Миллионщик

Милиционер внимательно посмотрел на маячившую перед ним фигуру парторга.

Словно он специально вокруг своего дома рассыпал: смотрите, мол, это я украл колхозную кассу.

– Пути Господни неисповедны, не подвластны нашему осмыслению так говорят старые люди, не определенно, произнес парторг, под мудростью крылатого изречения стараясь скрыть свою лисью сущность…

А через день, после того, как забрали. Славку, хитрый парторг поехал в райцентр. Ему нестерпимо, до зуда в костях и суставах, хотелось увидеть ся со вторым секретарем, которого oн считал чуть ли не своим панибратом. Что-то в этих двух людях было общее, и в чертах характера, и в манерах поведения, всегда выдававших в них скрытный эгоизм и корысть.

Увы, ему не повезло. Угрюмцев был занят. Но парторга, что называется подмывало. Ему не терпелось, и ноги сами занесли его бренное тело в комнату, в которую вход посторонним был строго запрещен, о чем ему и сказала секретарша…

– Летучка, товарищ. Нельзя.

– Какая еще летучка?

– По срочному делу. В связи с участившимися ограблениями. С сотрудни- ками сбербанка. Секретарша более внимательно вгляделась в посетителя.

– Вы, кажется парторг из деревни Слезки?.. Конечно, путь долгий. Сочувствую. Может, подождете?

– Мoe дельце не терпит отлагательств.

– Что так?

– Срочное сообщение. По поводу ограблений недавнего. – Ах, да! Это же у вас… Ну, проходите, проходите… Аудитория замерла: что за кощунство! Что за нахал! Сам Угрюмцев ведет собеседование, а вот, он ввалился как идиот, как олух…

Но Угрюмцев не растерялся.

– Ну что, товарищи, закругляемся? – произнес он, обращаясь к аудитории, зычно, но немного сипловато, как и все желчные люди.

Все ясно? Вопросов нет? В таком случае закругляемся, так как дел и без того невпроворот. Успеха там и удачи. Но вы поняли? Бдительность, бдительность и еще раз бдительность, как завещал нам вождь, великий гуманист, революционер и философ-марксист товарищ Ленин… – Не прошло и минуты, как аудитория очистилась от разношерстной публики. – Так, ну, давай, рассказывай: кто, как, чего? Я весь внимание, давай, рассказывай, – нетерпеливо произнес Угрюмцев, взглядом теплым как бы опекая своего подчиненного.

– Рассказ получится не очень, радостный…

– Ну, это само собой… Но нам-то теперь можно и вздохнуть свободно вор найден. Кстати, кто он?

– Шираков Иван Васильевич. Плугочист. Почти малолетка. Недавно школу закончил. Семнадцать лет. Но… тут вот какое дело, Николай. Анисимыч… -Тут ниточка протянулась тоненькая… – Тюльпанов замолчал, понуро опустив голову и всем своим видом изображая бедного сиротинушку…

– Что? Что такое? Какая еще ниточка?

– Ниточка к моему сынку-олуху. Бывают умные сынки, а иногда и олухи, у которых извилины слабо ворочаются. И из-за этого они попадают в просак.

– Хотя от этого они не делаются менее любимыми нами, их горемычными отцами. Так я говорю?

– Да. Абсолютно.

– Ваш сынок замешан?

– Видите ли… Не совсем замешан… Точнее, замешан, но лишь отчасти… Он был там, с этим Широковым. Но был в сторонке, не разбивал стекло, не влазил в помещение… Он как бы всего лишь составлял компанию своему бывшему однокласснику. И тот воришка дал ему всего одну пачку за то, что тот такой компанейский в трудный час не оставил его одного, поддержал, так сказать, морально поддержал. Молодо-зелено, одним словом.

– Н-да… Ситуация… – Угрюмцев задумчиво почесал затылок. – Толковый ты мужик, бесспорно. Ценю я тебя за это. И уважаю всеми фибрами своей души. Но… тут даже и не знаю… Тут уже инстанции иные задействованы. Безжалостные колеса закона, перед которым мы все, как Вам известно, равны…

Полуофициальный тон второго, напугал Тюльпанова и он взволнованно упал на колени.

– Николай Анисимович лишь на вас надежда. Лишь Вы с Вашей мудростью можете мне помочь, а больше никто. Лишь в Вас я могу найти сочувствие поддержку в этот немилый для меня час. Придумайте же что-нибудь.

– Так, вот, что, дружище… Во-первых, встаньте с колен, не к лицу нам,

партийцам, пребывать в такой позе… – Тон голоса Второго чем-то обнадежил чуткого к переменам тональности Тюльпанова… Теплые нотки почувствовал он в этом голосе. А главное, уверенности и деловитости прибавилось, а это могло означать лишь одно: что-то появилось в сильном мозге. Этого удивительного человека, что-то дельное и практически выполнимое, а не зыбкое и несущественное. – Выход, думаю, все же есть, и я думаю, мы сможем воспользоваться им, не нарушая никаких законов, так как, судя по твоему рассказу, сын Ваш закона в общем-то не преступал… Так, садись, бери ручку и пиши, под диктовку заявление на имя начальника милиции… Значит так… Я, такой-то – такой-то, свидетельствую, что в ночь такую-то мой сынок был свидетелем – собственно, так оно и есть. И неужели уж мы, заслуженные партийцы, не заслужили какого-то послабления? – это уже, как говорится, не для протокола… был свидетелем того, как – пиши фамилию, имя, отчество воришки – ограбил правление колхоза, взял деньги, которые были начислены колхозникам. Деньги в данный момент находятся у вышеупомянутого Широкова. И роспись. Точка. – Написал?

– Написал. Даже и не знаю, как Вас благодарить.

– Да брось, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Мы, можно сказать, по -братимы – ты и я. У нас не только взгляды, но и мысли, можно сказать, однозвучны. Уважаю тебя не только за расторопность, как партийного ра- ботника, но и за умозрительные выкладки, догадливость и проницательность. Зная Тюльпанова, как облупленного, зная все его повадки и может даже

читая исподтишка все его тайные если не мысли, то помыслы, внимательный Угрюмцев не мог не заметить все же некоторой грустноватой тональности в голосе подчиненного, она продолжала присутствовать, не исчезла, не испарилась, как ожидалось. И, тем не менее, он сделал вид, что не замечает этой не исчезнувшей грустноватости. Такое, уж было правило игры: ждать, пока к тебе не… обратятся, не..попросят, слезливо с ноющими

сердечными струнами, взывающими к милости и состраданию… Но когда Тюльпанов, и не думая вставать хотя время его давно уже вышло, понуро опустил взгляд в пол, второй все же не выдержал, произнес с некоторой сердобольностью в голосе:

– Простите, но Вы, кажется, по-прежнему обескуражены… Что-то не так?

– Я…Я не то, что обескуражен… Просто я в некотором замешательстве недопонимании… Ну, допустим, он прочтет, упырь этот милицейский, Цып-лаков, майор… А дальше что? Послать он, конечно, может и не пошлет, но

где гарантия, что он с этой бумажкой не сходит в туалет? Как Вы думаете Николай Анисимыч?

– Да ну, что Вы!

– А почему бы и нет? И без того блеклое лицо парторга, еще больше поблекло, отчасти сделавшись похожие на пергамент.

Некоторое время Второй внимательно и вдумчиво смотрел на подчинен- ного, имея при этом вид серьезный, даже очень серьезный. Хотя… в глубине его души мерцали и играли солнечные зайчики, его заскорузлая душа тешилась, излучая искристый, добрый смех, целительный, оздоравливающий, излечивающий от всех на свете недугов. Так уж устроен человек: если кто-то из наших знакомых терпит бедствие, нам от этого ни горько, ни печально, как это можно, было бы ожидать по логике, а наоборот-очень радостно.

– Не горюй, дружище, не горюй. Держи хвост пистолетом. – Да чего уж там…

– Слушай, вот что… У меня есть минут десять, пожалуй. Идемка в буфет… Я угощаю… Так и быть, разопьем бутылочку – другую пивка, к нам за везли свежайшее «Жигулевское», – произнес второй, лаская теплым взглядом своего подопечного. Это был добрый знак – благоволение. Второго, и Тюльпанов заметно взбодрился.

В буфете они не торопясь выпили по бутылочке пенного напитка легонько закусывая горьковатую, но такую приятную жидкость тонким ломтиком сервиладика… По телу растеклось тепло, неприятная истома и расслабленность… Потом они неторопливо пошли к выходу, при этом. Угрюмцев как бы подбадривая, дружески полу обнимал за плечо Тюльпанова… Минута, даже – полминуты, и они расстанутся. Нервы парторга, натянутые до предела, не выдержал, он произнес надерванно:

– а Вы бы не могли бы Николай. анисимыч… э-э… сами. Пардон, нет не то… Вы не могли бы вместе со мной… «Тюльпанов замолчал, словно за хлебнувшись, не решаясь произнести решающее словечко, не решаясь попро- сить похлопотать о нем перед этим противным Цыплаковым, имеющем чрез мерно много спеси. В его представлении это, было если не святотатством, то во всяком, случае, кощунством.

– Понимаю, понимаю… Вы сомневаетесь… Не сомневайтесь. Собственно кто он и кто мы? Он – шестерка. Мы же – главная действующая сила, мы двигаем историю, а они всего лишь органы, защищающий нас от посягательства… всевозможных… Э-Э …элементов, незрелых или подпорченных изнутри червоточиной. Он же зависим от нас. Мы вправе решать: сидеть ему.

в кресле или… сматывать удочки и уходить, кхе… Так что успокойся, не будет он противоречить.

– И все же, – прохрипел, каркая пересохшим горлом парторг. – Я просил бы.

– Хорошо, хорошо… Сделаем так, голубчик: Ты мне звякнешь в тот

день, когда тебе идти к Цыплакову, и я ему звякну, замолвлю, так сказать словечко в сердечно-душевных тонах. Не любитель я подобных вещей, но..тут, коль скоро затронута твоя судьба, вернее, судьба твоего ребенка, приходится идти на компромисс… Значит, позвонишь, и тогда я в свою очередь звякну. Лады?

– Лады, – в унисон отозвался чуть-чуть порозовевший худосочный Тюль панов.

Прошел еще один денек, один из множества дней того, вялотекущего времени, которое – мы, ныне живучие, уже не очень молодые – скажем так – с высоты прожитых лет с теплотой и нежностью называем коммунистическим временем… Милиция, вестибюль до блеска отмытым, чистейшим линолеу- мом, пасмурные коридоры… Все тут, как всегда, сурово и как бы официозно значительно, включая даже уборщицу Глашу прозябающую тут уже не один год также, как и котенок Барсик, прилипчиво ласкающийся у ног сумрачно-задумчивых, милиционеров. То были благодатные для милиции времена, когда преступность в нашем разлинованном государстве была доведена до минимума, в этом отношении мы даже опережали Китай… Но, извиняемся… Что-то все же было не так, что-то настораживало стороннего внимательного наблюдателя. Но что? Что-настораживало? Наверное, прежде всего тетя Глаша по кличке. Баронесса. Куда-то исчез ее привольно-вольготный видок и чепец, слегка смахивающий на корону, она не сидела, как обычно, в своем уютном уголку среди вьющихся декоративных цветов, не вязала, как всегда и не пила чай, демонстративно раздувая щеки, нет, она получившая мимолетную взбучку от самого начальника милиции, озабоченно прохаживалась по коридору в поисках каких-то пылинок, которые милые и услужливые пятнадцатисуточники успели подобрать буквально полчаса назад… Настораживали также, не которая торопливость и поспешность в движениях того или иного милиционера, одиноко почти, осиротело дефилирующего по коридору. Да, да, не было прежней вольготности в этом обиталище строгих с виду блюстителей порядка, а на самом деле очень добрых и уступчивых. После экстраординарного случая в деревне Слезки что-то нарушилось в прежнем спокойном течении жизни милицейской… Но заглянем в святая святых, туда, где на стене, словно икона был портрет худого туберкулезника Дзержинского с орлиным носом, а также дедушка Ленин щурил свои хитроватые глазки с картины в какого-то художника… Начальник милиции сидит за столом, сравнительно молодой, пружинистый и довольный жизнью красавец, любимец женского по ла. В данный момент этот смелый и решительный начальник блюститель по фамилии Цыплаков имел удовольствие, точнее, неудовольствие раз говаривать по телефону со своим областным начальством. Неподалеку, как верный пес, сидел на стуле его заместитель, небольшое лысый