Оценить:
 Рейтинг: 3.5

История петербургских особняков. Дома и люди

Год написания книги
2018
Теги
<< 1 ... 8 9 10 11 12 13 14 >>
На страницу:
12 из 14
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
1 марта 1770 года появился его устав. Поскольку на первом этаже дома Кизеля имелся вместительный зал, его сочли удобным для размещения клуба. Наемная плата составляла 500 рублей в год. Первыми русскими фамилиями в списке членов значились: А. И. Полянский – муж бывшей фаворитки Петра III Елизаветы Воронцовой, известный в свое время драматург В. И. Лукин и Н. В. Перфильев, которому Екатерина II в своей шутливой «Характеристике придворных» предрекла смерть от несварения желудка.

К концу 1771-го число членов клуба достигло уже двухсот пятидесяти человек, в прежнем помещении стало тесновато, а посему был снят и второй этаж за общую плату в тысячу рублей. Английское собрание оставалось в доме Кизеля до 1774 года, после чего перебралось в более поместительный дом графа П. А. Бутурлина у Красного моста (наб. р. Мойки, 54/18).

А предприимчивый владелец стал сдавать зал для устройства различного рода представлений, вроде нижеследующего: «В новой Исаакиевской в доме купца Кизеля будут приехавшие Итальянцы, в числе коих находится осмилетний мальчик и шестилетняя девочка, показывать за деньги особливое свое искусство в прыгании по проволоке». Попутно поясню, что после начала строительства в 1760-х по проекту А. Ринальди нового Исаакиевского собора бывшая Луговая довольно долго звалась Новой Исаакиевской.

Вероятно, читателям будет небезынтересно ознакомиться с характером зрелищ, предлагавшихся вниманию тогдашней публики, поэтому приведу еще одно объявление, помещенное в «Санкт-Петербургских ведомостях» за 1776 год: «Итальянский механик г. Санквирико… сим объявляет, что… Ноября в 27 число представляет новую декорацию, называемую Охта, или льдяные горы, с разными увеселениями Российской масленицы, а потом козацкой балет… сие представление будет в новой Исаакиевской улице в доме купца Кизеля…».

В 1778-м «французские трактирщики братья Гугеты» – так именовались на русский лад Франсуа и Николя Гюге – открыли здесь «отель де Виртемберг», или попросту Виртембергский трактир, «где приежжие приставать и хорошо убранные покои занимать могут». Наряду с Демутовым трактиром, открывшимся в 1765-м, и трактиром «город Лондон называемый», Виртембергский трактир принадлежал к лучшим гостиницам Петербурга той поры. Кстати говоря, позднее Демутов трактир перешел в аренду Николя Гюге, кормившему, по словам Булгарина, прекрасными обедами и этим в немалой степени обеспечившему популярность знаменитой гостинице.

В 1780-м дом Кизеля становится собственностью братьев Гюге. К тому времени главный его зал все чаще использовался для концертов заезжих знаменитостей, в чем, несомненно, проявился вкус самих владельцев. При этом один из братьев исполнял роль кассира, а возможно, и импресарио, что видно из следующего объявления: «Певица Сирмен будет иметь честь представить публике… концерт в малой Морской в доме Гугета, где Виртембергский трактир… За вход должно платить по 2 рубли; билеты же можно получать у г. Гугета» («Санкт-Петербургские новости», 1784, № 87).

В течение многих лет зал в доме Гюге нанимали для своих выступлений различные певцы и музыканты; искусство их, судя по цене билетов, оплачивалось чрезвычайно высоко. Можно сказать, что в то время это был один из культурных центров Петербурга, правда, доступный лишь для узкого круга богатой публики. В 1810-х дом переходит к придворному музыканту Лепену и остается в руках его потомков до самой революции…

В мозаике старинных кварталов

(Дом № 31 по Большой Морской улице)

Проходя по Большой Морской, обратите внимание на дом № 31. Приглядитесь внимательнее, и вы заметите, что средняя его часть как будто заключена в рамку позднейших наслоений. Если мысленно удалить два верхних этажа и боковые пристройки, то перед нами предстанет небольшое одноэтажное здание в девять окон по фасаду, на высоких подвалах или, как говорили в старину, «погребах». Впрочем, особой надобности напрягать фантазию нет, потому что в коллекции Берхгольца существует его изображение в том виде, какой оно имело более 250 лет назад.

Дом № 31 по Большой Морской. Современное фото

Дом Я. Петерсона. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.

Конечно, за истекшие годы фасад заметно изменился: исчезло высокое крыльцо, увеличились оконные проемы, окна утратили фигурные наличники, вместо рустованных лопаток появились пилястры и т. д. И все же сохранились основные архитектурные членения, поэтому наружный вид дома остался узнаваемым. Ценность его состоит в том, что это едва ли не единственный уцелевший образец после-пожарной застройки бывших морских слобод.

Страшные пожары 1736-го и 1737 годов уничтожили почти все дома в центральных кварталах между Адмиралтейством и Мойкой, в связи с чем была образована Комиссия о санкт-петербургском строении во главе с П. М. Еропкиным. В ее задачи входило проектирование и планировка будущих кварталов и, в частности, составление типовых проектов жилых зданий. Активное участие в деятельности комиссии принимал архитектор М. Г. Земцов.

Именно он разработал проект одноэтажных каменных палат на погребах, имевший различные варианты: в семь и девять окон по фасаду, с мезонином или без него. Во всех домах этой группы выделялась центральная часть с тремя, реже с пятью окнами. Введение мезонина, наличие или отсутствие крыльца, разное количество окон вносили в их облик индивидуальные черты. Наибольшее распространение такие типовые, или, как их называли, «образцовые», дома получили в центральных частях города, в районе Мойки, Морских улиц, Невской перспективы.

При отведении комиссией участка владелец должен был представить на ее утверждение план дома и фасад, после чего обязывался «… на том месте оное наличное каменное строение строить со всякою крепотью и предосторожностью, и погреба сделать со сводами, и у тех погребов главные наружные двери железные, и у палат рундуки и лестницы каменные, и то строение закладывать и производить под присмотром и показанием… архитектора Земцова, а сверх тех апробованных плана и фасада лишнего строения и на дворе служеб… не строить под опасением штрафа».

Все эти меры предусматривали не только обеспечение пожарной безопасности, но и соблюдение «регулярства» нового здания.

Одним из застройщиков Большой Морской улицы оказался некий купец Петерсон, он и возвел палаты с высоким крыльцом в центре и каменными воротами по бокам. Позднее на месте ворот возвели два флигеля – сначала левый, потом правый. Левый флигель в 1858 году был перестроен в неоренессансном стиле, правый же появился лишь в 1872 году. Тогда же по проекту А. Р. Гешвенда соорудили пристройку с застекленным балконом на чугунных опорах, прозванную почему-то «сопкой».

Сам же дом вначале надстроили одним этажом (к сожалению, время надстройки неизвестно), а затем, в 1852 году, тогдашний владелец князь Д. А. Лобанов-Ростовский перестроил его по проекту академика архитектуры Л. Вендрамини. Перестройке подверглись в основном внутренние помещения; что же касается фасада, то здесь изменения оказались незначительными: три средних окна «утоплены» в неглубоких полукруглых нишах, получивших пилястровое обрамление. В советское время его надстроили еще одним этажом, и он слился с обеими пристройками в одно здание. А теперь перенесемся в «блестящий век Екатерины».

В 1785 году на маскараде, устроенном князем Потемкиным в честь государыни в Аничковом дворце, петербургский высший свет впервые увидел шестнадцатилетнюю Екатерину – дочь гофмаршала князя Ф. С. Барятинского. Императрица удостоила девушку своим вниманием, скорее всего, чтобы сделать приятное ее отцу – одному из главных своих сподвижников во время дворцового переворота 1762 года.

Вслед за ней все собравшиеся принялись расхваливать красоту и грацию юной Барятинской. Она и в самом деле была хороша; французская художница М.-Л. Виже-Лебрен, написавшая позднее портрет Екатерины Федоровны в костюме сивиллы, восхищалась внешностью княжны: «Красота ее меня поразила: черты лица были строго классические, с примесью чего-то еврейского, особенно в профиль; длинные темно-каштановые волосы падали на плечи; талия была удивительная, и во всем облике было столько же благородства, сколько и грации».

Е. Ф. Долгорукая

Но наибольшее впечатление ее прелесть произвела на двоих мужчин – князя Василия Васильевича Долгорукого и самого хозяина, светлейшего князя Потемкина. За первого она через несколько месяцев выйдет замуж, а второй… впрочем, не будем забегать вперед.

После свадьбы молодая чета Долгоруких поселилась в уже знакомом нам доме на Большой Морской, купленном князем в 1782 году у золотых дел мастера Делакруа. Вскоре началась русско-турецкая война, и князь Василий отправился в действующую армию. Он участвовал во взятии Очакова, за что получил высокую награду – орден Святого Георгия 2-й степени.

Жена последовала за мужем и провела зиму 1790 года в военном лагере близ Бендер. Там вновь произошла ее встреча с Потемкиным, командовавшим русскими войсками. Один из очевидцев позднее вспоминал: «Его светлость большие тогда делал угождения княгине Е. Ф. Долгорукой. Между прочими увеселениями сделана была землянка противу Бендер, за Днестром. Внутренность сей землянки поддерживаема была несколькими колоннами и убрана бархатными диванами и всем тем, что только роскошь может выдумать».

В. В. Долгорукий

Здесь фельдмаршал задавал богатейшие пиры, на которых присутствовала и Екатерина Федоровна в обществе еще нескольких придворных дам. Малейшие ее прихоти исполнялись словно по волшебству; курьеры скакали в Париж за бальными туфельками для нее. Стараясь всеми способами снискать благосклонность княгини, Потемкин, как уверяют, даже ускорил штурм Измаила, чтобы представить ей зрелище атаки на крепость.

В своих воспоминаниях В. А. Соллогуб, со слов графа Головкина, приводит такой эпизод. Как-то Потемкин, гарцуя на коне, попросил Екатерину Федоровну дать ему понюхать подснежник, приколотый к ее мантилье. Та нехотя подала цветок. В это время лошадь рванула, и подснежник упал в грязь. «Вы позволите мне, княгиня, возвратить вам такой же цветок?» – спросил фельдмаршал и, получив согласие, тут же отправил фельдъегеря в Петербург. Через несколько дней он преподнес ей специально изготовленный бриллиантовый подснежник дивной работы, но дар его был отвергнут. В бешенстве светлейший швырнул драгоценный цветок на землю и растоптал его.

Вернувшись в 1791 году в Петербург, Е. Ф. Долгорукая заняла первое место среди красавиц екатерининского двора. Красота, ум, веселость и обворожительная любезность очаровывали, ее окружала толпа поклонников. Среди них особо выделялся австрийский посол граф Кобенцель, отличавшийся, как и Екатерина Федоровна, пристрастием к любительским спектаклям. Они разыгрывались и в доме на Большой Морской, причем главные роли весьма успешно и с большим талантом исполнялись самой хозяйкой и графом.

Рассказывают, что после одного спектакля посол вернулся домой очень усталым и лег спать, даже не удалив грима. Через несколько часов его разбудил камердинер и сообщил о прибытии гонца с важными депешами от австрийского императора. Увидев графа нарумяненным, с подведенными бровями, гонец попятился и воскликнул: «Это не посол, а какой-то шут!»

Между тем Потемкин, обеспокоенный усиливающимся влиянием Платона Зубова, оставил армию и в том же 1791 году приехал в Петербург. Правда, некоторые объясняли причину его появления в столице иначе. Так, бывший фаворит императрицы граф П. В. Завадовский не без злорадства писал по этому поводу своему другу С. Р. Воронцову: «Он мечется, как угорелый. Женщина превозмогла нравы своего пола в нашем веке: пренебрегла его сердце. Уязвленное самолюбие делает его смехотворным».

Скорее все же, метания князя объяснялись пониманием того, что его некогда безраздельное господство при дворе отошло в прошлое, любовная же неудача, если она и была, явилась лишь пресловутой последней каплей…

Безмятежная жизнь семейства Долгоруких закончилась со вступлением на престол Павла I. Император немедленно подверг опале князя Федора Сергеевича Барятинского – одного из убийц Петра III. На просьбу Екатерины Федоровны помиловать отца Павел с гневом отвечал: «У меня тоже был отец, сударыня!» А в августе 1799 года немилость постигла и ее мужа. Ему приказано было в двадцать четыре часа покинуть Петербург и отправляться на жительство в свое подмосковное имение с запрещением въезда в обе столицы. Только через несколько месяцев супруги получили разрешение выехать за границу.

В 1801 году дом князя Долгорукого приобрел обер-камергер Александр Львович Нарышкин. О его отце, Льве Александровиче, Екатерина II писала, что никто не заставлял ее так смеяться, как Нарышкин, обладавший замечательным комическим талантом и шутовскими наклонностями. Сын унаследовал от отца находчивость, остроумие и пристрастие к шуткам и каламбурам.

О язвительном и живом уме А. Л. Нарышкина свидетельствовала и его описанная современником наружность: «Крайне выразительное лицо… с тонким, несколько остроконечным носом, с кокетливо очерченными губами и с весьма умными и веселыми глазами».

А. Л. Нарышкин

В течение семнадцати лет, с 1799-го по 1816 год, он исполнял обязанности директора Императорских театров, достигших в его правление значительных успехов. Однако оценка деятельности Александра Львовича довольно противоречива. С одной стороны, он сделал немало полезного для наведения порядка в театрах, установив, в частности, строгое наблюдение за тишиной во время спектаклей и запретив допуск на сцену посторонних лиц.

В наши дни это кажется чем-то естественным и само собой разумеющимся, но так было отнюдь не всегда. В одном из писем известного драматурга А. П. Сумарокова есть строки о том, что порой шум в зрительном зале заглушает голоса играющих на сцене. Что же касается бесцеремонного обращения с актерами разного рода «меценатов», то об этом мы знаем из многих источников. Вместе с тем А. Л. Нарышкин далеко не всегда был справедлив и беспристрастен к своим подчиненным, а вдобавок частенько использовал театральную труппу для собственных домашних увеселений.

А повеселиться он любил: на даче и в городе стол гостеприимного вельможи держался открытым для всех, званых и незваных; слава о его обедах гремела в столице. У него в доме на Большой Морской, прозванном «новыми Афинами», собирались все лучшие умы и таланты того времени, и нередко шитый камзол сановника соседствовал там с кургузым сюртуком какого-нибудь разночинца.

Немудрено, что при таком образе жизни Нарышкину постоянно не хватало денег, и он был в вечных и неоплатных долгах. В 1812 году, во время Отечественной войны, кто-то похвалил при Александре Львовиче храбрость его сына, находившегося в армии, сказав, что он, заняв позицию, отстоял ее от неприятеля. «Это уж наша фамильная черта – что займут, того не отдадут», – с улыбкой отозвался Нарышкин. В этой шутке, надо сказать, заключалась большая доля истины. Но как бы там ни было, он не довел семью до разорения, оставив сыновьям, Льву и Кириллу, порядочное состояние.

Алексей Яковлевич Лобанов-Ростовский

В 1820 году А. Л. Нарышкин продал дом на Большой Морской своему родственнику, князю Алексею Яковлевичу Лобанову-Ростовскому, недавно женившемуся на княжне Софье Петровне Лопухиной, единокровной сестре знакомой нам Анны Петровны. По поводу этого брака А. И. Тургенев писал П. А. Вяземскому 13 августа 1819 года: «Княжна Лопухина наконец сдалась и выходит замуж за князя Алексея Лобанова-Ростовского. Многие повесили голову, то есть головы».

Очевидно, у княжны имелись сомнения относительно претендента на ее руку. Князь был известен в Петербурге как своей красивой, представительной наружностью, так и крайней вспыльчивостью и жестокостью. Впоследствии молва напрямую обвинит его в гибели двадцатилетнего сына Петра, студента университета, покончившего с собой из-за суровости отца, что сильно потрясло общество.

Тем не менее Алексей Яковлевич пользовался неизменной благосклонностью императора Николая I. В 1833 году он сделал его своим генерал-адъютантом и поверял ему такие специфические функции, как, например, усмирение крестьянского бунта в Симбирской губернии, когда мужики отказались поставлять лес для нужд флота. Случалось ему исполнять и дипломатические поручения.

Одно время князем А. Я. Лобановым-Ростовским не на шутку увлекалась младшая дочь Олениных Анна, предпочтя его влюбленному в нее Пушкину. Хотя любовь поэта и не встретила взаимности, бесплодной ее не назовешь: именно ей мы обязаны появлением целого цикла лирических стихотворений. Среди них «Ее глаза», «Ты и вы», «Не пой, красавица, при мне…» и, наконец, «Я вас любил: любовь еще, быть может…».

В 1830-х годах в доме на Большой Морской поселился брат Алексея Яковлевича, Александр, возвратившийся из Парижа. По характеру братья мало походили друг на друга: открытый, доброжелательный Александр Яковлевич пользовался всеобщей любовью и имел широкий круг знакомств. Был он знаком и с Пушкиным. 27 сентября 1822 года поэт писал Н. И. Гнедичу из Кишинева: «Князь Александр Лобанов предлагает мне напечатать мои мелочи в Париже». Издание это по разным причинам не было осуществлено.

Александр Яковлевич Лобанов-Ростовский

Александр Яковлевич прославился своими замечательными коллекциями. Поначалу он собирал все, имевшее отношение к русской княжне Анне Ярославне, супруге французского короля Генриха I; позднее заинтересовался личностью Марии Стюарт и собрал богатейшую коллекцию книг на разных языках, посвященных трагической судьбе королевы. Немалую научную ценность представляли его собрания книг по военному искусству и карт, а также галерея портретов Петра I, пожертвованная им Публичной библиотеке. Было у него и обширное собрание каталогов картинных галерей, и коллекция тростей и палок, принадлежавших историческим личностям.

Лобанов-Ростовский состоял членом Французского общества библиофилов и Русского географического общества. Естественно, коллекционирование требовало весьма значительных средств, и они у него имелись: князь был женат на графине Клеопатре Ильиничне Безбородко, одной из богатейших женщин России, племяннице и наследнице канцлера. Впрочем, супруги довольно скоро расстались: жена не смогла простить мужу его мотовства, хотя сама страдала тем же пороком. Несмотря на 500 тысяч рублей годового дохода, она пришла наконец в полное разорение и вынуждена была объявить себя несостоятельной, имея 8 миллионов долгу!

И еще об одном увлечении князя, сделавшем его имя известным в России: будучи страстным яхтсменом и владельцем нескольких яхт, он способствовал развитию этого вида спорта у себя на родине. В 1846 году по его инициативе в доме на Большой Морской открылся Императорский Российский яхт-клуб; ему суждено было просуществовать в этом здании до самой Октябрьской революции. Первым командором нового клуба, имевшего элитарный характер, стал его инициатор. Клуб находился под покровительством императора и славился морскими судами и яхтами, на которых устраивались ежегодные гонки.

<< 1 ... 8 9 10 11 12 13 14 >>
На страницу:
12 из 14

Другие электронные книги автора Анатолий Андреевич Иванов