Новая дивная жизнь (Амазонка)

Новая дивная жизнь (Амазонка)
Анатолий Курчаткин

Перевернувшийся в августе 1991 года социальный уклад российской жизни, казалось многим молодым людям, отменяет и бытовавшие прежде нормы человеческих отношений, сами законы существования человека в социуме. Разом изменились представления о том, что такое свобода, честь, достоинство, любовь. Новой абсолютной ценностью жизни сделались деньги. Героине романа «Новая дивная жизнь» (название – аллюзия на известный роман Олдоса Хаксли «О новый дивный мир!»), издававшегося прежде под названием «Амазонка», досталось пройти через многие обольщения наставшего времени, выпало в полной мере испытать на себе все его заблуждения. Молодая, привлекательная, хорошо образованная и умная женщина, она хочет воплотить в своей судьбе ту «картинку» жизни, что незримо нарисована в воздухе времени кистью благих мечтаний, но реальная жизнь оказывается куда как далека от этой картинки. Роман «Новая дивная жизнь» – это художественно выверенная, ярко и беспощадно рассказанная история 90-х гг., завораживающий портрет эпохи первых лет постсоветской России.

Анатолий Курчаткин

Новая дивная жизнь (Амазонка)

© А. Курчаткин 2017

* * *

1

Ей всегда, с самого детства, нравились мужчины с чисто вымытыми ушами. Чтобы внутренний завиток раковины, свивавшейся в тьму слухового отверстия, глянцевито блестел, розово-нежно светился перламутром выстилавшей его эпидермы – чтобы с первого взгляда было бы ясно, что над ними хорошо поработали шампунем, тщательно смыли, многократно прополоскали водой, насухо вытерли тонким, позволявшим мизинцу глубоко проникать внутрь слухового отверстия, полотняным полотенцем. Она всегда смотрела у мужчины прежде всего на уши. И он мог понравиться ей, если только уши у него отвечали ее идеалу. Так было тогда, когда еще не воспринимала мужчин в их мужской самости, так осталось и после, когда выросла.

Маргарита Т. родилась и выросла, как сказали бы в прошлом веке о дворянской, в обедневшей интеллигентской семье. Дед ее был сталинским профессором, специалистом по электроприводу, что в свою пору давало бабке возможность нигде не работать, а заниматься собой и дочерью, матерью Маргариты. Однако уже мать Маргариты, проведя несколько лет в браке с артистом оперетты, потом художником-абстракционистом и наконец, выпускником Литинститута, поэтом и драматургом, которого никто не печатал и не ставил, вынуждена была всю жизнь тащить суровую лямку редактора в техническом издательстве, куда ее в свое время, пользуясь своим положением, устроил отец-профессор. Отцом Маргариты был второй муж матери, художник-абстракционист. Маргарита впервые увидела его в четырнадцать лет. Расходясь с ним и выходя замуж за поэта-драматурга, мать заставила отца подписать бумаги об отказе от отцовства, отцом Маргариты официально стал новый муж матери, и так как все это происходило в ту пору, от которой в памяти Маргариты ничего не осталось, она долго считала своим отцом сумрачного бородатого человека, не проявлявшего к ней ни малейшего интереса и лишившего их с матерью после развода просторной дедовой квартиры, которую пришлось разменять на две. Мать решила больше не выходить замуж, они стали жить вдвоем, Маргарита закончила с отличием школу, поступила как медалистка на филфак МГУ, отделение русской филологии, и защитила диплом на следующий год после троллейбусной революции (три дня которой провела, естественно, на площади перед Белым домом), в самый разгар начавшихся в стране рыночных реформ.

Ее молодой человек, учившийся курсом младше на юридическом факультете, бросил университет в начале весны, весь уйдя в бизнес, занимавший у него теперь все время, убеждал плюнуть на диплом и ее, потому что диплом отныне не будет нужен никому, но в такой бред она не могла поверить и, как ни трудно было с деньгами, как мать ни рыдала, отправляясь всякую новую неделю с какой-нибудь очередной серебряной табакеркой, оставшейся от деда-профессора, в ломбард, все же дотянула оставшиеся месяцы. Что было хорошо – теперь никуда не распределяли, как еще делалось в прошлом году, не могли послать ни в какую тмутаракань. Были, правда, запросы, но все из школ и из школ; идти в школу, когда можно не идти?! Маргарита попросила свободный диплом. Ее молодой человек одобрил решение, которое она приняла. Пойдешь в бизнес, сказал он, будешь вместе со мной педали крутить, у хорошеньких женщин, знаешь, как бизнес идет? Как, спросила она. Офуенно, ответил он.

Маргариту внутренне передернуло от его ответа. Но она не позволила себе никакого замечания. Это было бессмысленно. Ее любовник, с тех пор, как круто занялся бизнесом, все чаще стал выдавать такое. И она стала уже привыкать ко всему этому в нем. Его звали Атлантом, так его нарекли искусствоведы родители при рождении, и ей это ужасно нравилось. Впрочем, конечно, он нравился ей не только из-за имени. Вообще нравился. И как держал себя – с холодным, чуть высокомерным достоинством, как говорил – с тем же спокойным, выдержанным достоинством, и это же спокойное, уверенное достоинство было во взгляде, каким смотрел. Уши у него, само собой разумеется, всегда были хорошо, чисто вымыты. При любых обстоятельствах.

2

– Ну ты что, ты думаешь, я бы тебя посылал, если б не был уверен, что он возьмет? – сказал Атлант. – Да ни в жизнь!

– А если вдруг не возьмет? Если вдруг? Что тогда?

– Если и не возьмет! – воскликнул Атлант. – Что тебе, если вдруг не возьмет? Повернешься и пойдешь.

– Да, а стыдно как, – сказала Маргарита. – Я сквозь землю провалюсь.

– Сквозь землю она провалится! – Атлант похмыкал. – Брось эти интеллигентские комплексы. Возьмет он, как миленький возьмет, лишь бы ему мало не показалось. Все они берут, берут и еще просят!

Маргарита замахала руками:

– Нет, нет, нет! Я не могу. Я не умею. Еще он в милицию заявит – и меня посадят. Ты хочешь, чтоб меня посадили?

– Какого хрена! – Атлант взорвался. – Не возьмет! Посадят!.. Ты думаешь, что, бизнесом заниматься – это образ Татьяны Лариной с Евгением Онегиным проходить? – Он резким движением выдвинул ящик стола, вытащил оттуда и протянул ей толстую пачку двадцатидолларовых банкнот, в ней было, наверное, не меньше пяти тысяч. – Держи – и не ныкай. Не строй из себя Белоснежку! Дашь – и не хрена! Это он у меня может не взять, побоится. Завернет мне салазки с порога – я о деле и заикнуться не сумею. А ты женщина, да хорошенькая, ты к нему – со всем своим обаянием… да он у прекрасной дамы возьмет – не заметит как! Можно разве отказать прекрасной даме?

Маргарита почувствовала, что больше не в силах противиться напору Атланта. Он ломал ее, буквально ломал, и, чтоб не сломаться, следовало прогнуться. Не пропустить момента, сделать это чуть раньше, чем где-то внутри нее хрустнет.

Нет, но ты точно, если б не был уверен, что он возьмет, то не посылал бы? – только еще спросила она.

– Точно, точно, ё-мое, точно! – подтвердил ее любовник, ставший теперь ее старшим компаньоном, начальником, наставником – кем его можно было назвать еще? – Главное, чтоб ему, падле, мало не показалось!

Падла был зам. председателя исполкома. Он был не из бывших партийных бонз, а доцент технического вуза, пришедший во власть на прошлогодней волне демократизации, и когда они с Маргаритой оказались вдвоем, один на один, глядя в его экзаменующие преподавательские глаза, Маргарита поняла, что это не в ее воле – дать ему взятку, она не осилит себя, не вынет из сумочки толстую, перехваченную черной аптечной резинкой зеленую пачку. Если б она не услышала, ожидая в приемной своей очереди зайти к нему в кабинет, что он из бывших преподавателей…

– И почему вы считаете, что это здание должно принадлежать вам? – разоблачающе буравя ее своим преподавательским взглядом, спросил зам. председателя. – Почему вам? Обоснуйте!

Потом, когда она пересказывала Атланту их разговор с зам. председателя, в этом месте Атлант подпрыгнул на сиденье машины и громко ударил себя по ляжкам: «Вот, вот, он же тебе прямым текстом: «Давай на лапу!» «Обоснуйте»! Что еще?! Тут и нужно было обосновывать. Тут же!»

Возможно, ее любовник был прав. Но там, в кабинете Маргарита ничего этого не поняла. Она думала там только об одном: как бы залезть в сумочку и вытащить перехваченную резинкой пачку. Думала, как бы залезть, – а рука на коленях дрожала, не поднималась, и она понимала, что и не поднимется.

– И все же вы так мне и не обосновали, почему это здание должно принадлежать вам, – проговорил зам. председателя, беря со стола ручку и укладывая перед собой бумагу, принесенную Маргаритой, так, чтобы начертать в левом верхнем углу резолюцию. – Удивительно! Хотите, чтобы вам отдали целое здание, а обосновать должным образом почему – нет, никакого умения!

Губы его, когда он произносил это, строго, со значением поджимались, и все выражение лица было – недоуменная назидательность. Он был, видимо, лет сорока, сорока пяти – Маргарита не могла определить точно, – лысоват, с брюшком, в невыразительных, пластмассовой оправы очках на невыразительном, будто затерявшимся среди щек носу. Уши у него, подумалось ей, плохо вымытые.

Дура, идиотка, шваль, кричала она себе, пока шла от его стола к двери. Повернись, возвратись, отдай, стояло в ней приказом, – и не повернулась, не возвратилась, не отдала, дошла до двери, открыла ее и вышла из кабинета.

Но тут, когда вышла, оказалась в приемной и, наконец, взглянула на бумагу у себя в руках, выяснилось, что она получила, за чем ходила. Резолюция, начертанная на бумаге, наискось в левом углу, была абсолютно благожелательной. Сугубо. Исключавшей любые иные толкования, кроме положительного.

Она обомлела. Смотрела на заветные, такие неожиданные слова – и не верила тому, что читала. Перечитала раз, перечитала другой…

Атлант ждал ее в машине на улице. Она села к нему внутрь, он выхватил у нее из рук бумагу и жадно впился в добытый Маргаритой трофей. Впился – и впитывал в себя. Впитывал и впитывал.

– Я ж говорил тебе, все они берут! – победно воскликнул он затем, поворачиваясь к Маргарите. – Как оно, нормально прошло? С боевым крещением! Видишь, все нормально, и ничего не стыдно. А ты, дурочка, боялась!

– Даже юбка не помялась, – ответила Маргарита. И возбужденно хохотнула: – Только я ему ничего не давала. Он безо всего, просто так подписал.

Победная радость на лице ее любовника окаменела, Постояла на нем в таком окаменелом виде какое-то мгновение – и исчезла совсем.

– Это как это? – произнес он с нервным дребезжанием в голосе. – Не понял!

– Так это, – сказала она. – Я пока думала, как дать, он уже подписал.

О том, что не смогла бы дать деньги ни при каких обстоятельствах, Маргарита предпочла умолчать.

Атлант смотрел на нее с острым опасливым недоверием. На лице его теперь отчетливой печатью стояло то нервное дребезжанье, что прозвучало в голосе.

– Не может быть, – сказал он затем. – На хрен ему! С какого вдруг бодуна. Врешь!

– Боже мой, да что я вру! – воскликнула Маргарита. От выражения его лица ее собственное горячее возбуждение тоже исполнилось нервности. – Зачем мне врать, я не пойму?! Вот, – распахнула она сумочку, выхватила из нее деньги и помахала пачкой в воздухе, – вот они все! Целые, нетронутые.

Атлант быстрым, жадным движением выхватил у нее пачку из рук, быстро, жадно оглядел ее, ковырнул большим пальцем, заглядывая внутрь, и с тою же жадной быстротой засунул деньги к себе в карман.

– Твою мать! – вырвалось из него. Во взгляде, которым он смотрел на нее, Маргарита уловила ревнивое, соперническое чувство. – Что, ты ему пообещала свидание, да? Заинтересовал он тебя? Ничего мужик, вполне? Разобрало на него?

Маргарита не ожидала такого. Некая вина за то, что все вышло не по-намеченному, точила ее, не без того. Пусть вышло много лучше, как и не ожидалось, но как не ожидалось, и это рождало ощущение вины. Или нечто, похожее на вину. Однако обвинять ее в том, что получила подпись в обмен на обещание постели?!

– Ты с ума сошел, – медленно проговорила она. – Как ты смеешь. С какой стати? Откуда я знаю, почему он подписал? Я не знаю! Подписал и подписал! Надо было тогда самому идти, все было бы ясно!

Атланта проняло. Глаза у него заметались, прячась от ее взгляда, он отстранился от нее, отвалился на своем водительском сиденьи, взялся за руль и несколько раз крутанул его туда-сюда внутри люфта.

– Ладно, ладно, ладно! – не глядя на нее, оторвал он руки от руля и потряс ими перед лицом. – Я сошел с ума, хорошо! Извини! Но что он хочет?! Что потребует? Ведь почему-то он подписал?!

Все же ее любовник был сыном искусствоведов. Он взял свои оскорбительные слова обратно, он извинился. Маргариту переполнило к нему жаркой, страстной благодарностью. Она обхватила Атланта руками, прижалась к его щеке и потерлась о нее.

– Ты же сам говорил, что у хорошеньких женщин бизнес идет… как? Как ты говорил, как? – терлась она о его щеку, заставляя его ответить.