег, на покупку какой-то мелочи или билета на проезд, их всё равно заставляли выходить. Если продержишься в таком месте пять минут, то уже счастье. Хоть тёплым воздухом подышишь. Он вспоминал, как первый раз оказавшись в подобной ситуации и услышав в свой адрес – «Куда ты завалился, бомжара вшивый? От тебя всё сейчас провоняет, выметайся, а то охрану вызову!» – выйдя из магазина, не смог сдержаться и расплакался прямо на ступеньках. Резануло тогда – «выметайся» – так выметают мусор, и получается, мусором для них был он. Потом он, правда, привык – привык, что у людей вызывает только чувство гадливости и отвращения. Свыкся с тем, что им удобней жалеть кошек и собак, к таким же как он, ни жалости, ни сочувствия нет. Не ударят, не сдадут в отделение – и то хорошо! Те же случаи, когда он всё-таки сталкивался с человеческим участием, остались в его памяти навсегда – он помнил всех, кто когда-то и чем-то ему помог. Пусть самой малостью, пусть чем-то для них несущественным, но для него это была настоящая помощь, пришедшаяся очень кстати. Девушка в зелёном плаще, с большой сумкой, перекинутой через плечо, по всему виду типичная студентка. Он надолго запомнил её худенькие руки, хрупкие плечи и непропорциональную им огромную сумку. Она покупала в ларьке на колёсах хот-дог и, заметив его жадный взгляд, которым он сопровождал процесс приготовления – как продавец укладывает сосиску на гриль, наливает соус, посыпает всё это дело жареным луком, – не задумываясь, протянула ему и сам волшебно пахнущий, горячий свёрток, и сдачу, полученную в ларьке. Он, стоявший с полным ртом слюны, промычал что-то несуразное в благодарность, она же, грустно улыбнувшись, убежала в сторону подъехавшего к остановке трамвая.

Как-то вечером, набродившись по городу до того, что уже не чувствовал своих ног, но толком так и не согревшись из-за сырой, промозглой погоды, он, увидев подъезжающий автобус, набрался смелости, и вдохнув поглубже, словно ухнул с разбега в реку – быстро зашёл в заднюю дверь. Час пик уже миновал, в автобусе ехало всего несколько человек, и все находились в передней части салона. Он видел, что кондуктор направился в его сторону, и единственная мысль, крутившаяся в тот момент у него в голове, была о том, чтобы расстояние до следующей остановки оказалось как можно больше. То, что его высадят, он не сомневался. Но случилось чудо, он иначе тогда это и не воспринял, – кондуктор, подойдя, молча, на него посмотрел – было видно, что он хочет что-то сказать, а потом, даже не спрашивая за проезд, ушёл к себе, на своё место у водительской кабины. Он проехал в тот раз до самой конечной, люди больше не заходили, и в конце маршрута они ехали уже вдвоём – он в конце автобуса, а кондуктор в начале. За полчаса он согрелся больше, чем за целый день хождения по городу. Ему очень хотелось сказать спасибо – для этого нужно было идти на выход через переднюю дверь, но он так и не отважился на это. Проанализировав всю ситуацию, он даже воспрянул духом, ему показалось, что он нашёл способ – можно поздно вечером выбирать пустой транспорт и в нём согреваться. Однако первая же попытка повторить это, закончилась полным провалом – кондуктор, точнее кондукторша, толстая, двигающаяся по салону, словно танк, дама, едва заметив, как он подсаживается в автобус, развопилась так, что он кубарем выкатился назад на остановку. И как обычно здесь присутствовали все их любимые выражения – и про то, что – «ты воняешь, невозможно дышать», и «куда лезешь, рвань подзаборная», и всегда обязательное – «я тебя в полицию сдам».

Но больше полиции он боялся молодых, уверенных в своей безнаказанности и силе, не знакомых с милосердием подростков. В среде бездомных это было самым страшным испытанием – если кому-то из них случалось вдруг встретиться с такой стайкой, лишённых моральных ограничений, переполненных, не знающей на кого выплеснуться агрессией, волчат. Ходили слухи, что они специально выходят на охоту – выискивают бомжей, и забавы ради, для звериного куража, до смерти их избивают. Полицейские же относились к бездомным по большей части равнодушно, и если тех не заносило в центр города, то просто не обращали на них внимания. На то, что на окраинах периодически находили трупы, полиция и вовсе закрывала глаза. А так, – не лезешь туристам и уважаемым гражданам под ноги, не занимаешься попрошайничеством – бродяжничай, сколько хочешь, пока сам не подохнешь.

Ещё одним страхом, сопровождавшим их жизнь, были дикие собаки, в последнее время заполонившие пригороды и промышленные районы. Встречи эти, чаще всего, происходили около мусорных контейнеров, куда бродяги собирались в надежде чем-нибудь поживиться, но и собаки крутились тут, – с той же целью. Бывало, приходилось буквально прыгать в бак с отходами, укрывшись там с головой – только так можно было спастись от набежавшей своры. Обывательские разговоры о том, что – «бомжи поели всех кошек и собак», конечно, не являлись правдой – кошку пойди ещё поймай, а от собаки и самому как бы ноги унести. В общем, встречи эти не сулили ничего хорошего – по слухам, одного их товарища, молодого ещё паренька по имени Яша, пропавшего пару лет назад, заела дикая стая. Если же кто-то из них отправлялся в промзону, к продуктовым складам, то такая встреча становилась неизбежной. И «хлебное» место могло легко стать смертельным. В тех краях дикие собаки бродили стаями по 10-15 особей и чувствовали себя по-хозяйски. Но контейнеры, куда выбрасывалась просроченная еда, были такой желанной целью, что иногда бездомные собирались в группу, вооружались «кто, чем мог» – палками, камнями, ржавыми железками, и всё же устраивали набег за добычей. Вот так, – под угрозой быть загрызенным насмерть, обуреваем диким страхом, с гноящейся и не заживающей, в отсутствии лекарств, раной от укуса, но зато с пакетом еды в руках. И пусть еда эта далеко не свежая, уже с запашком, но это даёт тебе возможность не помереть от голода несколько дней, продержаться ещё какое-то время в этом мире. Таскаешься везде с этим пакетом, достаёшь из него понемногу, а припрятать где-либо боишься – слишком дорогой ценой он тебе достался.