История петербургских особняков. Дома и люди

С. В. Салтыков

В марте 1750 года, в канун именин графа А. Г. Разумовского, «малый двор», как называли двор великого князя Петра Федоровича и его супруги Екатерины Алексеевны, по приказанию императрицы выехал в Царское Село. Там все старались как можно больше веселиться: гуляли, ездили на охоту или забавлялись на качелях. «На этих качелях девица Балк… пленила Сергея Салтыкова, камергера великого князя. На другой же день он ей сделал предложение, которое она приняла, и в скором времени он на ней женился».

Однако через пару лет легкомысленный красавец охладел к жене и стал откровенно заглядываться на великую княгиню, не встречая, как кажется, с ее стороны особых возражений. До него кратковременной благосклонности несчастливой в своем замужестве Екатерины уже удостоился граф Захар Чернышев; теперь настал черед для новой любви. Впрочем, претендент добился своего не сразу, и ему пришлось немного помучиться – ровно столько, сколько требовали приличия.

Когда о свершившемся факте стало известно Елизавете, Салтыкову пришлось временно удалиться от двора в свои имения с приказанием навестить семейство, а в «Санкт-Петербургских ведомостях» от 28 февраля 1752 года появилось следующее объявление: «В доме… камергера Сергея Васильевича Салтыкова на Адмиралтейской стороне в большой Немецкой улице подле главной аптеки в среднем апартаменте (то есть этаже. – А. И.) отдаются в наем 8 покоев, да в нижнем апартаменте один людской покой с сеньми и два теплых погреба».

С. К. Нарышкин

Сергей отсутствовал в столице ровно год, а вернувшись, тут же примкнул к небольшому интимному кружку великой княгини. Возобновил он и свои ухаживания за ней, потеснив при этом Льва Нарышкина, занявшего было его место. Правда, теперь Салтыков стал более осторожен, а может быть, прежний пыл в нем несколько поугас. Теперь уже Екатерине приходилось порой упрекать его в равнодушии. Однако затухавший роман неожиданно получил совершенно новое направление, сделавшись делом государственной важности: речь шла о необходимости произвести на свет наследника престола. Спустя положенный срок таковой появился на свет; вопрос же о том, кто его отец – Сергей Салтыков или законный супруг, чью чувственность попытались разбудить объединенными усилиями придворных, – является чисто риторическим, а посему оставим его в стороне.

После рождения Павла Салтыков был отослан с дипломатической миссией в Швецию, а позднее исполнял обязанности посла в Гамбурге, Париже и Дрездене. Затем следы его как-то странно теряются, и нам даже неизвестен год его смерти[5 - Правда, Греч в своих «Записках» указывает год его смерти – 1807-й, но трудно сказать, насколько это достоверно.]. Несомненно лишь то, что жена намного пережила мужа, скончавшись лишь в 1813 году, но ее долгая жизнь не оставила никаких следов. Матрена Салтыкова прославилась разве что скупостью, имея обыкновение нарочно ссориться с подрядчиками, чтобы затем прогонять их, не уплатив за уже выполненную работу. Овдовев, она продала дом на Миллионной мужу своей сестры, С. К. Нарышкину.

Семен Кириллович, один из самых знатных и богатых вельмож, родственник покойного царя Петра I, женитьбой на Марии Павловне Балк-Полевой еще больше увеличил и без того огромное состояние. Богатство Нарышкина позволяло ему удовлетворять страсть к щегольству и роскоши. Так, в день свадьбы великого князя Петра Федоровича он поразил всех присутствовавших своей ослепительной каретой, в которой везде, даже в колесах, сверкали зеркала, и необыкновенным, расшитым серебром кафтаном: на спине его было вышито дерево с расходящимися по рукавам сучьями и листьями. Он же первым завел в своем имении знаменитую роговую музыку – дорогостоящую забаву, доступную лишь немногим.

Его жена Мария Павловна (1727–1793) в молодых летах отличалась под стать мужу красотой, прекрасной фигурой и величественной осанкой, а вдобавок – исключительным вкусом и изысканностью в нарядах, что сделало ее предметом ненависти ревнивой Елизаветы. Однажды раздосадованная императрица до такой степени вышла из себя, что в присутствии оторопевших царедворцев собственноручно срезала ножницами с головы Нарышкиной прелестное украшение из лент.

Лишившись в 1775 году супруга (тот, кстати сказать, был чуть ли не двадцатью годами старше ее), Мария Павловна унаследовала по духовному завещанию огромное состояние и, не имея детей, сосредоточила всю нерастраченную любовь на себе самой.

Похоже, память о покойном муже не слишком долго жила в ее сердце, и всего через два года после его кончины богатая, ни в чем не нуждавшаяся вдова не постеснялась продать с торгов мужнину библиотеку, дав соответствующее объявление в газете: «Декабря с 1 числа будет с публичного торгу продаваться в доме ее высокопревосходительства М. П. Нарышкиной, состоящем в большой Миллионной подле главной аптеки, оставшаяся библиотека после покойного супруга ее, обер-егермейстера… Семена Кирилловича Нарышкина, состоящая по большей части из французских книг».

Долгие годы М. П. Нарышкина оставалась законодательницей мод в столице и непререкаемым авторитетом в области хорошего тона. Молодые люди специально ездили к ней в дом обучаться этому искусству. По словам юного в ту пору князя И. М. Долгорукого (1764–1823), впоследствии довольно популярного поэта, оставившего, кроме того, интереснейшие воспоминания, «старики езжали к ней для того, что у нее был первый тогда повар в городе, а молодые приобретали благопристойные навыки».

Тот же Долгорукий рассказывает о курьезном дорожном происшествии, случившемся с ним в 1780-х годах, где главную роль сыграла чопорная и «бонтонная» Мария Павловна: «Она боялась по ночам ездить одна в карете и, запоздавши где-нибудь на даче, всегда приглашала попутчика проводить ее до дому… Я сел напротив… Петергофская дорога всегда освещалась яркими фонарями: при всяком сиянии их я вздрагивал, потому что лицо г. Нарышкиной представляло мне ужаснейшую харю. Мудрено ли? Все ее краски пропадали и стирались; оставалась одна престарелая голова, без волос и зубов… Я думал, что со мною ведьма сидит в карете, и невольно приходил в содрогание. Мария Павловна, удивляясь моим конвульсиям, спрашивала, от чего они происходят?.. Ответ мой был «так!!!». Мария Павловна стала бояться меня не меньше дороги, подозревая, что я подвержен эпилепсии. Натура наконец последнюю проказу приготовила. Я плотно поужинал и, сидя долго напротив, стал чувствовать тошноту…»

Конец этой трагикомической для юного поэта истории нетрудно отгадать: по его собственному признанию, «что я ни съел у Г-ой, все выложил на платье г. Нарышкиной». К чести последней следует добавить, что, несмотря на первоначальный гнев и ужас, в дальнейшем она снизошла к невольной слабости своего попутчика и извинила его.

29 мая 1793 года секретарь Екатерины II А. В. Храповицкий записал в своем дневнике: «Вчера ввечеру умерла Марья Павловна Нарышкина. Ее Величество сказывала мне о том с сожалением, вспомня, что в молодых летах вместе с нею резвились, и спрашивала: жива ли сестра ее, княгиня Щербатова? Но и та за год уже умерла».

Все свое состояние, в том числе и дом на Миллионной, М. П. Нарышкина завещала племяннику, князю Щербатову, сыну старшей сестры. Павел Петрович Щербатов (1762–1831) приходился также племянником известному историку М. М. Щербатову и двоюродным дядей П. Я. Чаадаеву. Получив богатое наследство, князь оставил службу в Преображенском полку, вышел в отставку и был пожалован в действительные камергеры. Вскоре он женился на фрейлине Анастасии Валентиновне, дочери генерал-фельдмаршала графа В. П. Мусина-Пушкина.

П. П. Щербатов

Желая увеличить доходность участка, новый владелец выстроил двухэтажный каменный флигель на Мойке с девятью торговыми лавками и стал сдавать его в аренду. Сдавал он и некоторые покои в собственном особняке на Миллионной. В 1810-х годах здесь проживал французский художник Шарль-Бенуа Митуар, известный в первую очередь как портретист, удостоенный в 1813 году от петербургской Академии художеств звания академика.

А. В. Щербатова

Летом 1818 года Митуар вместе с женой намеревался временно отбыть на родину, о чем обязан был по закону троекратно оповестить через газету всех заинтересованных лиц (прежде всего, разумеется, возможных заимодавцев), указав при этом свой адрес. И вот в № 58 «Санкт-Петербургских ведомостей», в рубрике «Отъезжающие», появилось объявление: «Шарль-Бенуа Митуар, живописец и член С.-Петербургской Академии художеств из Парижа, с женою Аннетою Митуар; живет в большой Миллионной, в доме Щербатова, под № 31».

В связи с этим хотелось бы высказать кое-какие замечания об авторстве двух пар портретов князя и княгини Щербатовых, находящихся ныне в Третьяковской галерее и в Русском музее. До недавних пор они, хотя и не без некоторых сомнений, приписывались О. А. Кипренскому. Бесспорной считалась лишь их датировка – не позднее 1815 года. Однако последнее технико-технологическое исследование доказало, что портреты написаны художником с достаточно выразительным индивидуальным почерком, не имеющим ничего общего с манерой Кипренского раннего периода его творчества. В настоящее время эти работы признаны произведениями неизвестного мастера первой четверти XIX века.

Рискну выдвинуть предположение, что им вполне мог быть Ш.-Б. Митуар. Стиль исполнения других портретов его кисти, например княгини Н. П. Голицыной или архитектора К. И. Росси, не противоречит этой гипотезе. Трудно поверить, что, имея под рукой художника, пользовавшегося большим успехом, князь вдруг пожелал бы обратиться к другому. Возможно даже, живописец-француз, да еще парижанин, проживал у Щербатовых в качестве приглашенного гостя безвозмездно или расплачивался с ними плодами своего труда.

После смерти старого князя и его вдовы, скончавшейся в 1841 году, их единственная дочь Наталья Павловна, бывшая замужем за графом А. Н. Зубовым, решила расстаться с отчим домом, продав его некой Рубцовой. Сменив еще нескольких владельцев, в 1857 году бывший участок Балков – Нарышкиных – Щербатовых приобретается под служебный корпус для новостроящегося дворца великого князя Михаила Николаевича, возводимого по проекту А. И. Штакеншнейдера. Он же в последующие два года перестроил в необарочном стиле дом № 6 по Миллионной и надстроил флигель, выходящий на Мойку (дом № 5). В бывшем барском особняке разместили дворцовую прислугу, и в своем прежнем качестве он перестал существовать.

Скорбит душа моя…

(Дом № 9 по Миллионной улице)

Лица домов столь же разнообразны, как лица людей. Мы появляемся на свет со слабо выраженными индивидуальными признаками, которые проявляются лишь с годами. То же бывает и с домами: построенные в 1730-х или в 1800-х годах по установленным образцам, со временем они перестраивались, претерпевая изменения, отражавшие черты личности их владельцев, и являясь в какой-то мере зеркалами их душ.

Дом № 9 по Миллионной улице. Современное фото

В собрании Русского музея хранится рисунок М. И. Махаева, относящийся к середине XVIII столетия, где изображена Миллионная (Немецкая) улица. Он интересен как с исторической, так и с архитектурной точек зрения. Справа на первом плане виден дом (№ 9), о котором и пойдет речь. В теперешнем своем состоянии он никак не украшает улицу: голый, несуразный фасад с двумя металлическими балконами (как будто два дома поставлены один на другой!) несравним с прежним, первоначальным обликом здания.

М. Махаев. Вид Немецкой улицы от Главной аптеки к Зимнему дворцу. 1751 г.

Построил его в 1720-х годах Б. Растрелли в качестве служебного корпуса к дворцу князя Д. К. Кантемира. Впрочем, типовые особенности аннинского барокко были приданы домам на Миллионной уже после опустошительных пожаров 1736-го и 1737 годов, чем и объясняется их удивительное стилистическое единство. Трудно даже вычленить среди них тот, что интересует нас – двухэтажный, в семь окон, на высоких погребах, – он весьма похож на соседние палаты князя Долгорукого и вдовы придворного кухмистера Фельтена.

Служебный корпус дворца князя Д. К. Кантемира. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.

Герцогиня А. И. Гессен-Гомбургская, бывшая в первом браке за Д. К. Кантемиром, имела многолетнюю тяжбу из-за наследства со своим пасынком Константином, не желавшим отдавать мачехе ее законную долю. Она проживала в смежном доме, доставшемся ей от отца, фельдмаршала И. Ю. Трубецкого. В 1737 году «за насильное владение» принадлежавшим княгине имением суд постановил продать с торгов каменный дом Кантемира, расположенный «в наличной линии в три апартамента… да подле того ж двора особый другой каменный же двор в задней линии… в два апартамента». Однако назначенная продажа по каким-то причинам не состоялась, и оба дома так и остались во владении Кантемиров.

К моменту появления махаевского рисунка оба названных здания занимало английское посольство, причем в главном корпусе жил сам посол Ч. Уильямс со своим секретарем С. Понятовским (будущим польским королем), а в служебном – обитала посольская свита.

28 июня 1762 года, в день своего вступления на престол, Екатерина II вспомнила об опальном канцлере А. П. Бестужеве-Рюмине и послала за ним в его подмосковную деревню. Он был встречен с большими почестями, и государыня вновь возложила на него грубо сорванную при аресте Андреевскую ленту. После этого, как гласит официальная хроника, «Его Сиятельство отвезен был в нарочно… приготовленной для него изрядной дом, где определен Его Сиятельству от двора стол, погреб и экипаж». Под «изрядным домом» подразумевался дворец Кантемира, купленный императрицей и пожалованный невинному страдальцу «в вечное и потомственное владение».

Оно продолжалось недолго: через четыре года отправился на тот свет престарелый канцлер, а вскоре за ним последовал его единственный и, увы, беспутный сын Андрей, которого отец за дурное поведение даже просил заточить в монастырь. В 1768 году наследники последнего графа Бестужева-Рюмина продали участок на Миллионной Владимиру Григорьевичу Орлову, брату фаворита, незадолго перед тем назначенному директором Академии наук.

А. П. Бестужев-Рюмин

Екатерина величала его «философом» и надеялась, что он окажется способен вывести это учреждение из состояния упадка, но обманулась в своих ожиданиях: двадцатичетырехлетний «философ» не обладал необходимым опытом, энергией, да и просто достаточно разносторонними знаниями для столь ответственного поста. Правда, за короткий срок своего правления он успел сделать кое-что полезное – к примеру, освободил академию от некоторых несвойственных ей функций, заботился об отправке научных экспедиций и посылке студентов для обучения за границу. Кроме того, граф был очень вежлив с академиками, к чему те совершенно не привыкли.

В 1771 году он и сам надолго отправился за границу «для лечения», как это тогда называлось, а вскоре после возвращения был уволен в отставку – фавор братьев Орловых кончился. Свое владение домом на Миллионной Владимир Григорьевич отметил, как видно из письма историка искусства Я. Штелина, незначительными переделками по проекту академического архитектора М. П. Павлова, но внешний вид здания они не затронули. В 1775-м В. Г. Орлов навсегда покинул Северную столицу, перебравшись в Москву, но дом ему удалось продать лишь через два года.

Новая владелица, графиня М. Н. Скавронская, была замужем за двоюродным братом покойной императрицы Елизаветы и по причине такого родства имела придворное звание статс-дамы. Незадолго перед тем она овдовела и остаток жизни провела по большей части в чужих краях. О своем петербургском особняке графиня заботилась мало, и при ней он остался таким же, как при В. Г. Орлове.

М. Н. Скавронская

Впрочем, одно важное изменение произошло: 1 января 1797 года М. Н. Скавронская продала, как сказано в купчей, «свой маленький каменный дворик» управляющему придворной капеллой Д. С. Бортнянскому. С тех пор почти на целое столетие дом № 9 отделился от «старшего брата» и начал самостоятельное существование.

Дмитрий Степанович Бортнянский (1751–1825) – земляк графа А. А. Безбородко, родом, как и тот, из украинского местечка Глухова, но прославился на совершенно ином поприще. Попав семилетним мальчиком в придворные певчие, он благодаря прекрасному голосу и привлекательной внешности обратил на себя внимание государыни Елизаветы Петровны, но в силу его малолетства сей факт не мог иметь для него далеко идущих последствий. Гораздо важнее оказалось то, что выдающиеся музыкальные способности юного певчего заприметил придворный капельмейстер и композитор Галуппи. Он занялся его образованием, а затем настоял на отправке Бортнянского за границу. Случилось это уже в царствование Екатерины II, в 1768 году.

Целых одиннадцать лет Дмитрий Степанович провел в Италии, в совершенстве овладев техникой композиции, и даже приобрел там известность как автор опер и кантат. Очевидно, в Италии он и свел знакомство с графиней Скавронской, у которой позднее купил часть участка на Миллионной. К тому времени Бортнянский уже завоевал себе прочное положение на родине, приведя порученный ему придворный хор в превосходное состояние. Помимо капельмейстерских обязанностей, он должен был сочинять духовные хоровые произведения, чем навеки прославил свое имя. До сих пор в православных храмах и концертных залах звучит его музыка и так же волнует слушателей, как и два века назад.

Около тридцати лет прожил Дмитрий Степанович в домике на Миллионной, сохранявшем милый, скромный облик; казалось, он впитал светлую душу своего хозяина. Все, знавшие композитора, отзывались о нем самыми теплыми словами, а певчие просто обожали его. По преданию, в день смерти, 28 сентября 1825 года, Бортнянский призвал к себе хор капеллы и попросил исполнить свой концерт «Вскую прискорбна еси, душе моя», под звуки которого душа его рассталась с телом.

Д. С. Бортнянский

После кончины Дмитрия Степановича, не имевшего детей, его наследницы – жена и сестры – обратились с просьбой на высочайшее имя о принятии произведений композитора, выгравированных на восьмидесяти четырех медных и оловянных досках; они обошлись ему в 25 тысяч рублей. Ответа от министра двора князя П. М. Волконского не последовало, и наследницы вынуждены были обращаться вторично.

После долгих проволочек им пообещали выдать за нотные доски и рукописи 5 тысяч. Но и этих денег они не могли дождаться. Понадобились дальнейшие унизительные хлопоты, сопровождавшиеся жалобами на то, что, проживая в доме покойного Бортнянского, они не имеют даже средств уплатить поземельный налог, так как дом не приносит никакого дохода. Переписка с министерством двора затянулась на целых два года.

В 1833 году участок композитора перешел к откупщику М. И. Гарфункелю, который, руководствуясь соображениями пользы, но не красоты, надстроил здание, увеличив его вдвое. В результате дом приобрел свой нынешний, уныло прозаический вид, как будто душа его отлетела вслед за душой прежнего хозяина.

На углу Мошкова переулка…

(Дом № 21/6 по Миллионной улице)