Тени исчезают в полдень.Том 4

– Ага… Утро, рассвело уже, собирайся. Я к Марфе побежала, а ты не мешкай тут, Устинушка. Ехать надо ведь нам…

– Ступай. Приду, – коротко бросил Устин.

Пистимея ушла. Морозов не спеша оделся. Одеваясь, не заметил, не слышал, как вошел Меньшиков.

Демид сел на то же место, где сидел вчера.

– Значит, так, Устин, – сказал он, поглаживая папку. – Ты поедешь сейчас домой. Захару скажешь – был припадок. Перепил, мол, горячка и хватила. Пистимея действительно не зря тебя в больницу повезла: это поможет тебе… отвязаться от всяких подозрений. Да смотри теперь у меня!

Устану почему-то показалось, что над его головой болтается паук. Но глянуть наверх побоялся.

– Заниматься будешь тем же, – продолжал Демид. – Только осторожнее, тоньше. С бригадиров-то, наверное, снимут тебя теперь.

– Должно быть.

– Ну, это ничего. Заниматься, говорю, тем же будешь. Я свой вклад делаю… для этого вот… – Демид легонько хлопнул по папке. – Зинку вот сам видел. Не будет, поди, если начнется что, мосты взрывать, как…

– Как кто?

– В кино-то ходишь, поди? Видел, однако, как такие вот… соплюхи эшелоны с немецкими солдатами под откос пускали. Так вот… чтоб не пускали – ты и… В общем, я делаю свой вклад, и ты делай свой. Поплотнее молодежью-то занимайся. Внучка этой Вороновой Марьи… как ее?..

– Шатрова Иринка.

– Вот-вот! Эта не только эшелоны под откос спускать будет. Эта… эта… – Демид не нашел подходящего выражения и замолчал. – Эта еще похлеще вырастет. Чего на нее смотреть?

– Я не смотрю.

– А чего же она у тебя, говорят, ходит, будто в радости выкупанная? – Демид заворочал своими круглыми глазами. – И этой по сердцу надо чем-то, чтоб заизвивалась от боли, чтоб вместо воздуха горстями жгучий перец заглатывала.

– Боюсь я, – выдавил из себя через силу Устин. – Не ее – Анисима боюсь. Он, змей ехидный, глаз с меня не спускает. Если что, так сразу меня…

– Боишься? – Демид встал, подошел к Морозову. – Боишься?! Да ведь по-всякому можно. Хитра лиса, да хитрей охотник.

– Тебе хорошо тут… руководить да присказки всякие вспоминать. А меня… Позавчера, например, Фрол Курганов случайно – ишь ты, совсем случайно! – наткнулся в поле на припрятанные стожки сена. Пустяк вроде, а меня оглушило, как палкой по башке. Когда Смирнова отвозил, еще один удар: «Объясни мне весь твой разговор с Кургановым у конюшни. Всю махинацию с этим сеном в Пихтовой пади объясни…» А как я объяснять буду? Вчерашней ночью – третий удар. Снова от Фролки Курганова: «Подгниют корешки-то… упадет дерево». Тебе-то не понять, может, о чем он намекает, а я знаю… Тут уж от этого удара искры из глаз посыпались, в глазах потемнело… Да что там первый, второй, третий! Чего их считать, удары! Разве их пересчитаешь, коль сыплются они в последнее время справа, слева, спереди, сзади – не успеваешь поворачиваться. А порой, говорю, даже и не знаешь, откуда они, с какой стороны… Даже племянница твоя разлюбезная, Наташка… Знаешь, поди, как у меня с ней. Пистимея, должно, в курсе держала… Боится она, а нет нет да и полоснет глазами. А время-то идет… А ну, как расклеит рот? Или тот же Анисим Шатров! Этот ничего вроде и знать-то не должен, а ведь… И этот вчера заухмылялся слюняво прямо в морду Илюшке Юргину: «У тебя, однако, макушка-то давно острижена, одни усы остались». Тоже прибауточка, а к чему она? Да и сам Илюшка, мешочник мокрогубый, окрысился на меня: «Но, но, на равных ведь играем!» На равных! Вон как заговорил! Понятно? Вот и боюсь. Вот и… жду… со дня на день…

Демид слушал Устина терпеливо, не перебивая. Это почему-то начало успокаивать Устина, он говорил постепенно все тише и тише и, наконец, умолк, как-то даже недоуменно поглядывая то на Демида, то в сторону.

Меньшиков проговорил спокойно, без всякой укоризны в голосе:

– Это ты верно, Устин… Мне тут и спокойно, и безопасно. Тепло, светло, мухи не кусают.

– Да я что… я, конечно, понимаю. А все же вот… Конечно, делаю кое-что…

– Что?

– Ну, с Шатровой этой же… К Митьке Курганову она вроде… того… Румянец во всю щеку вскипает, как Митька подойдет. Я на Митьку – Варьку, дочь свою… Митька неразборчивый… он…

Демид вернулся к столу, сел на прежнее место.

– Что же… это ничего, пожалуй… давай и дальше… так. Потихонечку пока. А там видно будет. Придет время – мы ей глазищи-то выдавим, как бабушке… И еще там один подрастает вроде – Захаркин выродок.

– Мишка? Он приемный у него.

– Какая нам разница! Тут с ним так надо придумать, чтобы сразу двух зайцев убить: и самому мозги набекрень свернуть, и Захар чтоб взвыл от горя… Об Егорке подумай. Самого Митьку не забывай. И Клашку, Зинкину сестру.

– С Митькой тоже не очень. Фрол-то ведь…

– Ладно, с Фролом я, между прочим, сам собираюсь поговорить… Вот ужо обрадуется он встрече. Да и… с племянницей родимой надо бы. Погляжу, как тут дела у меня сложатся. Шибко охота поговорить с ней. – И Демид втянул нижнюю губу в рот. Потом он взял со стола папку, покачал ее, точно определяя на вес. – А это… возьми на всякий случай…

Устин взял папку, подумал о чем-то.

– Ну что ты? – резко спросил Демид.

– Да вот, думаю, – невесело промолвил Устин. – Вроде только приехал, а об колхозных людях, об моих… делах в курсе уж. Откуда это обо всем так подробно знаешь? Пистимея, что ли, растолковала?

– Вот еще забота тебе!

– Да это-то верно. Что ж… поеду. Прощай.

– Зачем прощаться? До свидания, пожалуй. И само собой: об нашей встрече чтоб никому, даже Тараске… то бишь Илюшке Юргину… чтоб ни намека, ни полнамека…

Устин мелкими шажками, как бы нехотя, шел к двери. Шел-шел и остановился.

– Чего тебе еще? – отрывисто спросил Демид.

– Да подумал вдруг… Зинка-то признала меня. Не опасно?

Демид только усмехнулся в ответ.

– Ну да, ну да… – промолвил Устин.

– Ступай с Богом.

– Ага… – А сам, однако, медлил, думал о чем-то, соображал что-то. Демид ждал, измеряя его насмешливым взглядом. И потому, что Устин молчал, спросил:

– Ну, еще чего опасаешься?

– А ты не смейся, Демид, – жалобно попросил Морозов. – А ну как редактор этот… Смирнов…

– Что – Смирнов?

– Да запомнил ведь, однако, что я в горячке вывалил ему…

– Не будешь болтать, чего не положено!

– Демид! – взмолился Устин. – Но ведь он… если…

– А я что сделаю, если он – «если»? – свирепо закричал Демид.