За туманами Большой реки

Временами леса расступались. К реке выходили луга, уставленные стогами, пашни с молодыми всходами. По урезу воды в камышах стояли цапли, в зарослях крякали жирные утки, то и дело поднимаясь на крыло.

В одном месте Ваня увидел, как деревенские ребятишки тащат из реки тяжелый бредень, как бьется в чупе рыба…

Ваня вздохнул всей грудью воздух речных долин и разливов. Тоска и страхи понемногу стали рассеиваться.

Ему нравилось вот так плыть и плыть на пароходе вдоль берегов с деревнями, церквами, овинами и скотными дворами, крытыми соломой…

Вот пароход вошел в коридор сосновых боров. Гигантские сосны склоняли свои кроны над водой, крутые обрывистые берега были увиты мощными корнями, удерживавшими эти гигантские деревья.

Под этими корнями сидели пастухи и жгли костер, над которым висел котелок. Такая мирная вокруг была картина. Хотелось, чтобы это путешествие длилось и длилось всегда.

– Когда я вырасту, я стану работать на флоте, – сказал сам себе Ваня.

– Флот – настоящее мужское дело, – ответил кто-то за его спиной.

Ваня обернулся. Это был пожилой человек в фуражке с кокардой, форменном кителе с золотыми пуговицами.

– Вы – капитан? – спросил Ваня радостно.

– Капитан-наставник Щукин. Василий Васильевич, – человек протянул мальчику руку. – А тебя как зовут?

– Меня? Ваня. Я в детдом еду. Мамки нет. А папка воюет…

– Эвон как, – сказал капитан. – Давно стоишь тут. Замерзнешь. Пойдем-ка лучше ко мне в рубку. Горячего чайку выпьем. За штурвалом постоишь.

– Я? – задохнулся от счастья Ваня.

– Ты, конечно.

Они поднялись по железной лестнице в рубку.

Переправа

Ближе к вечеру пароход причалил к пристани, за которой видна была большая деревня и темные леса за нею.

– Приехали, ребята, – сказала простуженным голосом провожавшая детей женщина. – Переправитесь через реку, а дальше, как повезет.

Стайка ребятишек шести-восьми лет, одетая в далеко не новые пальтишки, перевязанные для тепла платками, истоптанными башмачками, осторожно покинула нагретые места на пароходе. Каждый держал в руках узелок с пожитками.

На пристани стояла другая женщина, она была красива, молода, одета в синий плащ и синий платок. Каждому ребенку, спускавшемуся по трапу, она протягивала руки.

– Здравствуйте, друзья! Меня зовут Ниной Михайловной. Я – воспитатель Николаевского детского дома.

Пароход дал прощальный гудок и исчез за поворотом реки в темных лесах.

Дорога таинственно уходила в темную реку, противоположный берег едва угадывался в сумраке желтыми огоньками деревни. Река была очень широкой и несла темную воду, которой было так много, она была так глубока и стремительна, что становилось не по себе перед ее могучей силой.

– Где мы? – тревожно спросил Ваня встречавшую их женщину.

– Это Гончарка. Большая деревня. А на том берегу – село Красное. А в пятидесяти километрах ниже по течению будет старинный городок Усолье…

Справа и слева по берегу серели тени больших крестьянских домов, в окнах которых изредка светились огоньки.

Пароход, привезший их, отчалил от пристани и, дымя трубой, поплыл по реке дальше, через темные леса, стоящие по берегам..

– Мы только сегодня получили телеграмму, – виновато сказала Нина Михайловна. – Меня командировали встречать вас.

Скоро из крайнего дома вышел хромой дяденька с керосиновым фонарем в руках. Он был в длинном плаще с капюшоном, покрывавшим голову. За ним вышел молодой долговязый парень, тоже в плаще.

– Я – паромщик, – сказал первый. – А это мой помощник. Сынок мой. Скоро, ребятки, отправимся, – добавил он деловито. – Только бы не снесло далеко. Река играет…

– Да уж вы постарайтесь, – попросила дяденьку Нина Михайловна. – Нам еще до Николаевки пешком. И дождь начинается.

– Пешком? – удивился паромщик и посмотрел на небо.

И правда, игравшее отблесками заката небо потемнело вдруг от набежавшей тучи, и мелкий дождь посыпался, как через сито, с сумрачного неба.

Паромщик ушел, хрустя галькой на берегу, но из деревни к дороге, где, как воробьи, жались друг к дружке ребятишки, стали выходить молодые женщины и старушки.

– Господи, – перешептывались они, – опять в Николаевку сирот везут. Везут и везут… Что война проклятущая делает. Говорят, где-то детский дом разбомбили. Так вот их и везут. Одних в Погорелове оставляют, других – в Усолье везут…

Женщины подходили к ребятам, стараясь обнять, приласкать, погладить каждого, совали в руки, в карманы вареную картошку, кусочки хлеба, морковь, вяленую репу.

– Погодите, – сказала одна, – я вам клеенку принесу, станете в дороге от дождя укрываться, ежели чего.

– Что уж, не могли с Николаевки лошадь послать? Или в Красном подрядить подводу? – ворчали старушки.

– Где теперь лошадей взять? Всех на фронт угнали. Сначала мужики ушли, потом коней забрали… Остались кривой да желтый…

Вверху по течению, куда ушел паромщик, послышался плеск воды и скрип уключин, скоро и сам паром засветился огнями.

– Шевелись! – подбадривал перевозчик детей. – Залезайте на паром, да держитесь покрепче за леера.

Паром – две большие лодки, поверх которых настелены доски. Он шел против течения, паромщик с сыном налегали на весла, которые были сделаны из нетесаных брусьев, с огромными лопастями на концах. Двигались медленно. На середине реки течение яростно подхватило паром с детьми и понесло вдоль берегов.

– Навались! – страшно кричал паромщик своему напарнику. – Еще раз, еще…

На том берегу загорелся сигнальный фонарь, на который ориентировался этот утлый ковчег с сиротами.

И тут среди темных облаков сверкнула молния, и небо с грохотом порвалось поздней осенней грозой. – Это, ребята, к счастью, – прошептала проводница прижавшимся к ней малышам.

Но, наконец-то, паром вырвался из объятий реки и ткнулся в берег. Осторожно вышли на сушу. Ване показалось на какой-то момент, что там, на той стороне могучей реки, осталась страшная война и все беды, которые принесла она людям.

Гроза, все еще ворча, откатывалась за реку, сверкала зарницами над бескрайними кряжами тайги.

Где то там, далеко, за темными лесами, за высокими горами, за широкими долами Красная армия билась с лютым врагом.

На календаре была самая середина войны.