Тени исчезают в полдень.Том 4

– Да не охай ты, – рассердился Митька.

И Степанида притихла.

Митька хлебал теплую лапшу. И по мере того как убывало в чашке, настроение его снова улучшалось.

– Дай-ка там кислого молочка, что ли, еще, – весело сказал Митька.

Пока мать ложкой накладывала из большой эмалированной миски густой, как сметана, варенец, он вылез из-за стола, глянул в настенное зеркало, подергал себя за чуб. Подмигнул сам себе: «Вот так, уважаемая гражданка Шатрова. Подумаешь, дурак! Подумаешь, не видел еще таких! Всяких я видел! Митька не будет слюни распускать перед тобой. Митька не пропадет. Пускай эта докторша не пошла сегодня со мной на лыжах кататься. Придет время – бегом за мной кинется. Эта про Зинку ничего не знает. Да коль и узнает… Не все же такие разборчивые. Вот тогда-то похлопаешь глазами, в кровь искусаешь свои красивые губки…»

Но при воспоминании об Иринкиных губах опять сдвинул брови: черт, губы-то у нее в самом деле получше, посочнее, что ли…

– Пей, Митенька, – сказала Степанида и поставила на стол полную кружку варенца. И осторожно опять спросила: – А женщина эта кто такая?

– Ну, мать… – недовольно буркнул Митька, все еще стоя у зеркала. – Хорошая женщина.

– Кто же она? Где работает?

Митька не ответил. Степанида почувствовала, что ее вопросы не понравились сыну, проговорила обиженно:

– От матери-то чего таиться? Мать больше тебя прожила, кое в чем разбирается…

– Сам я как-нибудь разберусь, – сказал Митька сухо.

– В молодости все так думают… Да… женишься раз, а плачешь целый век…

– Слушай, мать… Отвяжись, ради бога! Ни о какой женитьбе и мысли не держу пока.

Степанида сложила руки на груди, поджала губы.

Она чувствовала и знала – сын любил ее, и поэтому не понимала, отчего же он так бывает груб порой, почему его так раздражают иногда ее слова, ее забота и нежность…

А все было очень просто. Вожжи, которыми Фрол отхлестал когда-то жену, до сих пор висели на стене. Фрол убирал их только на время побелки. Но едва Стешка кончала обихаживать дом, он молча вешал их обратно.

Со временем Стешка примирилась с этим своеобразным украшением дома, со своей участью и постепенно оставила попытки «сделать вид», как она говорила, а после рождения сына вообще распрощалась со своими честолюбивыми планами…

– Гляди, береги его, – сказал Фрол жене, как только она оправилась после родов.

– Что ты! Пылинке не позволю сесть, – ответила Стешка.

И не позволяла. Сын рос, держась за материну юбку…

Когда он подрос, стал кое-что соображать, Стешка принялась его воспитывать. Фрол всегда ходил погруженный в какие-то свои хмурые думы, месяцами словно забывал о сыне и жене. Стешка лишь радовалась этому…

Из теплого воска можно вылепить любую фигуру. И Стешка лепила осторожно, незаметно, неустанно. И сказки сочиняла ему, в которых герои любыми способами, не останавливаясь ни перед чем, добивались богатства и достатка, и песни колыбельные пела про добрых молодцев, достигающих удачи хитростью, обманом, подкупами…

Когда Митьке исполнилось пять лет, она купила ему глиняный бочонок-копилку, позвала на огород и сказала:

– Вот копилочка, а вот тебе денежка. Брось-ка денежку в эту щелку.

Митька взял пятак и опустил в копилку. Монета глухо звякнула внутри бочонка.

– Ну? – спросила Стешка.

– А что «ну»? – в свою очередь, спросил Митька.

– Как звенит, слышишь?

– Ага…

– Вот так… Когда появится у тебя денежка – найдешь ли, сбережешь ли на чем, – вот сюда бросай. Потихоньку накопится мно-ого. Вынешь – купишь что-нибудь. Что тебе надо?

– Куклу, – сказал Митька.

– Зачем тебе кукла?

– А дядьки Никулина Зинка все плачет и плачет. Я отнесу ей…

– Вот это зря. Ты принесешь – они посмеются: «Вот дурачок какой…» Ты лучше соберешь денежек да накупишь конфет. Мно-ого, целый мешок. Только рассказывать никому не надо. Зароем давай вот тут ее. И отцу не говори. Появится денежка – приди тихонечко сюда и сбрось. Сбросишь – и прикрой копилку… А придет время, и люди удивятся: «Откуда у Митеньки столько денег?»

Теперь у Митьки была своя тайна. Мать помогала ему охранять ее.

По мере того как Митька подрастал, Степанида незаметно меняла свои приемы и методы воспитания. Что же, она была умелым воспитателем.

Учился Митька до третьего класса плохо, едва-едва не попадал во второгодники. Когда начал ходить в четвертый, Степанида сказала:

– А учиться, Митенька, надо старательно. На «хорошо» да на «отлично».

– Сама поучилась бы на «отлично»-то… Памяти нету у меня.

– А все-таки надо. Ученым да грамотным-то вон как хорошо. Смотри на Захара Большакова. Председатель, всегда в кошевке ездит да распоряжается. А неученые навоз коровий чистят. Соображаешь?

Митька молчал, пытаясь что-то сообразить. Степанида зорко наблюдала за учением сына, и он помаленьку выправился.

Оказалось, что способностей Митьке не занимать. Уже четвертый класс он окончил круглым отличником и по весне принес домой похвальный лист.

– Добро. Молодец, – сказал Фрол, потрепал сына по голове, отвернулся и тут же забыл.

Неся домой похвальный лист, Митька ожидал не только похвал, но и восторгов и, конечно, подарков. А тут всего два равнодушных слова… На ресницах у Митьки нависли слезы.

– Ничего, ничего, сынок, – успокоила его Степанида. – Отец-то наш неудачник. Не везет ему в жизни. Все на конюшне да на конюшне. А много ли там заработаешь? Видишь, как живем – не шибко в большом достатке… Вот и загруб сердцем… Зато уж ты у меня в люди выйдешь. Ты у нас одна надежда…

Говоря так, Степанида преследовала один результат, а добилась другого. Если раньше Митька сторонился угрюмого отца, поглядывал на него с робостью, испугом, то теперь незаметно переменился, в ребячьих глазенках при виде отца вспыхивали все чаще не то жалость, не то робкое участие, нежность.

– Ты чего, Дмитрий, такой печальный? – спросил однажды Фрол, видя, что сын все трется вокруг него, не осмеливаясь заговорить.

– Да мне тебя жалко, – признался Митька.

– Вот как? – Фрол нахмурил брови. – А чего меня жалеть?