Растяпа. В паутине

– Дорогой! Ты все неправильно понял… Ты меня совсем не так понял… Просто я машину купил и денег сейчас совсем нет… Но я отдам… Сегодня же отдам… Сейчас…

Хачик кинулся к столу, лихорадочно шаря по карманам и выкладывая попавшие в его липкие пальцы купюры.

– Вот… все, что есть пока. Остальные вечером… Вечером приходи ко мне – все отдам.

– Ага, – негромко сказал Чесменский. – Забавный хачик. Обхохочешься.

Я заметил, как переглянулись с Чесменским местные братки, и понял значение этих взглядов – сейчас они будут решать, как наказывать Кастаняна.

– Твой вопрос решен? – спросил меня Сергей. – Ну, тогда – пока.

Я забрал со стола кастаняновскую дань – две с небольшим тысячи – и покинул штаб-квартиру местной братвы. Почему-то я не получил от мести той радости, на какую рассчитывал. Но есть вещи, ответов на которые предпочитаешь не знать.

Я добрался до дома, дождался вечера и отправился к Кастаняну.

На этот час что-то в мире окружающем стало не так – в прохладном воздухе почувствовалось нечто мрачное и зловещее. Может, погода сменится ночью? Но однако же, такой прогноз не снимал ощущения надвигающейся беды – точно кто-то неизвестный и зловещий крался моими следами по улице, прячась за столбы, каждый раз, когда я с беспокойством оглядывался; точно земля под моими ногами в любой момент могла превратиться в зыбучий песок.

Никогда прежде не ведал такого страха – разве только в кошмарах. Всю свою жизнь строил на надежной основе здравого смысла и боялся лишь зримого и ощутимого – но только не чертовщины надуманной! Никакие рассказы из «ужастиков» не трогали в такой мере, как угнетало сейчас предчувствие – что-то в мире стало не так.

Глупости какие! – попробовал себя одернуть. – Нервы разыгрались, вот и все.

Но возникшее ощущение не проходило, исподволь завладевая моим сознанием. Боязливо оглядывался и озирался вокруг, а ощущение присутствия кого-то крадущегося за мной все росло, нагнетая душевную напряженность. И уже паника, как ветер холодный в проводах, завывала в сердце моем.

Из этого унылого и нервозного тумана, обволакивающего сознание в полусумраке вечера, всплыла одна-единственная позитивная мысль – сейчас Кастанян отдаст мне долг, и никогда более в жизни не буду иметь с ним дел.

Георг поджидал меня во дворе и был не один – три кривоносых брата Кастаняны, одинаковой степени волосатости и аромата немытых тел, взяли меня в кружок. Атмосфера мгновенно накалилась. В этом сумрачном забетонированном дворе повеяло чем-то уж очень зловещим, перечеркнувшим все мои уличные предчувствия. Словно шагнул я за ворота и оказался в совершенно другом мире, который уже не Увелка и даже, представьте себе, не Россия. Где я? Черт возьми! Почувствовал, как леденеет кровь. Кто эти люди вокруг меня?

Их беспокойные глаза напоминали подвальных крыс – трусливых и опасных. О господи, смилуйся, убереги меня от всякой нечестии и заразы! Мне и раньше приходилось видеть подобное – когда подлость и трусость, в угол загнанные, вдруг набирают силу и злобу.

Сразу почувствовал себя беспомощным и одиноким – я был в ловушке. Холодные, безжалостные, невидимые руки потянулись к моему горлу. Ледяные пальцы сомкнулись на шее, пережимая кровеносные сосуды, перекрывая доступ воздуха в легкие. Это был конец…

Но ведь никто на свете не умеет умирать так красиво, как русские – никого из двуногих мы не боимся. Хотя осторожность – мать доблести, и речь я начал с приветствия.

– Добрый вечер, братья армяне! Почетная встреча кредитора? Весьма польщен… – сказал с сарказмом, старательно изобразив улыбку и кивнув всем присутствующим сразу.

Георг схватил меня за плечо:

– За деньгами пришел? Тебе мало того, что я дал? Хочешь еще?

Я стряхнул его руку с плеча и оглянулся на братьев за спиной – не с ножами ли они в руках? Потом воззрился на самого младшего и более подлого из всех присутствующих.

– Ты что, Жорик, с чинары упал или братки тебя так здорово прессанули в Южноуральске, что умом тронулся? Ужасно выглядишь, между прочим…

Тот хрюкнул по своему обыкновению, вытаращил глаза, а лицо его начало синеть.

– Ничего я тебе больше не дам! Так и знай…

– Какой же ты мужчина, если слово не держишь? Трясешься от жадности – смотреть противно. Но подумал ли ты бестолковкой немытою, что свои похороны тоже сам будешь оплачивать?

Хачик головою дернул, словно гремучая змея, готовая ужалить, и завизжал высоким голосом:

– Ты что, сука-бл…, решил братвой меня запугать? Не выйдет!

– Черти тебя дери, Кастанян! Не ты ли ползал сегодня у моих ног и прощения просил? На много они тебя наказали? Совсем от жадности спятил?

– Сволочь проклятая! Ты мне за это еще ответишь, – хозяин двора визжал, брызгая мне слюной в лицо, а два шкафа с пустыми антресолями легонько подпихивали меня в спину, нагнетая напряжение обстановки.

Но русские не сдаются!

– Слышь, хачик, я сейчас домой приду, позвоню Чесменскому, и ты будешь очень жалеть, что снова нарушил слово.

Кастанян запрокинул голову и расхохотался, раздув шею, как лягушка живот.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Если про свою «крышу», то дабл я её в рот.

– Ну, знаешь… За слова такие придется сполна отвечать. Слыхал я про то, что крысы иногда кидаются на волков, но чаще всего попадают в пасть. Ты, наверное, будешь очередной. Нет, правда, ума у тебя не больше, чем у козла.

– Звони своей «крыше», а я посмотрю, что он тебе скажет теперь.

– Отсюда посмотришь?

Георг махнул рукой, и его оголтелые братья за моей спиной расступились.

Я беспрепятственно дошел до калитки ворот и, открыв её, оглянулся. На лице Кастаняна застыло самодовольное выражение старой обезьяны, добывшей гнилой банан с сухой пальмы.

– Жалко мне тебя, хачик. Завтрашний день для тебя может быть не столь лучезарным, как сегодня. И это будет дорогая цена за то дешевое представление, которое ты и твои братья сейчас разыграли предо мной.

Вдогонку мне понеслись трехглавые русские маты с армянским акцентом.

О господи, думал я, возвращаясь домой, никогда не чувствовал такой душевной усталости. Усталости и печали, бессмыслицы и одиночества. Меня измучили мои же ошибки, и моя ярость, и моя горькая-прегорькая печаль. Когда же все это кончится, и начнется нормальная жизнь? Прав Чесменский, говоря, что я сам виноват во всех своих неприятностях. Видимо, не в свое болото попал, не по себе шапку примерил…

Вернувшись домой, позвонил Сергею и сообщил о том, что армян слово свое не сдержал и более того… Не без ехидства передал слова Кастаняна о том, что он Чесменского дабл в рот.

– Вот даже как? – удивился Сергей. – Ладно. Завтра разберемся.

И отключил связь.

А чего же я ждал – оперативной и неотложной помощи? Меня как-то разом пронзило прозрение. Боль догадки возникла вдруг и все разрасталась в груди. Впрочем, теперь это была уже не догадка, а уверенность. И уверенность неприятная. Кастанян неспроста стал бузить – что-то поменялось в течение дня. Разборки, должно быть, прошли не так, как ожидал, и я, похоже, в них проиграл.

Какой же был идиот! – с горечью подумал о ситуации. – А теперь вот за все это расплачиваюсь…

Искреннее раскаяние овладело душой.

Вышел во двор освежить раскаленную голову. Влажный ночной воздух повеял прохладою в лицо. Дождь – или что там посыплет с неба? – еще не начался, но влажность настолько была высокой, что с крыши уже закапало. Мир был окутан промозглой сыростью и холодным туманом, который нес с собой запахи умершего лета. Окна в соседних домах не светились – видимо голубым огонькам экранов не хватало сил пробиться сквозь обступившую окрестности мглу. Казалось, будто весь мир съежился и застыл, а природа накрыла его ватным одеялом.

Вернулся домой, размышляя о том, что теперь будет и что надо делать.

Где-то читал, что признаком глубокой депрессии являются постоянная усталость и настоятельная требовательность во сне. А еще в размышлениях о сути жизни и несостоятельности веры в Бога. Ведь всем понятно, что Георг Кастанян – человек порочный. Но земля не разверзлась под его ногами. Значит, спит Господь Бог, если он есть…