Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус

6 июля 1870 г. П. Дурново возвратился из командировки; 15 июля награжден годовым окладом жалования (400 рублей). С 15 июля по 29 августа был в отпуске.

В прокуратуре

В августе 1870 г., выдержав с успехом одновременно вступительный, переходной и выпускной экзамены в Военно-юридической академии, 27-летний лейтенант I флотского экипажа П. Дурново был постановлением Конференции Совета академии занесен в списки окончивших академию по первому разряду и получил права и преимущества окончившего курс академии и право на ношение установленного академического знака[264 - Журнал Конференции Военно-Юридической Академии № 25. 31 авг. 1870 г. // РГВИА. Ф. 348. Оп. 1. Д. 202. Л. 8–8 об.Переводной экзамен П. Дурново сдал отлично, получив по энциклопедии законоведения, государственным законам России, гражданскому праву, уголовному праву и уголовному судопроизводству по 12 баллов (Там же. Д. 200 /Аттестационный список штаб- и обер-офицерам 1-го (младшего) курса Военно-Юридической Академии за курс 1869–1870 года/. Л. 20).На выпускном экзамене он подвергся испытанию по 12 дисциплинам (энциклопедии права, истории русского права, государственному праву, гражданскому праву, гражданскому судопроизводству, уголовному праву, уголовному судопроизводству, полицейскому праву, военно-административному праву, русским военно-уголовным законам, военно-уголовным законам важнейших иностранных государств, военно-уголовному судопроизводству с практическими занятиями), получив высший балл (12) по всем, кроме двух: по истории русского права и военно-уголовному судопроизводству с практическими занятиями – по 11 баллов. Это был третий результат: трое штатных слушателя набрали по 144 (100 %), один штатный – 143 и двое штатных и вольнослушатель П. Дурново – по 142 (Аттестационный список штаб- и обер-офицерам, окончившим курс наук в Военно-Юридической Академии в 1868/1869–1869/1870 учебном году. 1870 года // Там же. Д. 202. Л. 1–6).].

Это был блестящий итог целеустремленной работы на протяжении ряда предшествующих лет. В данном случае П. Дурново реализовал возможности, созданные военно-судебной реформой, когда было признано необходимым назначать постоянных членов военных судов из числа офицеров, получивших юридическое образование. По Положению, в Военно-юридическую академию стали принимать офицеров в чинах не выше штабс-капитана гвардии или капитана других родов войск, прослуживших не менее 4-х лет в офицерском звании.

Изучаемые в академии предметы делились на главные (уголовное, гражданское, государственное и военно-уголовное право, уголовное и военное судопроизводство, военно-административные законы) и вспомогательные (энциклопедия права с историей философии права, история русского права, финансовое, полицейское, церковное и международное право, гражданское судопроизводство, политическая экономия, судебная медицина с анатомией и физиологией, психология и логика, история русского военного законодательства и военно-уголовные законы других государств); изучались также русский, французский и немецкий языки; предусмотрены были практические занятия по военному судопроизводству. К концу курса слушатель обязан был подготовить и доложить письменную работу на заданную тему по одному из главных предметов, которая оценивалась профессорской комиссией.

Окончившие по I разряду производились в следующий чин или – вместо производства в капитаны гвардии и подполковники других родов войск – получали годовой оклад жалования и причислялись к Главному военно-судному управлению с последующим назначением на должность. Окончившие академию по II разряду возвращались в свои части.

Статус Военно-юридической академии был высок: в нее принимались офицеры, окончившие юридические факультеты университетов, а также другие военные академии; ее выпускники приравнивались по положению к выпускникам академии Генерального штаба.

Среди профессоров академии были знаменитости: Н. А. Коркунов, В. Д. Кузьмин-Караваев, С. А. Бершадский, Н. Д. Сергеевский, ставший позднее сочленом П. Дурново по Государственному Совету, и другие.

8 сентября окончившие курс Военно-юридической академии были приняты императором в Царскосельском дворце.

6 октября 1870 г. П. Дурново был причислен к Главному военно-морскому судному управлению с прикомандированием к 8-му флотскому экипажу, а 21 ноября назначен помощником прокурора при Кронштадтском военно-морском суде (он стал получать 900 рублей жалования, 900 столовых и 450 квартирных)[265 - РГАВМФ. Ф. 406. Оп. 3. Д. 717. Л. 381.].

Что касается причин, побудивших П. Н. Дурново оставить военно-морскую службу, то они очевидны: во-первых, жалование офицеров флота всегда было «весьма ограниченное»[266 - Зеленой А. С. Воспоминания о Морском кадетском корпусе // Исторический вестник. 1901. Т. 83. № 2. С. 605.] (Семья А. П. Нордштейна, пишет Д. Ф. Мертваго, была «истинно флотская, т. е. всю свою жизнь нуждавшаяся в средствах к жизни. Рядовая служба во флоте крайне скудно оплачивалась государством»[267 - Из записок Д. Ф. Мертваго. Морской кадетский корпус. 1856–1858 гг. // Морской сборник. Пг., 1918. Т. CDVI. № 12. Декабрь. С. 50.]), во-вторых, «тугость карьеры в морской службе (даже М. П. Лазарев был в 30 лет еще только лейтенантом»[268 - Завалишин Дмитрий. Воспоминания о Морском кадетском корпусе с 1816 по 1827 гг. // Русский вестник. М., 1873. Т. 105. № 5–6. С. 630.]) – честолюбивый П. Дурново не мог с этим смириться.

Военно-морской прокурор Кронштадтского военно-морского суда имел двух помощников. Их задача состояла в наблюдении за производством предварительного следствия, составлении заключения, затем – обвинительного акта и поддержании обвинения в суде. В большей части дела были малоинтересные: побеги со службы, несвоевременная явка на мобилизационные пункты, неисполнение приказаний, оскорбление начальников и т. п.

Дела у П. Дурново шли неплохо (1.01.1872 г. награжден 400 рублями), однако, не проработав и полутора лет помощником прокурора, П. Дурново был уволен 1 апреля 1872 г. по прошению, с награждением чином коллежского асессора, для определения к статским делам.

3 апреля 1872 г. приказом по министерству юстиции П. Н. Дурново назначен товарищем прокурора Владимирского окружного суда.

«Переход Дурново на гражданскую службу совпал с введением в действие судебных уставов 1864 года, – пишет В. И. Гурко. – Вместе с целой плеядой талантливых сверстников он содействовал, состоя в рядах прокуратуры, созданию нашего нового суда, отличавшегося твердой законностью и независимостью от воздействия административной власти. <…> Теория Монтескье о разделении властей представляла в то время для суда нечто совершенно непреложное. Гр[аф] Пален, вводивший в действие новые судебные уставы, стремясь высоко поднять знамя судейской беспристрастности, доходил до того, что даже требовал, чтобы представители прокуратуры и суда не имели сколько-нибудь близких отношений с представителями других отраслей государственного управления и даже местным обществом. В прокуратуре Пален видел недремлющее око правосудия, бдительно следящее за всякими отступлениями от строгого соблюдения действующих законов, а тем более – за личными правонарушениями, совершенными представителями власти. По мнению гр[афа] Палена, такое беспристрастие и постоянное наблюдение возможно было осуществить лишь при отсутствии личной приязни между представителями власти надзирающей и привлекающей к ответственности, т. е. прокуратурой, с органами власти управляющей – администрацией»[269 - Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 221–222.Монтескье Шарль Луи (1689–1755) – французский просветитель, видел в принципе разделения властей основное средство обеспечения законности.Пален, фон дер, граф Константин Иванович (1833–1912) окончил юридический факультет Петербургского университета кандидатом прав (1852). Тайный советник (1867). Статс-секретарь (1867). Действительный тайный советник (1878). И. д. товарища (1867) и товарищ министра (1867), управляющий министерством (1867) и министр (1868) юстиции. В 1878 г. вследствие «дела Засулич» подал в отставку с поста министра и назначен членом Государственного Совета.«Был все-таки лучшим из м[инистров] ю[стиции]» (А. Ф. Кони – П. А. Гейдену, 16 июля 1906 // Кони А. Ф. Собр. соч. Т. 8. М., 1969. С. 239).«Высоко державший знамя судейской независимости от всяких посторонних давлений и влияний, ревниво оберегавший нравственный престиж судейского звания и всемерно ввиду этого стремившийся к тщательному подбору личного состава судей и прокурорского надзора <…> Он был известен необыкновенной прямотой характера и отличался безупречной, можно сказать, рыцарской в лучшем смысле этого слова, честностью. <…> говорил он <…> всегда деловито и убедительно, умея в каждом вопросе сразу схватить сущность, и хотя на ломаном русском языке, но все же ясно высказать свое, чувствовалось, искреннее и чуждое всяких посторонних соображений, мнение» (Гурко В. И. Указ. соч. С. 100).«Весьма почтенн[ый] и достойнейш[ий] человек. <…> высокопочтеннейший человек, <…> выдающийся государственный деятель, по своему благородству и по своей порядочности человек, <…> человек, во всех без исключения отношениях достойнейш[ий], <…> рыцар[ь] без страха и упрека» (Из архива С. Ю. Витте. Воспоминания. СПб., 2003. Т. 1. С. 454, 878; Т. 2. С. 36, 351).«Пален был дворянином старой школы, который пользовался большим расположением при дворе, но отличался абсолютной независимостью по отношению к правительству и был всеми уважаем за свой свободолюбивый и благородный характер. <…> хорошо известный своим независимым характером и прямотой» (Извольский А. П. Воспоминания. М., 1989. С. 74, 165).Известна и негативная оценка К. И. Палена как человека и как министра (Ратьков-Рожнов В. А. Служебные воспоминания. 1854–1894. Ч. 1 (1854–1881). 1893 г.// РНБ. Ф. 1000. Оп. 2. Д. 1148. Л. 47 об. – 53), однако продиктована она обидой: автор воспоминаний претендовал на должность товарища прокурора Сената, а министр назначил другого.].

В этих условиях П. Н. Дурново, надо полагать, не выбивался из общей колеи, сделав относительно быструю карьеру: с 1 июня 1873 г. он переведен товарищем прокурора Московского окружного суда (приказ по министерству юстиции от 4.06.1873 № 28), 28 августа 1875 г. назначен прокурором Рыбинского окружного суда (приказ от 7.08.1875), 27 ноября 1875 г. переведен прокурором Владимирского окружного суда (приказ от 27.11.1875), а 4 июня 1880 г. назначен товарищем прокурора Киевской судебной палаты; дважды награждался орденами (св. Анны II ст. 31.12.1876 г. и св. Владимира IV ст. 1.01.1880); произведен (за выслугою лет) в надворные (26.07.1876) и коллежские (2.07.1880) советники.

«Я сам, – пишет С. Ю. Витте, – несколько раз слышал от графа Палена, который был министром юстиции в самые лучшие времена новых судебных учреждений, в первое десятилетие после их постепенного введения, что он уже тогда, в семидесятых годах, хорошо знал судебного деятеля Дурново и ценил его способности и энергию»[270 - Из архива С. Ю. Витте. Т. 2. С. 262.].

Однако далеко не все разделяли взгляды и политику К. И. Палена. «Наш новый суд, – полагал В. И. Гурко, – в течение продолжительного срока после его образования, несомненно, действовал вне условий времени и пространства, преследуя лишь один идеал отвлеченной справедливости». «При всей возвышенности этого идеала, – продолжает В. И. Гурко, – доведенный до крайности, он представлялся в интересах общегосударственных спорным. Само собою разумеется, что пока дело идет о неуклонном привлечении представителей власти за всякие правонарушения, совершенные ими ради каких бы то ни было личных, в особенности корыстных, целей, идеал этот не подлежит ни малейшей критике. Иное представляется, когда надзор этот приобретает характер придирок к администрации и систематического ее развенчания в глазах общества за несоблюдение ею всех требований закона при обеспечении в стране спокойствия и порядка. Оторванность прокуратуры от общего государственного управления проявилась в особенности при рассмотрении преступлений политических». К. И. Пален, внедряя «в судебных деятелей мысль, что они не часть одного государственного механизма, а представители общественной совести, парящие в области отвлеченной справедливости и обязанные совершенно отречься от практических соображений реальной действительности и общих видов государственной власти», переступил основы теории Монтескье о разделении властей: они стали противоположны и антагонистичны[271 - Гурко В. И. Указ. соч. С. 222.«Граф Пален добрый и честный человек, но вовсе не способен быть в настоящее время министром юстиции. Неудачными назначениями и частными распоряжениями он не только не устранил народного антагонизма между судебною и административными властями, который возник, к сожалению, при самом начале введения судебной реформы, а напротив, усилил этот антагонизм, и суд принял у нас весьма прискорбное направление, поставив себя в какое-то особое положение вне круга общих государственных интересов и ставя себе как бы в заслугу не сообразовываться с действительным ходом и явлениями жизни. Это отрицательное отношение к действительности, с одной стороны, и безыскусственное пристрастие к форме, преобладающей в решениях Кассационного департамента Сената, с другой стороны, дали нашему суду какое-то болезненное и безжизненное направление, которое очень трудно будет исправить.<…> внутреннее брожение в России с каждым днем усиливается, и чтобы бороться с ним, правительство должно явиться во всеоружии. Суд должен быть верным и надежным орудием для ограждения общества. По политическим делам решительно настоящий порядок производства следствия и суда неприемлем» (Записки князя Дмитрия Александровича Оболенского. 1855–1879. СПб., 2005. С. 431–432, 433. Запись 3 апр. 1878 г.).].

«Наиболее дальновидные, обладающие широким государственным пониманием интересов страны судебные деятели это вполне понимали. К их числу, несомненно, принадлежал П. Н. Дурново». В. И. Гурко допускает тут и личные мотивы: «Возможно, содействовало ему в этом и правильное понимание собственных выгод, так как в конечном счете отмежевание судебных деятелей в особую касту ограничивало их дальнейшую службу скудно оплачиваемой и крайне медленной судебной карьерой. Путь этот не сулил Дурново удовлетворения присущих ему в широкой мере властолюбия и честолюбия, а потому он и не замедлил при первой возможности покинуть судебную должность»[272 - Гурко В. И. Указ. соч. С. 222.П. Н. Дурново по должности тов. прокурора Киевской судебной палаты получал 3 тыс. рублей (2 – жалование и 1 – столовые).].

Вместе с тем служба по судебному ведомству дала немало: он основательно познакомился с провинциальной жизнью, приобрел бесценный практический опыт. Позднее, уже в Государственном Совете, делился своими прокурорскими впечатлениями: «У нас в России иногда происходит странное явление. Рядовой крестьянин <…> пока он живет честно и трудолюбиво работает, он никакого понятия не имеет о том, что в европейском смысле называют удобством: ютится он с семьей в тесной избе не более 5 квадратных сажен, четверть или треть этой избы занимается печью, под лавками воспитываются куры, в углу где-нибудь лежит теленок, спят все на полу или на лавках, все начальство говорит этому крестьянину “ты”, все не стесняются ни в словах, ни часто в жестах при объяснениях. Но стоит ему только украсть, сейчас начальство начинает ему говорить “вы”, затем архитекторы начинают измерять, сколько кубов воздуха в той камере, в которой его запрут, все беспокоятся о пище. Еще на моей памяти, когда я был товарищем прокурора, я помню, осматривал массу тюрем и там спрашивал арестантов: “довольны ли вы всем?” и многие мне отвечали: “вот, говорят, дают нам одни щи, а следовало давать и щи, и кашу”. <…> Я помню, на своем веку объехал все тюремные замки Московской и Владимирской губерний и везде содержали арестантов иногда даже вдвое больше, чем полагалось по штату и чем простор тюрем это дозволял. Арестанты, разумеется, спали и на полу, и на нарах. Никаких заразительных болезней, никаких усиленных побегов не замечалось»[273 - Гос. Совет. Ст. отчеты. 1908–1909 годы. Сессия четвертая. СПб., 1909. Стб. 807, 808.].

В Министерстве внутренних дел

28 октября 1881 г. 39-летний П. Н. Дурново был назначен управляющим Судебным отделом МВД, созданном при Департаменте государственной полиции для ведения дел по дознаниям о государственных преступлениях. Сделано это было в русле проводимой директором Департамента политики обновления личного состава[274 - «Департамент полиции, образованный из упраздненного III отделения, при возникновении своем отказался от услуг прежних чиновников, и был приглашен новый личный состав исключительно из судебных деятелей» (Департамент полиции в 1892–1908 гг. /Из воспоминаний чиновника/ // Былое. 1917. № 5–6 /27–28/. С. 17).П. Н. Дурново принял предложение занять эту должность «с душевной благодарностью» и выразил готовность «тотчас по получении приказа выехать из Киева и более не возвращаться» (П. Н. Дурново – Н. А. Манасеину, 24 окт. 1881 г. // ГАРФ. Ф. 102. Д-1. Оп. 1. 1881. Д. 274. Л. 1).Министр назначил ему 1 тыс. рублей «в возмещение издержек по переезду из Киева в Петербург».].

Директором Департамента полиции был В. К. Плеве[275 - Плеве фон Вячеслав Константинович (8.04.1846, Мещовск Калужской губ.–15.07.1904, СПб.) – сын чиновника «из иностранцев». Православный. Окончил Калужскую гимназию с золотой медалью (1863), юридический факультет Московского университета кандидатом прав (1867). Служба с 1867 г. кандидатом на судебную должность при прокуроре Московского окружного суда. Секретарь Владимирского (1868), товарищ прокурора Тульского (1870) окружных судов. Вологодский губернский прокурор (1873). Прокурор Вологодского окружного суда (1874). Товарищ прокурора Варшавской судебной палаты (1876), ревизовал Киевский губернский прокурорский надзор (1879). И. д. прокурора (1879) и прокурор (1880) Петербургской судебной палаты. И. о. прокурора в Особом присутствии Сената (1881, дело об убийстве Александра II). 15.04.1881 назначен директором Департамента государственной полиции. Женат (1869) на З. Н. Уржумецкой-Гриневич (?–1921); дети: Елизавета (1870–после 1941, США) и Николай (1872–1934, умер в лагере).]. «Это был человек далеко не заурядный, широко образованный, проведший лучшие свои годы на службе по судебному ведомству вплоть до должности прокурора Петербургской судебной палаты. Обязанный в своей служебной карьере только своим способностям, В. К. Плеве был назначен директором Департамента полиции одновременно с упразднением III отделения с. е. и. в. канцелярии, ведавшего до тех пор всею деятельностью Корпуса жандармов. Таким образом, на долю В. К. Плеве выпала задача полной реорганизации всего полицейского дела в России»[276 - Бельгард А. В. Воспоминания. М., 2009. С. 144.]. При этом он «проявил способности, приведя в порядок и наладив сыскную часть, до того времени находившуюся в хаотическом состоянии; создал охранные отделения и более действенную постановку политического розыска»[277 - Крыжановский С. В. К. Плеве // Новый журнал. Нью-Йорк, 1975. Кн. 118. С. 138–139.]. Начал он с привлечения в департамент молодых юридических сил «для внедрения в нем начал законности»[278 - Записки Михаила Васильевича Сабашникова. М., 1995. С. 282.].

П. Н. Дурново и В. К. Плеве были почти ровесники (первый старше на 3,5 года); в одно время служили в прокуратуре (Плеве – с 1867 г., Дурново – с 1870); географически близко, а иногда – в одних и тех же местах (Москва, Владимир, Киев), правда – в разное время; прошли одни и те же ступени служебной лестницы (товарищ прокурора, прокурор) и, хотя пути их не пересекались, они, несомненно, знали друг о друге и, возможно, были знакомы лично. К началу их совместной службы Плеве был действительным статским советником, Дурново же – коллежским советником.

Плеве в этот период его деятельности, по свидетельству современника, «совмещал в себе немало достоинств – значительный ум, громадную память и способность работать без отдыха; не было такого трудного дела, которым он не в состоянии был бы овладеть в течение самого непродолжительного времени. Нечего, следовательно, удивляться, что он быстро сделал карьеру, на всяком занимаемом им месте он считался бы в высшей степени полезным деятелем, а для графа [Д. А.] Толстого был настоящей находкой. <…> Но это хорошая сторона медали, была и обратная. Государь [Александр III] с своим здравым смыслом выразился однажды о Плеве очень верно. Граф Толстой, отправляясь на лето в деревню, просил, чтобы дозволено было Плеве являться в Гатчину с докладами, причем отозвался с похвалами об его отличных убеждениях. “Да, у него отличные убеждения, – возразил государь, – пока вы тут, а когда не будет вас, то и убеждения у него будут другие”. <…> Можно усомниться, чтобы Плеве относился с сердечным участием к чему-либо, кроме своих интересов. От этого человека, со всеми отменно вежливого, невозмутимо спокойного, не способного проронить в разговоре ни одного лишнего слова, никогда не возвышавшего интонацию голоса, как-то веяло холодом. Всякий инстинктивно сознавал, что было бы опасно довериться ему; со всеми старался он быть в одинаково хороших отношениях, чтобы не закрывать самых разнообразных путей для своей карьеры. Несмотря на свои недостатки – повторяю еще раз – он приносил на службе значительную пользу и оказался бы еще несравненно полезнее, если бы направляла его более сильная рука. Стоял он высоко, особенно по сравнению с другими лицами, окружавшими Толстого»[279 - Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. 1848–1896. Воспоминания. М., 1991. С. 227–228.Упоминаемый здесь граф Д. А. Толстой (1823, Москва–1889, СПб.) – министр внутренних дел (1882–1889), гофмейстер (1861), сенатор (1861), член Государственного Совета (1865), действительный тайный советник (1872), кавалер ордена св. Андрея Первозванного (1883).«Был ли он умен? – задавался вопросом С. Е. Крыжановский. – По общему отзыву – да. Многие считали его даже человеком ума выдающегося. П. А. Столыпин, вспоминая свои встречи с Плеве, любил говаривать, что тот был “ума палата”. Думаю, что впечатление это объяснялось недостатком знакомства с Плеве, при котором естественно воспринимаются по преимуществу лишь внешние риторические эффекты. Справедливость требует, однако, отметить, что мнение П. А. Столыпина разделял и человек, хорошо знавший Плеве, – Д. Н. Любимов, его Управляющий канцелярией, который преклонялся и перед умом и перед личностью Плеве и имел мужество выступить печатно в защиту его памяти, притом в то время, когда все бранили Плеве; того же мнения был и В. И. Гурко, связанный с Плеве прежней службой в Государственной канцелярии и взятый им в Управляющие Земским Отделом». Сам С. Е. Крыжановский вынес «иное впечатление» (Крыжановский С. Указ. соч. С. 139–140).].

«В начале восьмидесятых годов <…> Плеве, – утверждал С. Ю. Витте, – еще не износил свою либеральную шкуру, в которой он преклонялся перед графом Лорис-Меликовым, хотевшим положить начало народного представительства, и затем перед графом Игнатьевым, носившимся с идеей Земского собора»[280 - Из архива С. Ю. Витте. Воспоминания. СПб., 2003. Т. 2. С. 262.М. Т. Лорис-Меликов (1824, Тифлис – 1888, Ницца) – граф (1878), министр внутренних дел (1880–1881). Н. П. Игнатьев (1832, СПб.–1908, Киевская губ.) – граф (1877), министр внутренних дел (1881–1882).].

Другие современники подтверждают свидетельство Е. М. Феоктистова, правда, имея в виду уже Плеве-министра.

И. И. Янжул: «Он много читал, наблюдал и думал и, к моему большому удовольствию, оказался очень начитанным в произведениях <…> Салтыкова-Щедрина. Зная его лично за много лет и притом на деле <…> за очень умного и способного человека и вовсе не такого прямолинейного консерватора, каким был <…> Н. П. Боголепов, а способного на уступки, где это требовалось временем или вызывалось необходимостью, я надеялся, что Плеве может сделать для России много добра и пользы. <…> Россия, я убежден, лишилась через это [убийство Плеве] мирного и благополучного разрешения многих трудных вопросов»[281 - Воспоминания И. И. Янжула о пережитом и виденном в 1864–1909 гг. Вып. 2. СПб., 1911. С. 41, 47, 69.].

Напутствуя П. П. Заварзина, назначенного начальником охранного отделения в Кишинев, В. К. Плеве говорил: «Еврейские беспорядки в Кишиневе дискредитировали местную власть и осложнили положение в центре. Такие явления совершенно недопустимы. Губернатор и вы должны работать согласованно и всячески ограждать население от всяких насилий». «Многие недолюбливали Плеве, – продолжает П. П. Заварзин. – Не говоря уже о левых кругах, преувеличенно считавших его олицетворением реакции; не любили его и придворные и высокочиновный Петербург за то, что он не принадлежал к их среде и был неумолимым врагом какой бы то ни было протекции. Кроме того, он представлял собой полный контраст своему предшественнику Сипягину, человеку с большими родственными связями в петербургском свете, которого называли “русским барином”. Плеве для большого света был только бюрократом, не считавшимся с его обычаями и ревниво оберегавшим свое министерство от посторонних вмешательств и влияний. Плеве твердо стоял на том, что с революционерами надо бороться, беспощадно нанося удары верхам партий, но вместе с тем считал необходимым вводить в жизнь назревшие изменения законодательным порядком»[282 - Заварзин П. П. Жандармы и революционеры // «Охранка»: Воспоминания руководителей политического сыска. Т. 2. М., 2004. С. 39–40.].

«Действительно, – подтверждает В. И. Гурко, – первой мыслью Плеве при вступлении в управление Министерством внутренних дел было ввести в состав Государственного совета представителей высших слоев общественности. <…> Плеве принялся за изучение возникавших в прежнее время предложений о привлечении выборного элемента к участию в законодательстве страны. Он извлек с этой целью из архивов проекты Валуева, Лорис-Меликова и гр. Н. П. Игнатьева, последовательно разрабатывавшие образование высшего законосовещательного учреждения, включающего элементы общественности. С присущей ему осторожностью и постепенностью знакомил он с этими проектами государя, не вводя при этом в свои планы своих сотрудников. <…> Одновременно постарался он войти в ближайшие сношения с земскими лидерами в лице наиболее в то время видного из них, а именно Д. Н. Шипова»[283 - Гурко В. И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 148.Эти планы В. К. Плеве подтверждает, несколько конкретизируя, Д. Н. Любимов: Плеве «не любили, многие даже ненавидели, но с ним все считались, а было меньшинство, которое его поддерживало. Это несомненно; я помню ту массу писем, которую он получал от своих сторонников; помню в их числе были и письма, и записки профессора В. О. Ключевского. Была переписка и с киевским профессором Пихно, издателем “Киевлянина”. Припоминаю, когда Плеве ездил в Киев, он познакомился с Пихно и тот произвел на него большое впечатление. Пихно подал мысль (о чем я слышал от самого Плеве) о преобразовании Государственного Совета в том смысле, чтобы к Государю восходили бы лишь только те проекты законов, которые одобрит большинство членов Государственного Совета, и совершенно отпадали бы те, которые не соберут большинства. Таким образом, Государь волен утверждать или не утверждать решение Государственного Совета, но только лишь тогда, когда за него выскажется большинство. Получалась видимость, будто ничего не менялось, но в то же время это была какая-то своеобразная конституция. При этом предполагалось ежегодно обязательно назначать в Государственный Совет нескольких общественных или ученых деятелей. Какая постигла судьба это во всяком случае очень остроумное предположение, имевшее вид как бы уступки общественному мнению, мне неизвестно, но помню, что Плеве носился с этой мыслью и даже докладывал ее Государю. Но Государь в то время, видимо, не сочувствовал никаким ограничениям самодержавной власти» (Любимов Д. Н. События и люди /1902–1906/ // РГАЛИ. Ф. 1447. Оп. 1. Д. 39. Л. 275–276).Подтверждает это и С. Е. Крыжановский: «Плеве же, как это ни странно, пришлось быть первым проводником мысли о народном представительстве, приспособленном к обстоятельствам времени» (Крыжановский С. Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 2. С. 118).О признании В. К. Плеве «неизбежности введения у нас конституционного режима» свидетельствовали и А. И. Чупров, и Д. Н. Шипов, и Н. П. Харламов (См.: Записки Михаила Васильевича Сабашникова. С. 282).].

Да и С. Ю. Витте, при всей своей неприязни к Плеве, признавал: «Несомненно, очень умный, очень опытный, хороший юрист, вообще человек очень деловой, в состоянии много работать и очень способный. <…> Каковы в действительности мнения и убеждения Плеве – об этом, я думаю, никто не знает, да, полагаю, что и сам Плеве этого не знает. Он будет держаться тех мнений, которые он считает в данный момент для него выгодными и выгодными для того времени, когда он находится у власти. <…> Плеве – несомненно даровитый и чрезвычайно способный человек; он имеет очень большой опыт как по своей судебной карьере, так и по административной»[284 - Из архива С. Ю. Витте. Т. 1. С. 337, 338, 423.].

«Это был самый выдающийся по уму и твердой воле человек из всех современных сановников, – делился с женою А. В. Кривошеин. – <…> Как начальник он часто бывал труден, но зато при нем была полная уверенность, что когда нужно, он не даст в обиду и не обидит сам»[285 - Выписка из письма Кривошеина, СПб., от 16 июля 1904 г. к Е. Г. Кривошеиной, в Воскресенск Моск. губ. // ГАРФ. Ф. 102. ДП. Оп. 265. 1904. Д. 27. Л. 97.].

В Департаменте государственной полиции (с 18.02.1883 г. – Департамент полиции) дела П. Н. Дурново сразу пошли успешно: менее чем через год, в августе 1882, он остался за директора Департамента, ушедшего в отпуск, и был произведен по докладу министра за отличие в статские советники (высочайший приказ по МВД за № 36 от 30.08.1882 г.).

Вот одно из конкретных его дел. «Обнаружилось, – рассказывал П. Н. Дурново четверть века спустя, – что людей отдавали под полицейский надзор без всяких правил, без всяких регламентаций все министры, до Министра Государственных Имуществ включительно, все губернаторы, все Генерал-Губернаторы, и, наконец, все начальники жандармских управлений. Таким образом, накопилось число поднадзорных 12 000–15 000, и никто не знал, состоит ли или не состоит под надзором. Когда, после очень тяжкой работы, все дела были разобраны и около 10 000 человек были совершенно отброшены как не подлежащие надзору, 2000 оставлены под надзором, то тогда были изданы подробные правила о гласном полицейском надзоре». Было это в 1882 г. Надзор этот был весьма суровый, однако было покончено с произволом: теперь, по Положению, гласный полицейский надзор учреждался по представлению губернатора, губернатор рассматривал те данные, которые ему доставляли полицейские или жандармские чины, затем дело поступало в Совещание при МВД, где присутствовали по два представителя от министерства юстиции и от МВД, председательствовал товарищ министра. «Я сам, – вспоминал П. Н. Дурново, – в этих совещаниях много раз председательствовал и десять лет состоял членом и по совести могу сказать, что дела в этом совещании рассматриваются настолько добросовестно, насколько вообще в административных учреждениях наших рассматриваются и разрешаются всякие дела»[286 - Гос. Совет. Ст. отчеты. 1908–1909 годы. Сессия четвертая. СПб., 1909. Стб. 275–276.].

Через полгода, 18 февраля 1883 г., П. Н. Дурново назначен вице-директором Департамента полиции с окладом в 5 тыс. рублей и тут же, 22 февраля, по предложению министра на него возложено исполнение юрисконсультских обязанностей по Министерству внутренних дел (исполнял до 3.12.1884). 15 мая 1883 г. произведен по докладу министра, «за отлично усердную службу», в действительные статские советники и получил бронзовую медаль в память коронования Александра III.

В 1883 г. министр возложил на вице-директора Департамента полиции «обозрение настоящего состояния и деятельности С.-Петербургской полиции». Поручение это было «исполнено им вполне успешно».

26 апреля 1884 г. П. Н. Дурново командирован в государства Западной Европы «для ознакомления с устройством полиции в многолюдных городах <…> и с теми приемами, путем которых достигается в них надзор за беспокойными и вредными элементами населения, дабы эти приемы применить у нас с соответственным изменением в устройстве полиции» (Ордер министра внутренних дел от 7.04.1884 г. за № 1426). Результатом было обозрение полицейских учреждений Парижа, Берлина и Вены при рапорте от 12 июня 1884 г. При этом обозрение учреждений Парижа, подчеркнул П. Н. Дурново, «составлено на основании моих личных наблюдений».

«Весьма признателен Г. Дурново за этот основательный труд, – написал министр на рапорте. – Прошу сделать из него извлечение о численном составе и стоимости содержания полицейских чинов в этих трех городах и сравнение с таковыми в Петербурге и Москве, а также составить соображение о том, во сколько, следуя примеру других столиц, надлежало бы усилить полицию в Петербурге и Москве и что это стоило бы»[287 - ГАРФ. Ф. 102. Д-1. Оп. 1. 1881. Д. 274. Л. 74–74 об.В свою очередь и министр производит на П. Н. Дурново весьма благоприятное впечатление. «В Августе [1884 г.] мне пришлось провести почти целый день с Графом Д[митрием] А[ндреевичем Толстым] при поездке в Шлиссельбург, – делился он с В. К. Плеве. – <…> я был буквально очарован его строго логическим умом, большими познаниями, ясным взглядом» (П. Н. Дурново – В. К. Плеве, 23 авг. [1884 г.] // ГАРФ. Ф. 586 /Плеве В. К./. Оп. 1. Д. 689. Л. 1 об.–2).].

С уходом В. К. Плеве в Сенат (21.7.1884) П. Н. Дурново вступает в должность директора Департамента полиции, а 23.08 назначается и. д. директора Департамента[288 - В связи с этим он пишет В. К. Плеве: «Душевноуважаемый Вячеслав Константинович, сегодня состоялся Высочайший приказ о назначении меня ис[правляющим] д[олжность] Директора Д[епартамен]та. Вполне отдавая себе отчет, поскольку я обязан Вам этим чрезвычайным по моим служебным качествам возвышением, я не могу при настоящем случае не выразить Вам еще раз мою душевную признательность за Ваше заботливое ко мне участие и редкое внимание к моим скромным заслугам. В какой мере мне удастся удовлетворить разнообразнейшим требованиям, предъявляемым к лицу, занимающему это место – Бог один ведает – мне все кажется, что я, по своей простоте, непременно должен оборваться и очень скоро, – но утешает меня только мысль, что вы совершенно искренне заверяли меня, что все обойдется благополучно. В действительности, пока, не взирая на значительные осложнения, возникающие в Варшаве, Харькове и Одессе, дела идут довольно ровно, и мне мало-помалу удается сосредоточивать в своей голове все нити, связующие дела, разбросанные по всей России» (Там же. Л. 1).] и быстро закрепляется на этом месте: с 1 января 1885 г. он директор. В связи с этим, по распоряжению тов. министра, из секретных сумм Департамента ему выдано 3 тыс. рублей на наем и содержание квартиры. П. Н. Дурново шел 42-й год, для бюрократа такого уровня – возраст молодой.

Департамент полиции был важнейшим в министерстве внутренних дел. Это определялось как стоящими перед ним задачами (охрана общественной безопасности и порядка, предупреждение и пресечение преступлений), так и все более усложняющейся внутриполитической ситуацией в империи (образование и деятельность «Народной воли», распространение марксизма, зарождение организованного рабочего движения). Объектом его деятельности были политические организации, партии, общества, культурно-просветительские учреждения, российские подданные за границей. Департамент ведал полицией (городской, уездной, речной, фабричной), охранными отделениями, адресными столами, пожарными командами; тесно взаимодействовал с Отдельным корпусом жандармов. Курировал работу Департамента товарищ министра, бывший одновременно и командиром корпуса жандармов.

В Департаменте было пять делопроизводств: первое (распорядительное) ведало личным составом полиции и занималось общеполицейскими делами; второе (законодательное) разрабатывало законопроекты, инструкции, циркуляры, а также ведало делами об изготовлении и хранении взрывчатки; третье (секретное) занималось политическим розыском, руководило внутренней и заграничной агентурой, обеспечивало охрану императора, наблюдало за деятельностью революционеров, ведало финансовые дела; четвертое наблюдало за производством жандармскими управлениями дознаний по государственным преступлениям; пятое готовило доклады для Особого совещания по административной ссылке политически неблагонадежных и осуществляло гласный и негласный надзор.

Структура Департамента полиции при П. Н. Дурново «не претерпевала сколько-нибудь существенных изменений»; основное внимание «уделялось “отлаживанию” деятельности Департамента в том виде, в котором его оставил Плеве, а также приспособлению ее к решению новых задач», обусловленных «выходом на общественно-политическую арену новых социальных сил»[289 - Перегудова З. И. Политический сыск России (1880–1917). М., 2000. С. 39.]. Обновление личного состава Департамента за счет представителей суда и прокуратуры было продолжено. Реорганизована русская полицейская служба в Европе. Повышена эффективность деятельности всех звеньев Департамента полиции.

6 октября 1884 г. удалось арестовать в Петербурге Г. А. Лопатина и Н. М. Салову, а 16 ноября в Харькове – И. Л. Манучарова, в Харькове 1 мая 1885 г. – П. Л. Антонова, а 2 мая – С. А. Лисянского, 27 января 1886 г. в Петербурге – членов группы «Рабочий», 22 февраля в Екатеринославе – Б. Оржиха, 1–2 марта 1887 г. в Петербурге – готовивших покушение на Александра III, обнаружить динамитную мастерскую и типографию, в 1890 г. – Ю. Раппопорта и главу поволжских народовольцев М. В. Сабунаева[290 - Лопатин Герман Александрович (1845–1918) впервые арестован в связи с делом Каракозова (1866), освобожден за отсутствием улик. Уехал за границу и вступил в ряды волонтеров Гарибальди (1867). Вернулся в Россию (1868) и арестован по делу «Рублевского общества» (распространение грамотности в народе). Выслан в Ставрополь под надзор родителей. Арестован за попытку бежать в Америку. Бежал из-под ареста. Освободил из ссылки П. Л. Лаврова и уехал с ним за границу. Вернулся в Россию (1870) и пытался освободить из ссылки Н. Г. Чернышевского. Арестован. Бежал за границу (1873). Вернулся (1879). Арестован и сослан в Ташкент, затем в Вологду. Бежал за границу (1883). Сблизился с народовольцами, вернулся в Петербург восстанавливать народовольческую организацию. Арестован на улице столицы (1884); по спискам привлеченных им к работе полиция арестовала остававшихся на свободе 97 народовольцев. Приговорен к смертной казни (1887), замененной бессрочной каторгой. Освобожден (1905).Салова-Яцевич Неонила Михайловна (1860 – после 1934) – слушательница Мариинских курсов в Петербурге. Член «Народной воли» (1880). Участница Парижского народовольческого съезда (1884). Член Распорядительной комиссии. Арестована и заключена в Петропавловскую крепость (1884). Приговорена Петербургским военно-окружным судом к смертной казни, замененной 20-ю годами каторги (1887).Манучаров (Манучарьянц) Иван (Ованес) Львович (1861–1909) – студент Петербургского университета. Член «Народной воли». Арестован по делу о нелегальной типографии (1884). При попытке бежать из Харьковской тюрьмы оказал вооруженное сопротивление. Приговорен к смертной казни, замененной 10-ю годами каторги. Заключен в Шлиссельбургскую крепость. Сослан на Сахалин (1896). Переехал в Благовещенск (1902).Антонов Петр Леонтьевич (Свириденко, Владимир Антонович, «Кирилл») (1859–1916) – рабочий. Участвовал в подготовке покушения на Александра II в г. Николаеве. При аресте оказал вооруженное сопротивление (1879). Примкнул к «Народной воле» (1880). Арестован в 1885 г. на улице Харькова. Приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. После 18 лет в Шлиссельбурге освобожден (1905).Лисянский Саул Абрамович (?–1886) – студент Петербургского университета. Член Южной группы «Народной воли». При попытке его арестовать, застрелил околоточного надзирателя и ранил в руку жандарма (2.05.1885). Было выяснено участие Лисянского в подготовке ограбления почтового вагона. Военным судом приговорен к повешению.Группа «Рабочий» – первая с.-д. организация в Петербурге (1885).Оржих Борис Дмитриевич (1864, Одесса – 1947, Чили) – один из руководителей народовольцев на юге Европейской России, организовал подпольную типографию в Таганроге. Арестован в Екатеринославе (22.02.1886). Приговорен к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Подал прошение о помиловании (1898), поселен в Никольск – Уссурийском, затем – Владивостоке. Активно участвовал в революционном движении в 1905–1906 гг. Бежал в Японию (1906). Обосновался в Чили.Раппопорт Ю. ехал в Россию для переговоров об активизации террористической работы; арестован на границе (1889).Сабунаев Михаил Васильевич – организатор московского народовольческого центрального студенческого кружка. Привлечен к дознанию по делу Г. А. Лопатина и выслан в Восточную Сибирь на 5 лет (1886). Бежал из ссылки (1888), пытался создать революционную организацию в приволжских городах. Арестован в Костроме (1890) и после года одиночного тюремного заключения выслан в Восточную Сибирь на 10 лет.].

В 1886 г. была ликвидирована в Женеве подпольная типография «Народной воли». В Париже обнаружена конспиративная квартира Л. А. Тихомирова и установлено за нею наблюдение. П. И. Рачковский «разработал» Л. А. Тихомирова и он порвал с революционной деятельностью, обратившись к Александру III с прошением о помиловании.

П. И. Рачковский организовал эффективную дискредитацию русской революционной эмиграции во французской прессе.

Были раскрыты планы покушения на Александра III и французских министров – «бомбисты» были арестованы французской полицией и осуждены французским судом (1890)[291 - Предупреждение покушений на жизнь Александра III надолго останется в памяти современников и будет отмечено (12.02.1916) председателем Государственного Совета А. Н. Куломзиным в Слове о скончавшемся П. Н. Дурново как «существенная услуга» его государству (Гос. Совет. Ст. отчеты. Сессия XII. 1916 год. Пг., 1916. Стб. 58).].

Об энергии, оперативности, напористости и жесткости Дурново-директора департамента полиции свидетельствует история разгрома революционного кружка в Ярославле в июне 1886 г.[292 - Гедеоновский А. В. Ярославский революционный кружок 1881–1886 гг. // Каторга и ссылка. 1926. № 3 (24). С. 104–106.]. Получив сведения о принадлежности студента Ярославского лицея П. П. Бессонова к революционной партии, П. Н. Дурново 4 июня распоряжается через начальника Московского охранного отделения «о немедленном производстве обыска у Бессонова». Обыск дал результаты, и студент был арестован. 13 июня начальник Ярославского жандармского управления получает телеграмму директора департамента полиции: «Прошу содержать под стражей Бессонова и немедленно арестовать Жирянову, Введенского, Чумаевского и, безусловно, всех, имевших с Бессоновым подозрительные отношения, укрывавших нелегального и на которых падает хотя бы малейшее подозрение в знакомстве с ним; в случае отсутствия достаточных данных к аресту сих лиц по формальному дознанию, содержите их под стражей на основании 33 ст. об усиленной охране и без разрешения департамента полиции никого не освобождайте. Дурново».

17 июня, соглашаясь с предложением прокурора Московской судебной палаты передать дознание по делу Бессонова для дальнейшего производства в Московское губернское жандармское управление, П. Н. Дурново пишет: «Предшествовавшие аресту Бессонова обстоятельства приводят меня к убеждению о нахождении в Ярославле значительного числа лиц, способствовавших укрывательству нелегальных, избравших означенный город своим притоном. Вследствие сего и в видах пресечения членам преступного сообщества возможности находить себе впредь безопасный приют в Ярославле, мною сделано распоряжение об аресте всех лиц, на которых падает хотя бы малейшее подозрение в сношениях с Бессоновым и Цыпенко и в укрывательстве последнего».

Поскольку время было каникулярное и студенты успели разъехаться по родным местам или поступили на службу, то аресты были произведены в Московской, Ярославской, Орловской, Воронежской, Саратовской, Новгородской, Владимирской, Смоленской, Тверской, Уфимской и Тульской губерниях и коснулись лиц, уже больше года покинувших Ярославль. Было арестовано «около 50 человек» и среди них, кроме студентов, 3 уже окончившие лицей, 2 офицера, 2 народные учительницы, 2 бывших семинариста, 3 бывших гимназиста, 5 служащих различных учреждений, помощник присяжного поверенного, шляпница, содержательница столовой, 2 нелегальных.

Одновременно с ярославским делом производились дознания по делу Рыбинского кружка, по делу Муханова и по делу Беневольского в Москве.