Господин военлет

– Просто Павел, Серега!

– На брудершафт?

– Непременно!

Локти едут по столу, но с третьей попытки удается выпить на брудершафт. Серега целует меня пьяно, но искренне. Закуриваем. Серый дымок нехотя тает в вечернем воздухе.

– Хорошо, Павел!

– А то, Серега!

– Можно просто Серж…

Ради таких моментов и живем.

– Приходилось летать на аэроплане, Павел?

Лезу в карман. Днем я обнаружил в нем синюю дерматиновую книжечку с текстом на французском и своей фотографией – точнее, с фотографией бывшего владельца тела. Французский я знаю плохо – знание языков после «воскрешения» восстанавливается медленно. В книжечке что-то про авиацию.

– «Бреве», международное летное свидетельство! – Глаза поручика сейчас окажутся на затылке. – Ты авиатор! Но почему в пехоте?

Не знаю, я же контуженый…

– Где учился? В Англии? Во Франции?

Пусть будет в Англии.

– В Хендоне, Фанборо? На чем летал: «Авро», «Сопвич», «Блек Борн»?

Я и слов таких не знаю. Пусть будет «Сопвич», «Блэкборн» мне не выговорить.

– «Сопвич-таблоид» – хороший аппарат; у соседей, в двадцать первом отряде, такой. Он пока опытный. Говорят, будут выделывать в Петрограде у Лебедева. Французские аэропланы не хуже. В нашем отряде «Фарманы» и один мой «Вуазен», недавно прислали. В школе учат на «Фарманах», а лучших выпускают на «Вуазене», – поручик немного рисуется – похоже, что сам на фронте недавно. – Хорошие аппараты!

Этажерки с пропеллером. Видели! В кино.

Рапоту не остановить, я и не пытаюсь. Его коротенькая биография предстает во всей красе. Сын машиниста-железнодорожника, решивший выбиться в люди. Кадетский корпус, который Серж оканчивает первым в выпуске. Привилегированное Михайловское артиллерийское военное училище в Санкт-Петербурге, пардон, Петрограде. С началом войны столицу патриотично переименовали. В училище Рапота снова в числе первых, далее казус. Выпускники по окончании курса получают чин подпоручика, но государь-император при поздравлении оговорился и назвал Сергея поручиком. Никто не осмелился поправить монарха, и Сергей выпущен на чин старше. Вот ведь как славно!

Везучий человек Серж! В училище я тоже был лучшим на курсе, но в мое время это не имело значения. Значение имело происхождение от «нужных» родителей, их связи…

Как лучший выпускник Сергей имел право на выбор вакансий, но он попросился в летное училище. Ему с детства хотелось в небо. К тому же летчики – это престижно! Жаль, что не может показать мне свой мундир – в отряде остался. На нем сейчас полетное обмундирование: кожаная куртка и свитер под нею… Шлем остался в палате. В шлеме тулья из пробки, а сверху прокладка из металлической сетки – для амортизации. Это, значит, если головкой приложится… Вместо шлема на голове Сержа – пилотка с кокардой, но не защитная, а черного бархата с алыми выпушками по краям, на тулье выложен крестом серебряный галун. Всем в армии положены сапоги, а авиаторам – ботинки с кожаными крагами: «Вот, смотри: правда, красиво?» Просто очарование! Знаю ли я, сколько летных школ в России? Откуда… Две! В Гатчине и Севастополе. Еще военлетов готовят в Москве, но это не то. Гатчинская школа – самая лучшая! Разумеется, ведь именно в ней учился поручик Рапота. У него есть нагрудный знак военлета: венок из лавровых листьев с наложенными на него крыльями и скрещенными мечами. В центре гербовый щит под короной с императорским вензелем. Знак в отряде на кителе остался. Зато на серебряных погонах куртки черненые орлы – знак квалификации. Военлеты зовут их «мухами», но дорожат больше, чем наградами. Авиаторы без дипломов носят крылышки с пропеллером, их называют «утками».

Как Сергей попал в госпиталь? При посадке порыв ветра бросил аппарат вниз. Подломилось шасси, поручик вылетел из гондолы и приложился хребтом о сыру землю. Думали, перелом позвоночника, но, слава Богу, обошлось – только ушиб. Спина побаливает, но это ерунда. Разве пилоты не пристегиваются в полете? Пристегиваются только трусы – поручик не таков. Его не раз обстреливала в полетах германская воздухобойная артиллерия и даже, по ошибке, своя. А наши солдатики, как увидят аэроплан, всегда палят: думают, что германский. В отряде в начале войны экипаж чуть не погиб – свои сбили.

Сергей ждет не дождется возвращения в отряд. Летчики теперь очень нужны – они добывают сведения более точные, чем кавалерия. Они бомбят германцев, корректируют артиллерийский огонь. Наступление германцев из Восточной Пруссии обнаружили авиаторы его отряда, благодаря чему наши подготовились. Завтра он попросит его непременно выписать…

– На посошок?

Сергей подставляет стопку. Прощай, Шустов! Оставив в беседке все как есть, бредем по аллее. Сергей не умолкает. Знаю ли я, кто у него начальник отряда? Леонтий Иванович Егоров, знаменитый русский летчик, он турок в Болгарии еще в 1912-м бомбил.

Что, интересно, мы делали в Болгарии в девятьсот двенадцатом? Куда только русских не заносит!

– Представляете, государь тогда запретил военным участвовать, так Леонтий Иванович вышел в отставку и таки уехал. Наш командир строг, но справедлив, господа офицеры и нижние чины его обожают…

– Оставьте меня! Пустите!

Женский крик! И голос знакомый… Делаю стойку, как легавая на дичь. Не нравятся мне такие крики…

– Помо… – крик обрывается. Медлить нельзя.

Срываюсь с аллеи и несусь сквозь кусты, проламывая их, как танк. Только б не ошибиться направлением! Далеко за спиной топочет поручик – бегает он куда хуже, чем летает. Влетаю на укромную полянку. Есть! На земле лежит женщина… Господи, Ольга! Подол платья задран до шеи, некто в военной форме, сопя, стаскивает с сестры милосердия белые панталончики. Уже почти стащил…

Носком сапога в бок! Насильник валится в сторону. Ба! Сам Бельский! Что ж вы, князь, так с барышней?! Еще разок – в живот! Отдохните, ваше благородие!

Оглядываюсь: за спиной застыл Сергей. Глаза у него, как блюдца.

– Помоги Ольге!

Медлит, смущенно отворачиваясь от белого женского тела. Все приходится самому. Раз – и панталончики на месте! Два – одернут подол! Три – усаживаем пострадавшую на землю. Лицо у Ольги бледное, она часто дышит. Знакомые симптомы – удар в солнечное сплетение. Это где ж князь так наловчился?

Поворачиваюсь. Бельский уже стоит, морщась от боли. Внезапно лезет в карман и выхватывает пистолет. Реакция у меня бессознательная. Прав был доктор: рефлексы в порядке. Отдайте пистолетик, князь – поранитесь! Передергиваю затвор и приставляю ствол к виску штабс-ротмистра. Господи, ну и перегар! Я сам пьян, но этот!

– Ты! Скотина! – палец трепещет на спусковом крючке.

Лицо князя сереет. Спусковой крючок выбрал половину хода.

– Господин прапорщик! Пожалуйста!

Поворачиваюсь. Ольга на ногах, Рапота поддерживает ее. Лицо сестры милосердия перекошено ужасом.

– Поручик, проводите барышню! Я с князем побеседую!

Она умоляюще складывает руки на груди. Я киваю: «Не беспокойтесь!» Сергей вежливо, но настойчиво уводит Оленьку, по пути она дважды оглядывается. Когда пара исчезает за кустами, я прячу пистолет в карман. Лицо князя приобретает нормальный цвет.

– Послушайте, прапорщик! – глаза его бегают, кончик языка лихорадочно облизывает губы. Похоже, протрезвел. – Мой дядя командует армией. Через неделю вы будете подпоручиком… Ничего особенного не произошло, ведь так? Подумаешь, пощупал жидовочку! Незачем приличного человека за нос водить! Строит недотрогу, блядь госпитальная!

Раз – и он падает навзничь. Тяжело ворочаясь, поднимается. Два – и снова спинкой о землю. Теперь комплект. Князю будет комфортно по ночам – собственные фонари под глазами. Гляди, снова поднимается ванька-встанька? В солнечное сплетение! Больно? Вот и Ольге было… Напоследок – удар по тылам! Штаб-ротмистр ныряет головой в кустарник. Курсант Петров упражнение закончил!

В палате ко мне бросается Рапота:

– Он жив?

– И даже здоров. Подлечится немного – совсем красивым станет!

Он хмыкает, но внезапно снова грустнеет.

– Проводил Ольгу?

Он кивает: