Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг.

17 апреля 1961 года под прикрытием военных кораблей США в нескольких пунктах Кубы высадились десанты кубинских контрреволюционеров. Основные бои развернулись в районе Плайя-Хирон и привели к разгрому этих десантов.

СССР резко осудил действия США.

Кубинский вопрос, который стал постоянным раздражителем в советско-американских отношениях на длительный период времени, перерос в настоящий кризис в 1962 году.

Еще в начале марта 1961 года американский посол Томпсон передал Хрущеву конфиденциальное послание президента Кеннеди с предложением организовать встречу на высшем уровне. В ходе дальнейшей переписки они договорились встретиться в Вене 3–4 июля 1961 года.

С советской стороны во встрече участвовали Хрущев, Громыко, посол Меньшиков, Добрынин. С американской – Кеннеди, Раск, Колер, Болен и Томпсон.

Примерно дней за десять до встречи в Москве состоялось специальное заседание политбюро, посвященное подготовке позиции к встрече Хрущева и Кеннеди. Мне довелось присутствовать на этом заседании в качестве советника делегации.

На политбюро с изложением своей позиции на встрече с Кеннеди выступил Хрущев. Надо сказать, что с самого начала он исходил из ошибочной предпосылки, что молодого и малоопытного президента США можно, дескать, заставить уступить, в частности в берлинском вопросе, опираясь при этом на мощную группировку советских войск в Европе. Выступление Хрущева ясно свидетельствовало о его намерении оказать в Вене сильный нажим на президента Кеннеди по основным вопросам, особенно по германским делам. Советский премьер надеялся, что после недавней неудачи на Кубе Кеннеди может уступить его нажиму.

Большинство членов политбюро, не зная хорошо Кеннеди и международных дел, поддержало тактическую линию Хрущева. Лишь один Микоян высказал сомнения. По его мнению, приход к власти молодого президента надо было использовать не для наскоков и нажима, а для попытки завязать с ним разумный, конструктивный диалог в расчете на позитивное развитие советско-американских отношений. Нажим может оказаться контрпродуктивным, если президент окажется «с характером».

Хрущев разгорячился. Он утверждал, что создалась благоприятная ситуация, которую нельзя упускать. Микоян, увидев, что он явно в меньшинстве, не стал больше спорить, сказав, что он «лишь за осторожность». Громыко уклонился от участия в этом споре.

Итак, 3 июля 1961 года в Вене началась двухдневная встреча глав правительств СССР и США.

Переговоры шли без четко определенной повестки дня, хотя и было условлено, что состоится обмен мнениями о развитии отношений между США и СССР, а также по широкому кругу международных проблем.

Президент Кеннеди заявил, что его беспокоит тот факт, что СССР стремится ликвидировать капиталистическую систему в других странах и уничтожить американское влияние там, где оно традиционно проявлялось. Сказал далее, что в настоящее время советско-китайский блок, с одной стороны, и США с их западноевропейскими союзниками, с другой, находятся с точки зрения соотношения сил в состоянии равновесия. Поэтому, когда происходит резкое изменение равновесия, это становится «предметом озабоченности США».

Хрущев в ответ с горячностью говорил, что СССР не вмешивается в дела других стран, что он против экспорта революций, но одновременно выступает и против экспорта контрреволюции.

Центральным и наиболее напряженным на встрече стало обсуждение германского вопроса. Хрущев в свойственной ему наступательной манере изложил свои мысли по урегулированию этого вопроса. По существу, советский премьер поставил Кеннеди перед выбором: или совместно подписать соглашение, признающее существование двух Германий (ФРГ и ГДР), или он, Хрущев, должен будет подписать сепаратный договор с Восточной Германией не позже декабря, после чего оккупационные права западных держав в Берлине и свободный доступ к городу «перестанут существовать». Западный Берлин как самостоятельное образование может существовать как и раньше, но его коммуникации с внешним миром будут контролироваться восточными немцами. Никакие задержки в осуществлении этих мер не будут допускаться.

Любые попытки со стороны Запада вмешаться в их осуществление, с горячностью заявил он по ходу дискуссии, могут тогда привести даже к войне.

Как рассказывали впоследствии американские участники этой встречи, президента Кеннеди все это встревожило. У него сложилось мнение, что длительный кризис в отношениях с Хрущевым из-за германской проблемы неминуем.

Надо сказать, что упоминание Хрущевым о возможной войне ставило целью убедить Кеннеди в серьезности положения и необходимости решения проблемы на предлагаемых Хрущевым путях. В действительности же, когда все эти вопросы обсуждались на заседании политбюро (тогда оно называлось Президиумом) в преддверии венской встречи, никто и не помышлял о военной конфронтации с США. Это исключалось. Речь шла лишь об оказании нажима на Кеннеди. Хрущев тут явно блефовал (сознательно или эмоционально – трудно сказать). Но должен прямо сказать: Хрущев опасался войны и, разумеется, совсем не рассматривал такую альтернативу из-за германских дел.

Кеннеди признал, что положение в Западном Берлине и Германии в целом является ненормальным, однако, сказал он, время для предлагаемых изменений не наступило. Он призвал Хрущева «не нарушать нынешнее равновесие сил». Президент предлагал отложить рассмотрение германского вопроса. Хрущев же продолжал настаивать на своем, говоря, что решение СССР подписать не позже декабря мирный договор с ГДР с вытекающими из этого последствиями принято и никакие угрозы со стороны США его не остановят.

Короче, когда они разъехались, вопрос этот превратился в тлеющий бикфордов шнур. Кеннеди, уверенный в серьезности угроз Хрущева, стал готовиться к военным контрмерам. Хрущев же продолжал занимать достаточно жесткую позицию, не переступая, впрочем, опасной черты. Переговоры по германскому вопросу и Западному Берлину велись напряженно, и напряженность вокруг этих вопросов сохранилась на долгие месяцы.

В ходе обмена мнениями в Вене обсуждался также вопрос о прекращении ядерных испытаний. Хрущев указал, что проведение трех инспекций ежегодно соответственно на территориях СССР, США и Англии вполне достаточно для проверки соблюдения соглашения о прекращении ядерных испытаний. (Хрущев вообще впервые соглашался на такие инспекции внутри СССР.) Кеннеди, в свою очередь, настаивал на более строгих мерах контроля, на увеличении числа ежегодных инспекций. Вопрос о контроле так и остался неразрешенной проблемой.

Короче, на встрече в Вене обеими сторонами были упущены определенные возможности поставить вопрос о прекращении ядерных испытаний на практические рельсы: важно отметить, что в этот момент и США, и СССР говорили о полном запрещении испытаний во всех сферах, включая и подземные. Как известно, последующие дискуссии привели позже к соглашению лишь по трем сферам.

Интересно отметить, что в ходе обсуждения кубинских дел президент США в личной беседе с Хрущевым признал, что кубинская операция была его ошибкой, совершенной в результате неверной информации, полученной им от Центрального разведывательного управления США.

В целом встреча в Вене между Хрущевым и Кеннеди (она оказалась единственной) была важной с точки зрения дальнейшего хода событий. Хрущев уехал с этой встречи, все еще недооценивая решимость Кеннеди защищать свои позиции. Кеннеди же, пожалуй, несколько переоценивал готовность Хрущева к решительным действиям вокруг Берлина, начав сам подготовку к возможной пробе сил. У меня же осталось впечатление от их встречи в Вене, что у Хрущева был неплохой шанс установить там более конструктивные личные отношения с новым президентом, но он упустил этот шанс и реальную возможность улучшения принципиального взаимопонимания с Кеннеди.

Меня назначают послом в США

В конце 50-х годов Хрущев ввел одно новшество при рассмотрении внешнеполитических вопросов на заседаниях политбюро. Прежде на таких заседаниях от МИД присутствовал лишь один министр. Хрущев стал вызывать на обсуждение соответствующих пунктов повестки дня заседаний политбюро и заведующих наиболее важных отделов министерства.

Хрущев часто спрашивал их мнение по разным аспектам обсуждаемого вопроса, причем делал это до того, как выскажет свое мнение министр. Расчет был прост: если сперва выступит министр, то заведующий отделом вряд ли посмеет ему противоречить, но когда его спрашивали первым, то тут, как говорится, он должен был «думать сам», полагаясь лишь на свое знание предмета, и высказывать свои, порой не совсем ординарные или стандартные, мысли, чего, собственно, и добивался Хрущев.

Такому «допросу» по американским делам порой подвергался и я. При этом обычно у Хрущева – особенно после выходного дня, когда, по его выражению, он «гулял и думал», – рождалось немало самых разнообразных идей: от действительно интересных до практически нереальных, хотя и броских с первого взгляда.

В последнем случае непросто было высказывать ему критическое мнение, особенно в присутствии других членов политбюро. Однако вопросы подчас были слишком важными, чтобы «лукавить», и приходилось, хоть и дипломатично, говорить то, что думаешь («Ваше предложение интересно, но американцы не оценят и не примут его»).

Такие ответы вызывали подчас недовольство Хрущева. Но последующая реакция из Вашингтона часто оказывалась близка к высказанному мною мнению.

4 января 1962 года состоялось очередное заседание политбюро. На нем рассматривался ряд вопросов, касающихся отношений с США, поэтому был приглашен и я. В конце обсуждения Хрущев сказал, что у него остался еще один вопрос «вне повестки дня» – о назначении нового посла в США в связи с уходом Меньшикова на пенсию.

Ожидая, что Хрущев может спросить мое мнение на этот счет, я стал лихорадочно перебирать в уме возможные кандидатуры.

Однако он не стал ничего спрашивать (как после выяснилось, члены политбюро обсуждали уже этот вопрос в узком кругу еще до начала заседания, но я не знал этого). Хрущев сказал, что у него есть одна кандидатура. В полушутливой форме он добавил, что лучше всего, видимо, назначить на этот пост человека, который часто умеет отгадывать реакцию американцев на то или иное его предложение. «Ему и карты в руки». И тут он назвал мою фамилию, спросив, какое будет мнение на этот счет.

Члены политбюро заулыбались. «Поддерживаем, поддерживаем», – сказали они. Хрущев подытожил: «На этом решим», – после чего поздравил меня с назначением.

Для меня действительно все это было полной неожиданностью. Я и не думал об этом. Мне исполнилось всего 42 года, и я еще ни разу не был послом ни в какой стране. А тут назначение на пост № 1 в советском дипломатическом корпусе.

Когда я пришел домой и сообщил жене, она сперва тоже не поверила. «Вечно ты шутишь». Да я и сам как-то еще не освоился с этой мыслью. Лишь когда нам домой позвонил Громыко и поздравил с назначением, только тогда до нас обоих стала доходить ожидавшая нас крутая перемена и в жизни, и в работе.

Так я стал девятым по счету советским послом в Америке (после Трояновского, Уманского, Литвинова, Громыко, Новикова, Панюшкина, Зарубина и Меньшикова). Но я, разумеется, не знал и не мог даже предполагать, что пробуду на этом посту почти четверть века (1962–1986). Много прожито. Много пережито.

Начался совершенно новый этап в моей жизни.

Часть вторая. Президентство Джона Кеннеди, 1961–1963 гг.

Первые встречи в Вашингтоне

Инструкции Москвы

Итак, 15 марта 1962 года я прибыл в Вашингтон в качестве советского посла. Накануне отъезда я зашел к Громыко для получения инструкций. Он тепло попрощался и сказал, что никаких особых наказов не собирается мне давать: «Мы с Вами в течение последних двух лет встречались чуть ли не каждый день по американским делам, – сказал он. – Единственный личный совет, который я хотел бы высказать, заключается в том, чтобы Вы не торопились давать каких-либо скороспелых оценок по тем или иным действиям американской администрации, даже если внешне они и могли носить какой-то сенсационный характер».

Поясняя свою мысль, он заметил, что мне, конечно, известно, что порой разные члены политбюро по-разному оценивают события в советско-американских отношениях и подчас довольно эмоционально воспринимают их (намек на Хрущева). Поэтому моя задача – давать в Москву серьезную, солидную, аргументированную информацию, не сбиваясь «на мелочи».

Вообще должен сказать, что, хотя Громыко был известен как «железный министр», который всегда целиком и полностью выполнял решения политбюро ЦК, не отступая от них ни на шаг в любых переговорах с Вашингтоном, в целом же он не был убежденным сторонником конфронтации с США и старался по возможности избегать их. Он ценил элементы стабильности в этих отношениях, хотя и не настаивал должным образом на своем мнении, если это расходилось с мнением напористого Хрущева. (Надо отдать должное Громыко: в частном разговоре с ним он обычно высказывал откровенно свою точку зрения, но не доводил дело до серьезного спора, тем более в присутствии других членов советского руководства.)

Побывал я перед отъездом, конечно, и у Хрущева. Его наказ был энергичен: твердо защищать и продвигать интересы Советского Союза и «не поддаваться на провокации». Вместе с тем я услышал из его уст и немножко необычный для него совет: «Не задираться без нужды». Он прямо сказал, что война с США недопустима и что я всегда должен исходить из этого. Это – главное.

Затем он дал оценку нашим отношениям с США. Говорил он, как всегда, эмоционально. Из сказанного им было видно, что основной задачей на тот момент в советско-американских отношениях он ставил решение германского вопроса и проблемы Западного Берлина (в духе того, что он говорил Кеннеди в Вене: заключение мирного договора с двумя германскими государствами, ФРГ и ГДР, при этом Западный Берлин будет наделен статусом «вольного города»). Такое решение должно было, по его мнению, внести стабильность в положение послевоенной Европы и несколько ограничить влияние США в возрождавшейся Германии. Последняя же по-прежнему оставалась предметом озабоченности советского руководства, особенно с точки зрения возможности получения западными немцами ядерного оружия в свои руки.

Резко критиковал он и стремление американцев развивать свое стратегическое ядерное превосходство, что делало их, по его словам, «особенно нахальными». В качестве примера он сослался на размещение американских ядерных ракет в Турции, «под самым носом у Советского Союза». «Надо постепенно укорачивать им руки», – заявил он. Однако эту свою мысль он не развивал. Возможно, у него уже были планы размещения советских ракет на Кубе. Но он ни словом не обмолвился об этом в беседе со мной.

О президенте Кеннеди говорил уже более уважительно, чем, скажем, год назад. Теперь Хрущев считал, что хотя президент и молодой, но «человек с характером». И все же у него проскальзывали нотки, что надо продолжать оказывать нажим на Кеннеди в расчете на успех. Он считал, что вторая встреча с ним могла бы быть полезной.

После беседы с Хрущевым у меня не сложилось впечатление, что он исходил из возможности крупного конфликта с США в обозримом будущем, хотя напряженность в отношениях (главным образом из-за германских дел) будет, по его оценкам, время от времени сказываться. В общем, особой тревоги у Хрущева не было, когда он «благословил» меня на этот пост.

Конфиденциальный канал

Следует сказать, что в период после отъезда посла Меньшикова домой 4 января и до моего приезда в Вашингтон в марте между Хрущевым и Кеннеди продолжался негласный обмен мнениями.