Легкий мужской роман

– Мне как-то все равно.

Она ответила прежде, чем подумала, поэтому возникла неловкость из-за интимной искренности.

– А где ты работаешь? (То, что она не учится, сомнений не вызывало.)

– Цветы продаю.

– Тюльпаны?

– В основном, розы. С колючками.

Вяло, но честно.

Сидим, пьем пиво. Публика отмечает нас грубым своим любопытством как пару, в общем, колоритную. Контрастную, что будоражит похотливое воображение граждан. Пригласить ее к себе, в мою берлогу-хрущевочку?

Я уже явно поддался волне неопределенности, в чем-то подстроился под Люську. Не знаю, что делать. Мне хочется легких, ни к чему не обязывающих отношений. Но я упорно, бессознательно, каким-то культурным инстинктом ищу в каждом новом романе каплю счастья. Чаще всего получаю животную, витальную радость, которую доставляет новое тело, новый запах, иной опыт. А вот новой души – не встречаю, и, что бы я ни говорил, всегда откладывается новый осадок разочарования. Давно пора бы стать разумным циником, умом-то я это понимаю. А вот реликтовый романтизм окрашивает самые заурядные отношения в экзистенциальные, а значит, грустные, тона.

Ну, что нового ждать мне от Люськи 16?

Грудь у нее, судя по всему, как у Люськи 10 (то были волшебной сладости сосцы!), ноги, фигура – все это мой тип, все это я перещупал, перенянчил, губами знаю наизусть, еще не раздев ее…

Да что там врать: я ее, конечно, хочу. Только настораживает меня непредсказуемость, что ли, ее, какая-то закрытость; боюсь нажить себе обузу, хотя, с другой стороны, слишком уж мимолетные, мотыльковые отношения не приносят мне радости. Не радуют. Если честно, мне нравится, когда меня любят. Собственно, это непременное условие моих отношений с женщинами. Меня грустно, безнадежно любят, а я с грустью позволяю себя любить. Красота. Силовой секс, чистая жеребятина – пройденный этап, все это не то что унижает, а как бы угнетает меня.

Легкое озарение пивного хмеля – мой союзник. Я произношу давно проверенные, безотказно действующие на всех женщин слова:

– Люся, какая у тебя грудь… Какой-то особой, волнующей конфигурации. А самое сумасшедшее в тебе знаешь что? Походка. А еще…

И так далее. Импровизатором любовной песни. Что самое интересное – говорю правду, но только ту правду, которую хочет знать и слышать о себе каждая женщина. Не знаю более древнего, более простого и более действенного приема обольщения. Не подводил ни разу.

Люська не останавливает меня, не напрашивается на комплимент, а смотрит в сторону и расплывается в блаженной улыбке, из-за которой на нас стали оборачиваться в два раза чаще. Уже не прежняя, абстрактно-человеческая улыбка поселилась на ея устах, а возбуждающая меня и мне адресованная. Люська меняет положение ног, закидывая их одна на другую, в позе появляется расслабленность предвкушения. Я хмелею и смелею. Начинаю говорить вещи рискованные, опускаю свои уже даже не двусмысленные комплименты все ниже и ниже. Поощрительная улыбка не гаснет.

Наконец, мы продолжительно и глубоко заглядываем в глаза друг другу, поднимается и томно лавируем между пластмассовыми столиками, причем я, бережно направляя Люську, расчетливо забыл руку на ее талии. Намека «не распускать руки» не последовало.

Люську не смутила разобранная и изрядно помятая постель на две персоны, галантно и порочно раскинувшаяся на добрую половину моей единственной комнатенки. Это Ванька шалил: я без ханжества делюсь с ним квадратными метрами жилплощади.

Моя новая подруга, не особенно смущаясь, раздевалась, сосредотачиваясь на мелочах туалета, в то время как я вибрировал в унисон с ее подрагивающими округлостями, и, нагая, попыталась принять на широком, два на два метра, разложенном диване позу не без изящества – но в мгновение ока была смята пургой зрелой и владеющей собой мужской страсти.

Ее бессмысленно-печальные глаза красивой собаки были вежливо закрыты. Бедной девочке нечем было мне ответить. Она просто не хотела обмануть мои эротические ожидания. Ее сухие губы, скудно увлажнившееся лоно, ее чересчур бесстыдные, оттого трогательные жесты, нетвердо разученные, – все, все выдавало недавно и не очень счастливо утраченную девственность, не ведавшую еще чувства.

Ее телу не нужна была моя горьковатая и упорная нежность. Ее, наверно, надо было просто пожалеть. Она действительно не знала, чего хочет.

Ее образ собрался для меня в облик несчастного ребенка, зажигавшего меня своей холодностью, сводившего меня с ума вздрагивающей и не теряющей формой грудью, порочно и вместе жалко раскоряченным задом, в недра которого я с восторгом отчаяния изливал и никак не мог до конца излить свое сладко затянувшееся содрогание.

Глава 2

Чувство вины – вот что оставила мне Люська 16, которая так ничего и не поняла в нашем мимолетном романе. Скажите после этого, что в женщине нам важны только эрогенные места.

Странное дело: стоит мне расстаться с женщиной, с любой женщиной, во мне поселяется запоздалое чувство вины; между тем мне кажется, что я – не презираю, нет – понимаю природу женщин. А понимание неизбежно оборачивается презрением. Тогда при чем здесь чувство вины?

Мои утренние размышления оказались прерваны однократным телефонным звонком.

Потом – молчание.

Потом снова звонки с регулярными интервалами.

Это условный знак: звонят свои. А свои – это пара фавориток-Люсек, сын Иван, двадцати лет от роду, и друг мой единственный по фамилии Бах, по имени Вовка, а по прозвищу Бахус. Небрежно вьющаяся светлая шевелюра, бледно-голубые навыкате глаза, честные и глуповатые, и уверенная стать заматерелого мужика, любителя пива, бани и баб – вот вам эскиз Вовки. Что невероятно – так это то, что он холостяк. Причем не идейный холостяк, а – случайный и нелогичный. Он раз и навсегда отрегулировал женский вопрос, порешив, что все женщины в его жизни будут случайными – до тех пор, пока он не встретит свою Гретхен. А то, что он ее встретит, в этом он не сомневался. Он знает, кого ему надо, просто пока не встретил. Когда его спрашивали (все больше почему-то женщины), не засиделся ли он в холостяках, Бахус остроумно парировал своим любимым изречением: «Рано поданное блюдо бывает слишком горячим».

Снимаю трубку. Это Федор (забыл вам представить еще одного посвященного, своего), приятель-рок музыкант, раздолбай, подонок и гений одновременно.

– Старик, что, бля, характерно, нужна твоя хата и диван. Презервативы – свои. Как понял?

– Федор, гигантуля, после твоих экзерсисов мой рыдван жив едва.

– Женька, что, бля, характерно, сделал песню – чума. Хочу тебе завезти. Ну, и чувиху тут подсеяли… Жопа – во. Рядом стоит. Поет – чума. Надо трахнуть, бля.

Федор – это стихия. Грязная, нудная и достаточно регулярная, словно наводнение или сель. Отвязаться от него практически невозможно. Но общаюсь я с ним не без интереса, да и гений он, как-никак, не чета мне.

– Значит так. Записывай. В холодильник, сволочь, ни ногой, ни рукой. Ключи передам у метро, там, где обычно, на Интернациональной.

– На Центральной?

– На Интернациональной. У саркофага (это мы так называем Дворец Республики). В 22.00 вернусь домой. Как штык. К этому времени чтобы умотали со своей жопой. Как понял?

– Что, бля, характерно, с кем имеешь дело? Железняк. Нет, друг, там, бля, жопа – беда, я уже за конец вторые сутки держусь…

Читатель, прошу понять меня правильно. Современный роман должен быть коммерческим романом, в противном случае он не дойдет до читателя. Коммерческий же роман – это детище низкого вкуса. Если я не напишу «жопа» и «б…» – получится нравоучительный Л. Толстой или унылый А. Чехов. Кому они нужны сегодня? Реализм далеко шагнул со времен Толстого, ему и не снился такой лексический и психологический диапазон. Я хочу, чтобы меня читали. Вот я и делаю уступки жанру, так сказать, чутко улавливаю веяния времени. Иду на компромисс. Бизнес есть бизнес. Хотите б… – будет вам б.… Надо учиться торговать собой, надо учиться выживать в современном мире. На войне как на войне (надо будет спросить у профессора, как это пишется по-французски).

Скороговорочка Федора «что, бля, характерно» срослась с ним и стала частью его имиджа, как длинные волосы или грязные носки. Она ничего конкретно не выражает, а потому может выражать все, что угодно.

Вот зачем опять впустил я в дом эту нечистую, гнусную обезьяну?

К чувству вины добавилось чувство брезгливости, смешанное с чувством досады на себя, плохо освоившего такую современную науку говорить волшебное слово «нет», – и утро было слегка испорчено.

Зато я неплохо умею концентрировать мысли и собирать остатки былой воли в кулак – умения и навыки с той поры, когда я подавал надежды стать сверхчеловеком, гигантом, оригинальным писателем и мыслителем. Собранные воля и мысли заставили меня бодро подняться с дивана – кстати, нового, прочного и удобного, удивительной конструкции, изящно гармонировавшего с обоями неброского цвета, удобным же креслом и небольшим, ручной работы письменным столом, подобранным в тон всему остальному убранству. Люське 15 так пришелся по душе и по заду мой сексодром, что она обязала мужа купить такой же. С целью укрепления семейного союза. Стервозность ветреных дев порой доводит меня до припадков ненависти ко всему роду человеческому. Впрочем, аргументы в виде мужлана Федора заставляют меня быть более объективным и разделять с женщинами ответственность за испорченные нравы.

Над письменным столом – внушительная книжная полка. «Евгений Онегин», да с ним еще сотни две-три романов, в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно. (Романы, замечу, века прошлого, и позапрошлого, то есть ХХ и ХIХ.) Не будем о грустном.

Кабинет не кабинет, но я довольно долго и вполне сознательно шел к своему обособленному жилищу. Жена, Люська Первая, с сыном Иваном живут в хорошей трехкомнатной квартире. Фото Ивана, любознательного юноши с открытым взглядом, стоит у меня на столе.

Энергичная зарядка, как всегда по утрам, с гантелями и эспандером.

Потом – душ и неторопливый завтрак на уютной кухне, где у меня всегда чисто. Холодильник, маленький телевизор. Что еще надо стареющему джентльмену, чтобы уверенно встретить дряхлую старость и неизбежную смерть?

Я люблю свои долгие завтраки, я люблю одиночество.

Я ненавижу болезни и смерть.

Посуда вымыта. Везде порядок. Люблю порядок.