История петербургских особняков. Дома и люди

Государыня повелела начальнику Тайной розыскной канцелярии А. И. Ушакову произвести над ним следствие. Никакого злого умысла доказать, разумеется, не удалось, и дело кончилось тем, что бедного доктора отрешили от всех должностей и выслали обратно в Москву, где он вынужден довольствоваться одной частной практикой. Знай Лаврентий Лаврентьевич русскую историю, он мог найти утешение в том, что при царе Иване Грозном его просто-напросто посадили бы на кол или сварили в кипятке, не утруждая себя доказыванием вины!

В конце 1730-х годов ему удалось-таки получить место главного доктора Московского военного госпиталя с полуторатысячным годовым окладом. Восшествие на престол Елизаветы Петровны улучшило положение бывшего лейб-медика: заступничество Лестока, указавшего в своем ходатайстве на прошлые заслуги Блюментроста, возымело действие – ему возвратили чин действительного статского советника и на тысячу рублей увеличили жалованье.

В 1754 году Л. Л. Блюментроста назначили на должность куратора только что открывшегося Московского университета. Вызванный И. И. Шуваловым в Петербург для переговоров по этому вопросу, он скончался в марте 1755 года от грудной водянки. Похоронили Лаврентия Блюментроста в ограде Сампсониевской церкви на Выборгской стороне, в одной могиле с братом Иваном, пережившим его ровно на год.

Еще находясь во владении И. Л. Блюментроста, дом на Миллионной в середине 1740-х годов до основания перестроен и расширен за счет сноса ворот. После смерти первого владельца он неоднократно менял хозяев. Среди них и внук фельдмаршала Миниха, и вдовствующая баронесса А. Б. Строганова, и князь М. В. Долгорукий. Как видите, компания избранная, аристократическая. Но в 1792 году брат умершего незадолго перед тем князя продал ненужный ему дом представителю новой знати – полковнику Семеновского полка И. Л. Альбрехту, вышедшему из низов и завоевавшему место под солнцем сомнительными путями и средствами.

Его дед Иоганн, или, как называли его на русский лад, Иван Альбрехт, был тайным фискалом Бирона, переметнувшимся после ареста герцога на сторону правительницы Анны Леопольдовны. Он усердно шпионил за цесаревной Елизаветой Петровной и, когда та вступила на престол, отправился в ссылку. Тем не менее род его не пропал и не сгинул, а внуки и правнуки достигли высоких чинов и отличий.

В 1810 году участок И. Л. Альбрехта купила у его наследников недавно вернувшаяся из-за границы княгиня Е. И. Голицына. Она немедленно приступила к перестройке доставшегося ей дома, пожелав сделать из него два: трех- и двухэтажный. Княгине, а точнее – приглашенному ею архитектору не пришлось ломать голову над оформлением фасадов: в 1809 году изготовлены и утверждены образцовые (типовые) проекты, разработанные, как полагают, зодчими А. Захаровым, В. Стасовым, Л. Руска и В. Гесте. Оставалось лишь выбрать из сотни листов те, что пришлись по вкусу.

Сохранившееся изображение домов Е. И. Голицыной позволяет утверждать, что их облик почти идентичен двум типовым фасадам, поэтому вопрос об авторстве решается сам собой. Впрочем, во времена единообразного архитектурного мышления он, на мой взгляд, не имеет принципиального значения.

О княгине Евдокии Ивановне Голицыной написано столько, что к этому трудно что-либо добавить. Юношеская любовь Пушкина, одна из самых красивых и образованных женщин той поры… Однако меня поразило другое: в эпоху бытовавшего в высшем обществе абсолютного преклонения перед Европой, особенно перед Францией, княгиня, воспитанная на французский лад, сохранила русскую душу и восторженный патриотизм. Порой русофильство Евдокии Ивановны принимало крайние формы, вроде объявленной ею в 1840-х годах войны картофелю – в разведении овоща она видела угрозу национальной самобытности!

На своем надгробии в Александро-Невской лавре княгиня завещала вырезать следующую надпись: «Прошу православных русских и проходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у Престола Всевышнего для сохранения духа русского». Такова была ее трогательная вера в свой народ, за что многое ей простится…

Е. И. Голицына

В 1852 году владения покойной Голицыной перешли к князю Д. А. Лобанову-Ростовскому. Он оставил трехэтажный дом № 30 за собой, а двухэтажный спустя некоторое время продал в другие руки. Не изменивший наружного вида особняк на Миллионной принадлежал Лобановым-Ростовским до самой Октябрьской революции. Его дальнейшая печальная судьба читателю известна.

Конец Петра IV

(Дом № 32/4 по Миллионной улице)

Дом № 32/4 на углу Миллионной и Зимней канавки столько раз менял свое обличье, что его изначальное ядро оказалось наглухо замурованным под позднейшими наслоениями. Нынешний псевдоклассический декор он приобрел в результате последней перестройки в 1910-х годах. Тогда же по соседству с ним, на месте сломанной его части, обращенной к Мойке, выросло громадное шестиэтажное здание, дом № 31/6 (архитектор П. М. Макаров, 1914–1915 гг.). С тех пор, хотя оба дома по-прежнему принадлежали одному хозяину, началось их раздельное существование, продолжающееся и по сей день.

Дом № 32/4 по Миллионной улице. Современное фото

История участка восходит к первой трети XVIII столетия. В ту пору между двором лейб-медика Блюментроста и Зимней канавкой стояли ветхие мазанки, принадлежавшие французскому консулу Лави, и «деревянные хоромы в два апартамента на каменном фундаменте» капитан-командора Вильбуа. В начале 1736 года виноторговец Иоганн Дальман, купив оба этих владения, снес находившиеся там строения и возвел двухэтажные, на высоких погребах, каменные палаты. Главный их фасад в восемь осей выходил на Миллионную, а на Зимнюю канавку был обращен боковой, в семь окон; далее, до самой Мойки, тянулись одноэтажные службы, отличавшиеся лишь меньшей высотой.

На протяжении следующих полутора десятков лет торговыми делами заправлял сам Дальман, а когда он отошел в мир иной, ими пришлось заниматься его вдове, надолго пережившей мужа. В «наугольном погребу против старого Зимнего дворца» торговали винами и голландским «рульным табаком». Время от времени «Дальманша» предпринимала попытки сбыть дом с рук, но лишь в 1763 году ей удалось сдать его в аренду для приехавших в Россию иностранных поселенцев. Известно, что еще в начале 1770-х годов участок все еще принадлежал вдове, поместившей в «Санкт-Петербургских ведомостях» объявление о его продаже, а в 1790-х им уже владела «асессорша фон Дероп», предпочитавшая именовать себя «майоршей». Для этого у нее имелись некоторые основания: помимо того, что гражданский чин ее супруга по табели о рангах действительно равнялся майорскому, она и сама состояла на службе в качестве одной из начальниц в Военно-сиротском доме, созданном по воле императора Павла, и, вероятно, ощущала в себе военное призвание.

Что касается дома, то за прошедшие годы он мало изменился, сохранив устаревший к тому времени облик аннинского барокко. Тем не менее, его выгодное местоположение привлекло князя И. А. Гагарина, купившего участок в 1816 году и заказавшего архитектору В. П. Стасову перестройку особняка. Читателю уже известно, что внешний вид новых зданий должен был соответствовать «Собранию образцовых фасадов», разработанному в 1809–1812 годах. Особый указ предписывал строить частные дома только по проектам из этого собрания. Допускались лишь небольшие отклонения, учитывавшие требования заказчика и личные вкусы проектировщика.

Дом № 31/6 на пересечении набережных Мойки и Зимней канавки. Современное фото

Какие именно переделки потребовались при ремонте старого здания, можно узнать из собственных слов В. П. Стасова: «… нижние этажи остались старые, но ветхости их исправлены; верхние тоже по исправлении ветхостей надстроены выше бывшего строения, а по Миллионной улице надделан совсем вновь третий этаж; вообще прежнее строение было мелкого разделения и низкого вида, почему для составления больших комнат вынуто несколько внутренних каменных простенков».

Итак, прежнее немецкое купеческое жилище с низкими потолками и маленькими чистенькими комнатками, заставленными допотопной мебелью, вскоре преобразилось в просторные барские хоромы, убранные по последней моде, увешанные фамильными портретами и дорогими картинами. Иван Алексеевич, хотя и являлся известным масоном, превыше всего чтившим христианские добродетели, в число коих входят скромность и умеренность в обиходе, княжеского звания своего все же не забывал и не любил отказывать себе в таких приятных мелочах, как жизненные удобства; к ним он относил и предметы искусства, украшавшие его покои. Князь вообще имел склонность ко всему прекрасному, в том числе и к живописи. В 1820 году он вместе с П. А. Кикиным и А. И. Дмитриевым-Мамоновым учредил Общество поощрения художников, имевшее целью «содействовать распространению изящных искусств в России, одобрять и поощрять дарования русских художников».

Как большинство русских бар, Гагарин обожал театр, перенеся свою страсть к нему на талантливую исполнительницу трагических ролей Екатерину Семенову; ей он, в конце концов, и подарил богато обставленный дом на Миллионной. Наружный вид здания не отличался оригинальностью и вполне гармонировал с расположенной напротив казармой 1-го батальона Преображенского полка – бывшим лейб-компанским корпусом, перестроенным из старого Зимнего дворца Петра I.

Кстати говоря, в 1822 году княжеский особняк предполагалось купить «для распространения помещения 1-го батальона лейб-гвардии Преображенского полка». По-видимому, владелец не имел ничего против такой перспективы, поэтому в декабре того же года дом осмотрен архитектором и оценен в 125 тысяч рублей. Однако одну из сторон цена не устроила и сделка не состоялась.

Спустя восемь лет эту сумму уплатил новый хозяин дома, полковник И. Д. Чертков, его прежней владелице Е. С. Гагариной; бывшая актриса вышла замуж за князя, оставила сцену и переселилась вместе с супругом в Москву.

И. Д. Чертков

Шли годы. Дом менял хозяев и менялся сам: после Черткова, богатого благотворителя, состоявшего попечителем нескольких детских приютов, он перешел к его дочери Елене. В первом браке она состояла с графом М. В. Орловым-Денисовым, а во втором, с 1864 года, – с графом П. А. Шуваловым. Елена Ивановна, продав в 1850-х годах унаследованный ею участок, спустя более двух десятков лет пожелала вновь приобрести его.

Дом № 31/6 по набережной Мойки. Фото 1900-х гг.

В 1881 году супруги Шуваловы по проекту архитектора М. А. Иванова приступили к капитальной перестройке старого здания; одновременно они купили у князя Н. А. Лобанова-Ростовского небольшой смежный особнячок по Миллионной – один из двух некогда принадлежавших княгине Е. И. Голицыной, где и поселились. При перестройке зодчий придал всему дому, включая флигель, выходивший на Мойку, единообразный облик в стиле поздней эклектики, что хорошо видно на фотографии начала 1900-х годов.

Теперь настала пора ближе познакомиться с хозяевами дома, прежде всего – с графом Петром Андреевичем Шуваловым (1827–1889); ему суждено окончить здесь свои дни. Сын обер-гофмаршала, женатого на красавице-польке, вдове князя П. А. Зубова, он, как и многие юноши его круга, начинал свою карьеру в Конногвардейском полку, куда поступил после окончания Пажеского корпуса. Быстро повышаясь в чинах, Петр Шувалов в 1854 году становится адъютантом военного министра, принимает участие в Крымской кампании, а по возвращении в Петербург направляется вместе с князем А. Ф. Орловым в Париж для заключения мирного договора. Это были его первые шаги на дипломатическом поприще, куда ему еще предстоит вернуться в будущем.

В феврале 1857 года П. А. Шувалова, попутно ознакомившегося с устройством парижской полиции, назначают исправляющим должность петербургского обер-полицмейстера, а в декабре утверждают в ней, и он с жаром принимается, по выражению одного из современников, «за обновление прежних кулачных и взяточнических порядков». Светски образованный и любезный граф на первых порах очаровывает не привыкших к тонкому обращению подчиненных, делавших вид, что от души сочувствуют желанию начальника поднять весьма невысокий престиж столичной полиции.

П. А. Шувалов

Новый обер-полицмейстер распорядился поменять местами четные и нечетные номерные знаки на домах, добился переименования улиц с одинаковыми названиями… и на этом его преобразовательская деятельность закончилась. Спустя пару лет пыл его, как водится, поостыл, и дела пошли своим чередом.

А тут, кстати, в ноябре 1860-го подоспело и новое назначение – директором департамента Министерства внутренних дел. Граф сразу же примкнул к группе не приемлющих отмену крепостного права во главе с небезызвестным князем А. С. Меншиковым, В. В. Долгоруковым и его собственным родителем – А. П. Шуваловым. Вскоре Петр Андреевич занял важный пост начальника штаба корпуса жандармов и управляющего Третьим отделением. Через три года, в 1864 году, он назначается генерал-губернатором в прибалтийские губернии, но, не успев толком освоиться с новой должностью, неожиданно призывается к государю, который поручает ему пост шефа Третьего отделения вместо князя В. А. Долгорукова, допустившего выстрел Каракозова.

Это был пик шуваловского могущества: по причине большого влияния, оказываемого им на царя, Шувалов играл роль «ближнего боярина», его часто сравнивали с Аракчеевым и даже называли Петром IV. В ту пору Петр Андреевич, пользуясь неограниченным доверием Александра II, употреблял все силы к тому, чтобы воспрепятствовать проводимым тогда реформам. Собрав вокруг себя единомышленников, среди коих особенно выделялись: министр юстиции – «добрейший, благороднейший, но малоумелый граф Пален», министр просвещения – «трудолюбивый и желчный граф Толстой» и министр путей сообщения – «малотолковый, мало-правдивый граф Бобринский», шеф Третьего отделения ринулся в бой.

Но, взвалив на себя непосильную ношу борьбы с нараставшим «либерализмом» русского общества, графская четверка надорвалась и, опостылев всем, разбрелась в разные стороны. По мнению отнюдь не либерала и к тому же друга Шувалова – государственного секретаря А. А. Половцова, эти люди «опошлили и сделали ненавистным то, что величалось консерватизмом».

Постепенно значение П. А. Шувалова уменьшается; в 1874 году царь подыскивает ему новый пост – чрезвычайного полномочного посла в Англии, где, как говорят, его всегда легко вводили в заблуждение, и он обыкновенно последним узнавал то, что должен был бы знать первым. Неудачные действия графа во время русско-турецкой войны и при последующем заключении мира вызвали в его адрес множество нареканий. Утверждали, что своей недальновидностью он свел на нет все, что с таким трудом завоевано и закреплено в положениях Сан-Стефанского мирного договора.

Так это или нет – судить не берусь, тем более что у Шувалова имелись свои оправдания, также не лишенные убедительности. Вероятно, наиболее справедливым можно считать суждение о графе его друга и доброжелателя Половцова: «Его неприготовленность, легкомыслие, бесцеремонность в обращении с мыслями и быстрота в ведении дел лишили его деятельность той доли пользы, на которую выдающиеся его способности могли давать право надеяться».

Закончив дипломатическую службу, Петр Андреевич поселился в известном нам особняке на Миллионной, терзаемый жестокими ушными нарывами и своей не в меру бойкой и честолюбивой супругой. Хорошо знавший ее князь П. В. Долгоруков отзывается о ней как о женщине «ума ограниченного, самонадеянности невероятной, чванной, мелко самолюбивой, сварливой». Все это, вместе взятое, и свело его в могилу. Последние годы жизни П. А. Шувалов находил единственное утешение в частых вылазках на охоту, где изливал душу в доверительных беседах с друзьями, часто повторяя: «Меня использовали в незрелом состоянии и отбросили, когда я созрел…»

Последним владельцем дома стал граф Н. П. Ферзен, генерал-майор свиты, сын того самого обер-егермейстера, что намеренно или нет застрелил на охоте своего коллегу по придворной службе В. Я. Скарятина. В молодости граф воплощал в себе идеальный тип прибалтийского аристократа – высокого роста, с военной, абсолютно прямой осанкой и «аполлоническим» сложением. Таким он запомнился юному Шуре Бенуа, когда посещал его брата Николая, с которым дружил.

Купив участок, Ферзен с немецкой практичностью постарался извлечь из него максимальную выгоду: расширил и надстроил четвертым этажом угловой флигель, выходящий на Миллионную, поглотивший старинный двухэтажный особнячок, а со стороны Мойки соорудил огромный доходный дом, приносивший, надо полагать, немалые барыши. Со временем ложноклассический фасад на углу Зимней канавки и Миллионной стал приниматься некоторыми историками архитектуры за сохранившееся творение В. П. Стасова и в некоторых изданиях даже пополнил список его работ, а Петербург обогатился еще одной легендой!

Дом Гоголя – культурный центр

(Дом № 17 по Малой Морской улице)

Когда-то Малая Морская звалась Большой Луговой, потому что выходила на Адмиралтейский луг и имела лишь одну, нынешнюю четную сторону; другая появилась позднее – уже в 1760-х. Памятниками той эпохи остаются два дома – № 5 и 17. Первый из них примыкает к бывшему банку Вавельберга, где теперь кассы Аэрофлота. Он был надстроен, но три нижних этажа во многом сохранили тот вид, какой имели двести с лишним лет назад. Интересна история застройки этого квартала.

В декабре 1762 года по именному указу Екатерины II учреждается Комиссия о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы. Одной из главных ее целей было «привести город… в такой порядок и состояние и придать оному такое великолепие, какое столичному городу пространственного государства прилично».

Комиссия под руководством архитектора Алексея Квасова разработала проект планировки города, который, в частности, предусматривал застройку «погорелых мест» в двух кварталах перед Адмиралтейством. 27 апреля 1766 года были утверждены два «примерных фасада» для рядовой застройки Адмиралтейской части, «в два этажа сверх погребов». Автором этих проектов считается тот же Алексей Квасов.

Иное мнение относительно их авторства высказывает известный историк искусства Якоб Штелин. В своих «Воспоминаниях об архитектуре в России» он пишет: «В 1766 году… были заложены первые дома на до сих пор пустовавшем Адмиралтейском лугу и осенью уже частично подведены под крышу. Как желающим были указаны места для постройки, так же им были предписаны фасады домов. Тогда сплошь да рядом говорили, что господин президент канцелярии придворного строительства генерал-лейтенант Бецкой заказал в Париже рисунок этого фасада, как будто никто кроме его парижского архитектора не мог выдумать эту глупость бессмысленно высоких въездных арок и разорванных из-за этого лучших этажей и анфилад комнат».

Дом № 17 по Малой Морской улице. Современное фото

Действительно, на уже упоминавшемся аксонометрическом плане Сент-Илера – Соколова можно разглядеть высокие арки ворот, прорезающие фасады домов до середины второго, а иногда и до третьего этажа. Кто был тот мифический французский зодчий, и сыграл ли он ту роль в разработке образцовых фасадов, какую приписывает ему Штелин, – остается загадкой…

Хорошо сохранился дом № 17, знакомый многим горожанам. Мемориальная доска на фасаде здания гласит, что здесь с 1833 по 1836 год жил Н. В. Гоголь. Следовало бы создать здесь музей: город в долгу перед памятью писателя, создавшего наряду с Пушкиным и Достоевским особый, неповторимый образ Петербурга, глубоко вошедший в наше сознание. Это должен быть Музей гоголевского Петербурга, воссоздающий в картинах, акварелях, книжных иллюстрациях его своеобразную поэзию. В таком виде он способен стать культурным центром, который будет неизменно привлекать посетителей.

А теперь подробнее о самом доме. Построил его на отведенном в феврале 1766 года участке купец Конрад Кизель. Фасад украшали четыре пилястры, окна второго этажа имели фигурные наличники – отзвук отходившего в прошлое барокко. Но в целом дом был выдержан уже в стиле раннего классицизма. Кизель принадлежал к учредителям и старшинам первого петербургского клуба – Английского.