Новая дивная жизнь (Амазонка)

Но самое главное, он оказался братком, – Маргарита впервые тогда услышала это слово. Братками были и его товарищи по яхте, и еще несколько яхт, романтично и целомудренно белевших на обоюдно голубой глади воды и неба, тоже оказались набиты братками.

Катера, катавшие Атланта с Семеном Арсеньевичем, остановились по данному им приказу беспрекословно. Атлант с Семеном Арсеньевичем поплыли было к берегу, но, получивши по голове веслом, тоже предпочли подчиниться. Их затащили на одну из яхт, что побольше, и первым делом хорошо отмочалили, – когда Маргарита увидела их, глаза у обоих уже заплывали, превращаясь в щелки, из разбитых носов обильно хлестало, и у Атланта еще разбиты губы, а у Семена Арсеньевича – обе брови.

Что сказал браткам на яхте Семен Арсеньевич, как договорился, чтоб отпустили, Маргарита не поняла. Но именно договорился – она это услышала точно. Атлант сидел на складном стуле, выбросив вперед ноги и завалившись на спинку, она промывала ему своими духами «Гучи» раны на губах, и он промычал, поворачивая голову в сторону Семена Арсеньевича на соседнем стуле: «Ты молодец, Арсеньич, я восхищен. Пара слов – и полный порядок. Так договориться!» «На то и хлеб жуем, – ответил Семен Арсеньевич. Над ним усердствовала, ставила ему на брови заклейки из лейкопластыря его тертая. – В таких случаях карты на стол вверх лицом без промедления и полная капитуляция. А то бы живыми от них не выползли.» «Нет, ты молодец, ты молодец, – снова промычал Атлант. – Я тебе благодарен – бесконечно. Обязан по гроб жизни. Всей жизнью обязан.» Семен Арсеньевич на соседнем стуле помолчал. Маргарита почувствовала смысл его молчания: он как бы говорил им: «Запомни, что сказал!» «Чего нам все это будет стоить, – произнес затем Семен Арсеньевич вслух. – Вот что важно. Главное, чтоб бизнес не забрали. Все, что угодно, но чтоб не это. На войну с ними мои не пойдут. Слишком круто. Понял?

Маргарита решила вмешаться. Все-таки она тоже была в бизнесе, и ей должно было вникать во все детали.

– Какие это «ваши», Семен Арсеньич? И что значит «на войну»?

Семен Арсеньевич не ответил. Маргарита взглянула на него, – он сидел с таким выражением лица, словно она ничего не спрашивала, а он, соответственно, ничего не слышал.

– Семен Арсеньич! – потеребила она его.

– Не приставай! Не лезь! Не твое дело! – с неожиданной грубостью, окриком ответил вместо Семена Арсеньевича Атлант. – Дело керосином пахнет, не лезь!

Теперь Семен Арсеньевич отозвался:

– Напротив! Риточке даже очень нужно влезть в это дело. Она у нас главный специалист по переговорам. Кому, как не ей, и бразды в руки. Риточка, сядете со мной в машину сейчас? Поговорим. Обсудим кой-что.

– С удовольствием, – выразительно произнесла Маргарита. Она разозлилась на своего любовника: кричать на нее!

– Зачем это ей нужно? Ты что? – повернулся на стуле к Семену Арсеньевичу Атлант.

– Нужно, нужно, – подтвердил Семен Арсеньевич. – Ленка вот, – похлопал он по бедру свою тертую, – сядет к тебе, а Рита со мной. Поговорим по дороге.

– Ну, а я куда, Рита? – спросила Наталья.

Она стояла все это время рядом и слушала.

– Нет, мы уж с Ритой вдвоем, – отказал ей Семен Арсеньевич. – А тебе, Наташенька, что, разве места не будет? Вон ребята складываются, – повел он рукой, – тоже возьмут! С удовольствием.

Те двое приглашенных в компанию паковали со своими пассиями сумки. Уезжали все, не оставался никто. Какой пикник, какой отдых после того, что случилось.

– О кей, – вынуждена была согласиться Наталья. – Поеду с первым, кто позовет. Мальчики! – крикнула она. – Кто меня берет в машину?

Вскинули приглашающе руки, оторвавшись от сумок, оба, но один – покрупнее, порыхлее, постарше и пострашнее, Вадик по имени, – чуть раньше.

– С Вадиком! – сияюще, будто награждая его собой, объявила Наталья.

5

Это был офис так офис, Маргарита еще не бывала в таких. Лаково-белая, выглядевшая воздушно-невесомой дверь оказалась бронированной металлической плитой, за нею сидел парнишка с расстегнутой кобурой на поясе, а из кобуры – вороненый затылок пистолетной рукоятки. И другая дверь, ведущая из тамбура внутрь, такая же воздушно-невесомая, только с окошечком на уровне глаз, тоже была – будто снятая с танка. Ворс полового настила в коридоре пружинил, словно ковер. И все вокруг было светло, чисто, высоко – потолки возносились на высоту не более трех метров, но ощущение возникало: потолок отсутствовал вообще. В воздухе веяло едва уловимым и вместе с тем совершенно отчетливым запахом каких-то цветов. Зал для переговоров был истинно залом – метров семьдесят, не меньше. Круглый, цвета слоновой кости стол посередине имел в диаметре метра четыре. За ним могло рассесться, наверное, человек двадцать. Их замечательный чистенький офис, устроенный в сарайном здании бывшего строительного участка, которое Маргарита так успешно вырвала у зампредсовета, в сравнении с этим роскошеством так и оставался сараем.

– Недурственно, господа, – вполголоса произнес Атлант. – Акценты расставлены в самом начале. Давят на психику.

– Нет слов, меня душат слезы, – тоже вполголоса отозвался Семен Арсеньевич.

Маргарита обескуражено продолжала оглядываться. Она так до конца и не понимала, куда они пришли и зачем. Семен Арсеньевич говорил сплошными невнятностями. И тогда, в машине, и сейчас, перед тем, как ехать. Почему они должны были идти объясняться к этому человеку, бывшему тезкой Семена Арсеньевича, но которого Семен Арсеньевич странным образом называл никак по-другому, как «дед Семен»? Почему слово этого «деда» должно было оказаться авторитетным для тех братков, одного из которых так нелепо покалечил Атлант? Почему братки должны были принять его решение словно некое заключение Верховного суда, не подлежащее пересмотру и обжалованию? Потому, потому, потому, раздраженно отвечал на все ее расспросы Семен Арсеньевич. И только дал установку: «На жалость не бей. Наоборот: блистай. Светись благополучием. Яви себя во всем великолепии. Чтобы видел: не фуфло какое приперло, солидные люди. Ну, прокололись, подзалетели, так с кем не бывает. Солидных людей нужно не топить, а поддержать!» «Вот, вот, именно так, слушай Арсеньича. Прими к руководству», – говорил Атлант. Сам он вообще ничего не объяснял Маргарите, переадресовывая ее с каждым вопросом к своему компаньону. «Слушай Арсеньича, слушай» – только повторял он.

Дверь в боковой стене зала открылась, и оттуда появились двое. Один был сер обликом, как только может быть сер пристебай по призванию – с серым холуйским лицом, серыми угодливыми глазами, хотя, может быть, от природы они у него были и карими, с серыми гладко причесанными волосами, и даже не поймешь, сколько лет, – настолько его возраст тонул в его сером обличье. Второй был полная противоположность ему. Вернее, пожалуй, его следовало бы назвать Первым, но у Маргариты так уж получилось, что она сначала отметила для себя поразительную мышью серость его пристебая, а потом уже взглянула и на него самого. Этот был Властителем. Не Властелином, не Повелителем, а Властителем, именно так. Безжалостный, беспощадный князь со дружиной, едущий выбивать дань с непокорных подданных. Она внутренне содрогнулась. И вот перед этим разыгрывать благополучие? Блистать? Великолепничать? Да он видит насквозь, перед ним как ни играй, все будет фальшь. Ему уже было порядком лет, наверное, около пятидесяти или больше, – точнее Маргарита определить не могла. В общем, не моложе ее матери. Но как разительно несхожи были они! Он являл собой само жизненное преуспеяние. Широкое загорелое лицо схвачено жесткой, поседевшей наполовину, но по-модному коротко подстриженной бородой, подбритой, где должно, с идеальным тщанием, – сразу видна рука хорошего парикмахера. И рука того же, наверное, хорошего парикмахера была видна в стрижке – совсем свежей и ни единого торчащего волоска из общего ровного рисунка. Великоватое широкое брюшко идеально скрывалось просторным кремовым пиджаком, и стоимость этого пиджака, оценила Маргарита, такова, что ее любовник не посмел бы и помыслить, чтобы купить.

Но внутренность ушной раковины, заметила она, чистотой не блистала. Кажется, там был даже слюдянисто-коричневый след от серы, вытащенной из глубины слухового отверстия ваткой на спичке, а может быть, и мизинцем. Ее передернуло от брезгливости.

И вместе с тем Маргарита чувствовала в себе то же странное онемение, что тогда, в кабинете того зампредсовета. Но тогда – потому что ощущала себя перед ним, как на экзамене, а почему сейчас? Из-за этой печати Властителя в облике? Безжалостного, беспощадного князя со дружиной?

Наверное, дед Семен – это он и был.

Семен Арсеньевич, а следом за ним и Атлант, потоптавшись на месте, двинулись было навстречу вышедшей из двери паре, но человек с бородой не дал им приблизиться, махнул рукой, указывая на стол:

– Прошу.

Голос у него неожиданно оказался высокий и даже визгливый.

Стульев около стола – с широкими, резными, обитыми зеленым бархатом спинками – стояло десятка полтора, но все задвинуты под стол и выдвинуты лишь три с одной стороны и два с противоположной. Куда им садиться, ясно было без дополнительных объяснений.

Когда усаживался, поправлял стул под собой, бородатый неотрывно смотрел на Маргариту. Что ей было делать? Маргарита отвечала ему улыбкой, полной радостного благожелательства.

– Я бы сначала, Семен Игнатьевич, хотел попросить прощения, что потревожили вас… – начал Семен Арсеньевич.

Голос его был не похож на его голос. Это было что-то такое вкрадчивое, по-ветошному мягонькое, стелющееся, – Маргарита никогда не могла бы представить, что Семен Арсеньевич может заговорить подобным образом. А этот бородатый – значит, дед Семен, все верно.

Дед Семен не позволил Семену Арсеньевичу рассыпаться в извинениях.

– Ладно, прекратили, – пошевелил он пальцами, прерывая Семена Арсеньевича. – Это моя обязанность – всех выслушивать. Имейте только в виду, – теперь он приподнял руку над столом и наставил на Семена Арсеньевича указательный палец, – что на вашем месте уже сидели. Кого вы обидели. Правду, и только правду!

На ногу под столом со стороны Семена Арсеньевича Маргарите нажали. Это был знак. Она должна была броситься на амбразуру и прикрыть ее собой. Прямо сейчас. Ей не давалось на подготовку даже мгновения.

– Ой, Семен Игнатьевич, это вообще какое-то недоразумение! Это какой-то бред! Молодой человек, конечно, ударился, повредился… ужасное происшествие, мы глубоко сожалеем, скорбим… но ведь мы ни при чем! Наша вина лишь в том, что оказались там рядом. Я говорю «мы», хотя я сама была на берегу, но я все видела с берега, а кроме того, буквально за пять минут до того я сама там была на лыжах и под руку ребятам могла попасться я… Им нужно было выместить на ком-то свою злость… но что же вымещать, ведь это нечестно: они столкнулись, они покалечили своего товарища, а искать виноватого на стороне! Это и нечестно, и неблагородно… какие к нам претензии, это мы им претензии предъявлять можем: мы отдыхали, никому ничего дурного, никакого вреда – и вдруг на нас набрасываются, возводят напраслину… это мы от них компенсации можем требовать!

Маргарита говорила – и слышала, что не говорит, а верещит. Она включила себя на речь после знака Семена Арсеньевича, как механическую куклу – будто нажала в себе некую кнопку, – но механическая кукла и говорит механически, какое там обаяние, какие чары, кошачье мяуканье, а не соловьиная трель.

Но дед Семен при этом, видела она, слушал ее. Сидел, облокотясь, пощипывал пальцами бороду и смотрел на нее неотрывно, внимательно, с пристрастием. С пристрастием, она была уверена, что пристрастием. Только что скрывалось за ним? Она не понимала. И это пугало ее, сковывало еще больше.

– Ладно, – вновь пошевелив пальцами, прервал, наконец, дед Семен ее верещание. И оторвал взгляд от Маргариты, перевел на Семена Арсеньевича с Атлантом: – Хочу от мужиков услышать. Как оно, вы утверждаете, все было?

Маргарита замолчала на полуслове – с облегчением, которому, возникни такая необходимость, не смогла бы найти сравнения. Она будто вынырнула на поверхность воды и глотнула воздуха после того, как пробыла под водой нескончаемо долгое время и от нехватки кислолрода у нее уже начали вылезать из орбит глаза.

Атлант с Семеном Арсеньевичем повторили рассказ Маргариты. Ничего другого они и не могли рассказать. Версия была выработана, детали отшлифованы – любой шаг за намеченные пределы исключался.

Пристебай пригнулся к своему хозяину и что-то быстро сказал ему. Дед Семен отстранил пристебая движением руки:

– Надо думать!

Посидел молча, поигрывая перед собой пальцами, и хлопнул по столу ладонью:

– Я должен подумать, пацаны. Всякое дело нужно сначала хорошенько обдумать. Так и это. Я сейчас поеду на дачу. Пусть кто-нибудь из вас поедет со мной. Побудет рядом. Я подумаю – и сообщу ему. Ну, давай, вот ты поедешь, – указал он на Маргариту легким движением подбородка, схваченного жесткой щетиной модной бороды.

Она? Маргарите показалось, ее снова в одно мгновение утянуло под воду, без единого глотка воздуха в легких, и глаза тут же начало выпучивать. Она думала, сейчас против ее поездки запротестует Атлант, его поддержит Семен Арсеньевич – ведь это же немыслимо, чтоб поехала она, почему она, зачем она? – но и тот, и другой ничего не произнесли, и де Семен удовлетворенно кивнул: