Люди в погонах

Наступила тишина. Снова скрипнул стул под Степшиным. Майор всем корпусом подался вперед, будто приготовился встать и доказывать несостоятельность доводов нового комбата, но удержался, принял выжидательную позу. Первым подал голос Крайнов.

– Мне кажется, – сказал он, медленно вставая со стула, – что мы хотим сознательно снизить результаты стрельб.

– Я уже говорил об этом подполковнику, – подхватил Степшин, – именно сознательно.

Мельников развел руками:

– Странно это слышать, товарищи. Выходит, что вас интересует только мишень, а не мастерство солдата.

– Меня лично интересует оценка, которую ставят за пораженную мишень, – ответил майор.

– Вот-вот, – сказал Мельников. – Я так и понял. Вы, товарищ майор, предлагаете пойти на сделку с собственной совестью, чтобы избежать лишнего беспокойства. Я согласиться с этим не могу. Послушаем других товарищей.

Опять наступила тишина. Комбат не торопил людей высказываться. Он понимал, что поставленный перед коммунистами вопрос затрагивает их самолюбие.

Но вот поднялся старший лейтенант Буянов.

– Разрешите?

Лицо его, с маленьким, вздернутым кверху носом, было красным от волнения.

– У меня, – произнес он с обычной торопливостью, – тоже сидит в голове такая мысль: не снизим ли мы результаты стрельб, если усложним обстановку на стрельбище? Но я подумал сейчас и о другом. Может ли коммунист быть спокойным, зная, что высокие показатели в огневом деле достигнуты упрощенным методом?

– Раньше вы молчали, – перебил его Крайнов.

– Да, молчал, – признался выступающий, – потому что не вникал. А сейчас… Сейчас молчать не буду. План комбата считаю правильным.

Мельников слушал Буянова и думал: «Хорошо рассуждает человек. Почему же к Зозуле не проявил он чуткости?»

После Буянова попросил слова Нечаев.

– Пожалуйста, – разрешил Мельников и подумал: «Давайте, товарищ секретарь, поддерживайте. Ваш голос много значит».

– Мне хочется задать один вопрос майору Степшину и старшему лейтенанту Крайнову, – сказал Нечаев, постукивая блокнотом по ладони. Интересно, как они считают, для чего мы проводим стрельбы?

– Это детский вопрос, – отмахнулся Степшин с явным возмущением.

– Нет, не детский, – стоял на своем Нечаев. – Если бы вы правильно понимали этот вопрос, иначе бы рассуждали. Устав требует всю учебу приближать к боевой действительности. Почему же стрельбы должны быть исключением?.. Конечно, собственные ошибки признавать тяжело, еще тяжелее – исправлять их, но это необходимо. Этому учит нас партия.

– Правильно, – сказал Мельников.

После Нечаева выступили еще трое, и, хотя каждый из них не скрывал беспокойства за результаты стрельб, все же с планом комбата они согласились.

В конце совещания Мельников предупредил всех:

– Теперь, товарищи, поговорите с солдатами. Пусть поймут, что стрельбище – это не тир, а поле боя.

Когда коммунисты разошлись, комбат подозвал Степшина и распорядился:

– Возьмите план стрельбища и постарайтесь, чтобы завтра к вечеру все, что я здесь наметил, было выполнено.

Степшин встал, вытянулся и произнес подчеркнуто официально:

– Слушаюсь.

За время службы в армии у него выработалось качество: при получении указания старшего начальника отметать от себя все мысли, не получившие одобрения, и быстро сосредоточиваться на содержании приказа. Так поступил Степшин и сейчас. Он взял со стола план стрельбища и вышел из комнаты. А Мельников, оставшись один, подумал: «Рановато я, кажется, начал восхищаться своим заместителем. И в батальоне, видно, не все в порядке. Следует присмотреться получше».

С этими мыслями он подошел к окну. На улице по-прежнему было серо и скучно. Прижавшись к голым веткам клена, сидели воробьи, робкие, тихие, точно пристывшие к холодному дереву. А потоки дождя все хлестали по земле, крыше. Звенела в железных желобах вода. На дорогах росли и пузырились мутные лужи.

…Вечером того же дня Мельников доложил командиру полка о принятии батальона. При этом он сказал и о том, что увидел на стрельбище. Полковник, стоя посредине кабинета, вдруг изменился в лице.

– Не сгущайте краски. Я знаю батальон, знаю Степшина. А что касается недостатков, их можно везде найти. Если что не нравится, сделайте лучше. Поняли?

– Понял.

– Вот и извольте трудиться. И смотрите, чтобы результаты этих стрельб были не ниже прежних.

– Не знаю, товарищ полковник, как получится.

– Вы бросьте такие разговоры. Надо сделать все, чтобы мишени были поражены. Запомните это. Отвечаете за все вы.

Уходя из кабинета, комбат подумал: «Командир полка тоже только о мишенях беспокоится. Странно».

Придя домой, Мельников решил полистать свои тетради, перечитать кое-что из написанного, подумать. Но едва подошел к столу и увидел взятые в библиотеке журналы, вспомнил, что просил их всего на одни сутки. «Надо нести», – подумал он, тяжело вздохнув. Пришлось снова одеваться, запирать квартиру и по грязи брести в клуб.

Ольга Борисовна встретила его приветливо. Здороваясь, кивнула головой и улыбнулась так, что свет висящей под потолком электрической люстры засверкал у нее в глазах.

– Какой вы аккуратный, – сказала она.

– Не очень, – признался Мельников. – Должен был вчера вернуть, а вот видите…

– Ничего-ничего. Их никто еще не спрашивал.

Разговаривая, Ольга Борисовна не переставала заниматься с посетителями. У ее столика стояли солдаты. В присутствии офицера они чувствовали себя связанно, даже обращались к библиотекарше тихо, вполголоса.

Мельников отошел в сторонку и начал листать свежий журнал, останавливая взгляд на заголовках статей и на фотоснимках.

Вскоре из-за библиотечных стеллажей вышла белокурая девочка лет четырех-пяти, в новеньких голубых шароварах и в такой же голубой блузке. Мельников невольно отложил журнал. Ему на миг показалось, что это его Людочка. Он даже присел и посмотрел девочке в лицо.

– Как тебя зовут?

– Танечка, – послышался ее тонкий голосок. – А вот моя мама. – Она подошла к Ольге Борисовне и вцепилась в ее руку.

– Ты что же, тут вместе с мамой книжки выдаешь? – как можно ласковее спросил Мельников.

– Не-е-ет, – пропела она уже осмелевшим голоском. – Я не умею книги выдавать. Меня не учили. – Потом, помолчав немного, сказала совсем громко: – А у меня тоже папа есть. Только у него маленькие звездочки. Он уже скоро приедет.

При этих словах дочери Ольга Борисовна вздрогнула. Ручка выпала из ее пальцев и покатилась по столу, оставляя чернильные пятна. Не поднимая глаз, она нервно достала из сумочки платок и в ту же минуту скрылась за стеллажами. Солдаты притихли.