Легкий мужской роман

Легкий мужской роман
Анатолий Николаевич Андреев

Первый роман А. Андреева. Роман рассчитан на читателей разных уровней подготовленности и запросов. Для ищущих «чистого» развлечения, – сюжет, насыщенный событийный ряд, эротика, яркая словесная сторона стиля. Те, кто воспитан на литературе, тяготеющей к классике, будут увлечены проблематикой «лишних людей», ситуацией мировоззренческого кризиса, экзистенциальными проблемами бытия, иронически обыгранными. Для литературных гурманов – изыски в стиле постмодернизма (что при желании можно рассматривать как пародию на тот же постмодернизм). Наконец, профессионалы и знатоки разглядят архетипичность героя, его неслучайную родословную, идущую от «лишних». Читателю представлен современный вариант мыслящего героя, к тому же глубоко и тонко чувствующего. В этом контексте «лишний» выглядит вызывающе и полемично.

Анатолий Андреев

Легкий мужской роман

Исповедь приятеля

Предисловие

Побуждаемый желанием быть правильно понятым и стремлением обезопасить свое доброе имя, автор издаваемого романа вынужден прибегнуть к некоторому предварительному разъяснению собственной позиции по отношению к странному роману, где в титрах будет фигурировать мое, автора, имя.

Читатель оценит необходимость предуведомления, если примет к сведению следующее: роман состоит, собственно, из заметок моего приятеля. Заметки – не мои, а роман – мой. Возможно ли сие?

Противоречие, как говорится, налицо.

Тем не менее вынужден подтвердить ранее сказанное. Благо бы это был условный прием, и никакого приятеля и в помине бы не существовало. На беду, господа, приятель существует и здравствует поныне. К сожалению, все изложенное им – правда, а как с нею быть ума не приложу. Приятель изволил эгоистически вывалить мне на стол груду своих заметок, нимало не заботясь о том, чтобы придать своему изложению стройный и пристойный вид. Его заботил он и только он, никто более. Очевидно, втайне он рассчитывал на мою квалификацию, щепетильность и порядочность. У него были на это все основания (без ложной скромности). Я потрудился. Когда мне удалось придать заметкам некое подобие стиля и обработать их композиционно, получился, как мне представляется, органический документ, равно претендующий как на сумбурный материал для психоаналитика, так и на опус, культурпродукт, полухудожественный бред с некоторым шармом, аурой и харизмой.

Приятель печется о репутации своих внуков (судя по всему, к этому идет дело), да и мнением своей очаровательной супруги не манкирует. Сын его становится человеком влиятельным, некоторые из его «Люсек» (если читатель не ограничится предисловием, то вскоре поймет, о ком речь) – особы довольно известные и обидчивые. Словом, у приятеля моего действительно бездна поводов не предавать сию беллетристику публикации и не рисковать репутациями уважаемых членов общества. Лавры Казановы его не беспокоят. И я готов его понять.

Однако существует и другая сторона медали. Данный роман-документ представляется мне по-человечески интересным. Какие страсти человеческие бушуют на изломе эпохи! В конце концов, у моего поколения (я практически ровесник своего приятеля, нас разделяет каких-нибудь десять с небольшим лет, что, с другой стороны, ограждает меня от фамильярности более молодого, но менее авторитетного коллеги) тоже есть самолюбие. И мы жили худо-бедно, мыслили и страдали. Кому перестройка с либерализацией и мать родна, а мы вот старались оставаться людьми.

Примите несколько штрихов к портрету эпохи в назидание потомкам. Более ничего. Вот весь мой бескорыстный интерес. Мне, в свою очередь, не нужны лавры Михаила Ю. Лермонтова.

Выглядит мой приятель как вполне респектабельный джентльмен, с которым, признаюсь, приятно скоротать часок-другой за умной и тонкой беседой. Как водится, позволить себе рюмку до того и сигарету – после того. Но внешность обманчива и легкомысленно непроницательны люди, не умеющие разглядеть за приятной внешностью иные типичные черты. Я не понаслышке знаю большую часть персонажей этой книги, я знаком со многими и весьма даже близко. Поверьте мне, временами я был обескуражен и потрясен.

Впрочем, уклонюсь от прямых оценок. Сегодня у каждого есть свое мнение, а я всего только один из вас, прилежный воспитанник СМИ. Не лучше и, надеюсь, не хуже моих читателей. Замечу только, что я являюсь единственным в стране, да и, пожалуй, на просторах СНГ (а может, и не только СНГ – дух захватывает, как вообразишь!) специалистом по «лишним людям». Представитель сего редкого, поверьте мне, истребленного homo sapiens`ом вида вызывает у меня, простите, чисто профессиональный интерес. В наше время – лишние люди? Все мы сегодня немного лишние, каждый из нас носит в себе частицу души чайки по имени Джонатан Ливингстон (Livingstone – «живущий камень», мыслящая материя, в которую внедрилась жизнь духа; приятель мой считал эту «напыщенную и претенциозную» повесть Ричарда Баха «о пернатом Иисусе» карикатурой на «лишних», западным представлением о лишнем как о «полезном, но временно отвергнутом социальном лидере», «попыткой утилизировать истину и опоэтизировать опарышей»; не могу сказать точно, что имел в виду мой приятель, сами увидите: его порой понять невозможно).

Однако мой приятель всем дает сто очков вперед. Мне так хотелось разглядеть в нем некоторые черты исчезнувшей аристократической духовной породы, так хотелось узреть родственную душу. Вполне возможно, я принимал желаемое за действительное. Обмануть меня было не трудно, я был обманываться рад. Но это глубоко личное. Оставим это.

Итак, господа, вашему вниманию предлагается еще одна история души человеческой.

Тому, что этот труд состоялся, я обязан многим людям, помогавшим мне своей конструктивной критикой в процессе его создания. Выход в свет этой книги был бы невозможен без помощи этих добрых людей. Им – мое благодарственное слово.

Особая моя признательность – Евгению Николаевичу, моему приятелю, любезно предоставившему мне в распоряжение свои разрозненные заметки. Он заставил-таки меня пораскинуть мозгами, тактично не отказывая в многочисленных консультациях. Каким получился роман – судить благосклонному читателю.

Выражаю также благодарность моей супруге, Людмиле Потаповне, по настоянию которой в роман не попали некоторые скандального, даже шокирующего характера сцены и скабрезные выражения. Нравственная цензура – ее заслуга. Одновременно прошу прощения за то, что, щадя ее нравственную опрятность, утаил от нее некоторые куски романа, ей, несомненно, не понравившиеся бы. Душа моя, пойми: я и сам не в восторге от многого. Если б ты знала, из какого сора растут порой шедевры, не ведая стыда. Надо соблюдать и интересы почтенной публики: нет шока – нет романа. И потом: правда жизни – не пустой звук, а мы с вами, слава Богу, не соцреалисты.

Не могу не отметить скромность и бесконечное терпение моей тайпистки, смуглой Гаянэ Комаровой, молодой симпатичной особы двадцати трех лет, разбиравшей каракули Евгения Николаевича со мной сутки напролет и набиравшей своими энергичными нежными пальчиками текст, забавно выскакивающий на светящийся в темноте экран компьютера. Эти долгие часы совместной творческой работы запомнятся мне на всю жизнь.

Дотошная въедливость Горбачева Александра (он бы тут же заносчиво переиначил зачин: «въедливая дотошность») – низкий поклон ему – помогла избежать досадных ошибочек и накладочек. Не спорю, помогла. Дьявол сокрыт в деталях – и дьяволу изрядно-таки досталось от зануды. Правда, излишне усердный, хотя и чрезвычайно художественно чуткий, Александр Ю. Горбачев стал настаивать, что уши дьявола несовершенства торчат также из композиции, как у какого-нибудь Марселя Пруста, и дал дельный совет: переписать роман, а лучше написать новый.

Что за радикализм! Спасибо, конечно, на добром слове, но чем богаты, тем и рады.

Особо хочу поблагодарить корректора проекта, еще свежую и чрезвычайно грамотную женщину Патрицию Бродскую, с которой нас разлучили обстоятельства. Шлю Вам пламенный привет, Патриция. Мы славно потрудились. Нам нечего стыдиться. Мы избежали грамматических ошибок.

К сожалению, невозможно перечислить всех. Всем спасибо, всех вас помню.

Роман посвящается последующим поколениям.

Доктор филологических наук, профессор, академик Академии наук Евразии, почетный член Лиги в защиту культуры, действительный член сообщества «За экологию сознания», писатель

Бенедикт Оскарович Вензель

Конец второго тысячелетия от Рождества Христова

Глава 1

Я был плотно зажат толпой в троллейбусе, экологически чистом общественном транспорте, который натужно кружил по кольцу, опоясывавшему добрую треть города, и начинал свой 17 маршрут с конечной остановки, носившей обреченное название: «Троллейбусное кольцо».

Действие будет происходить в городе, географически расположенном в самом центре свободной Европы, которая простирается, волею судеб, от Атлантики до Урала. К востоку от центра бьется интеллектуальный и, следовательно, гангстерский пульс континента – Москва (согласимся: как много в этом звуке), к западу теснятся земли великих наций, давших миру несравненных философов, музыкантов, писателей, художников, полководцев, которым мы обязаны культурой, цивилизацией и самой демократией, наконец.

Точкой отсчета этой вселенной выступает наш скромный город, который ждет великое будущее.

Город называется Минск.

Сегодня был мой день: мало того, что мне посчастливилось втиснуться в середину салона, так еще перед носом моим освободилось нагретое тощим задом лохматого пенсионера местечко, и я, не раздумывая, гибким, хищным движением (в мои-то сорок три годика) оккупировал сей завидный плацкарт перед носом обрюзгшей тетки. На ее заплывшем лице не отразилось ни досады, ни удивления, разве что в качестве маленькой мести оккупанту ее кривая гримаса содержала следующий смысловой код: не очень-то и хотелось. Ей, конечно, никто не верил, однако никто не оспаривал мою маленькую победу.

Все так живут. Кто не успел – тот опоздал.

Я поспешил уставиться в окно, гася неприятный осадок после своего слегка хамского маневра. Рядом со мной (у окна!: вот кому пришлось побороться за место под солнышком) расположилась девушка и читала книгу. Молодость и здоровье, что-то около двадцати лет. Я скосил глаза в книгу и бегло охватил взглядом примерно то, что и ожидал увидеть: детский крупный шрифт макулатурного чтива, то ли эротического, то ли религиозного направления. Подобные девицы охотно читают и то, и другое.

Вообще-то уступать место, не заглядывать через плечо, не пялиться откровенно на соседку и уж тем более не пытаться знакомиться – это мои формы протеста против простоватых нравов граждан пассажиров. Для меня общественный транспорт – модель ада, и я вовсе не собираюсь пребывать в аду с комфортом. Я не намерен задерживаться здесь надолго. Я всячески дистанцируюсь от охватившей меня плотным кольцом толпы, незаметно протестую незатейливым гражданским неповиновением, как-то: не смотрю в ту сторону, куда выворачивают шеи эти любопытствующие (далее в тексте нрзб., предположительно «жлобы» – Б.В.), никогда не встреваю в любимую народную забаву, смысл которой состоит в том, чтобы всем салоном втолковывать гостям столицы, очумевшим от провинциального радушия минчан, как и куда следует им проехать, сколько осталось остановок и где лучше сделать пересадку; никогда ни с кем не вступаю ни в какие разговоры. Меня как бы нет в аду. Я не живу в общественном транспорте, я впадаю в анабиоз, в летаргический сон, укрываюсь в невидимую скорлупу от унижения запахами, манерами, соприкосновениями, необходимостью слушать громкий лепет этих «опарышей», как выражается Федор, с удовольствием копошащихся во чреве рогатого троллейбуса. Быть с ними – пытка для меня.

Где же я припарковал свой персональный автомобиль, язвительно спросите вы? В смысле если я такой умный, то почему немножко бедный?

И будете правы: автомобиля у меня нет. Отсутствует.

Но вам вовсе не нужно извиняться за свою язвительность. Разоткровенничался ведь я, а не вы, ну вот и нарвался на сочувствие. Никто ведь не тянул меня за язык, верно? За что боролся…

Все правильно, все нормально. Не прав я. Нелегко распахивать душу перед первым встречным, тем более, если никогда раньше этого не делал. Роман, знаете ли. В романе без откровенности нельзя. Не будем ссориться раньше времени, уважаемый читатель. Вы мне нужны, вы мне более необходимы, чем я вам. Продолжу, с вашего позволения.

Отсутствие автомобиля – форма протеста против того способа добывания денег, которым озабочены пассажиры троллейбуса, стар и млад. Против их образа жизни. Глупо? Неувязочка получается?

Конечно, глупо, разумеется, неувязочка. Не стану спорить. Как говорится, противоречий очень много, но их исправить не хочу.

Кстати, по поводу запахов… От девушки исходит какой-то удивительно гармонирующий с ее обликом легкий, горьковато-тонизирующий чад недорогого парфума. Я поймал себя на мысли, что приятно было бы ощутить, как она женственно подобралась от моего соседства, как она с продуманным, как бы небрежным кокетством контролирует свои жесты и осанку. Это я по себе сужу о людях, никак не вытравлю из себя эту реликтовую дурь.

Словно в ответ на мои дерзкие мечты, девушка вдруг тягуче, как псина, зевнула, нимало не смущаясь присутствием интересного соседа, и запах духов ее стал казаться мне ароматом пошлости. Я с вызовом скользнул по ней глазами. Она взмахнула ресницами и как ни в чем ни бывало уперлась в меня взглядом ожидания.

Это мне знакомо. С этим странным поколением «пепсионеров» я тоже разговариваю на разных языках. Девки матерятся с виртуозностью проституток или политруков, их стриженые кавалеры, отрыгивая пивом, мочатся при них на остановках троллейбусов, и вся стая, взлаивая, ржет в ответ на клоунские выходки и «бородатые» репризы записных солистов-остряков.

О, чудное легкомыслие молодости!

Этому поколению доверено довершить сексуальную революцию, так робко начатую язычниками. Эти девки порой возбуждают меня, но они как-то чуют мою спесь, и мне трудно рвать с ними дистанцию.

Но вот уставилась же. Может, попробовать?