В учениках у реальности

В учениках у реальности
Анатолий Маркович Цирульников

Эта книга – популярное и неформальное изложение социокультурного подхода к образованию. Школа, укоренённая в исторической традиции, включённая в современный контекст жизни и соединяющая с ним проекты, надежды, нацеленные в будущее – такова сквозная тема книги. Автора интересует школа, взятая не сама по себе, со своими методиками и режимами, а вписанная в пространство – двора, города, села, мироздания. Школа в культуре и истории, в координатах родины и космополитизма – или иначе, в социокультурном измерении. Автор книги – А. М. Цирульников – известный учёный и писатель, академик Российской Академии образования.

Анатолий Цирульников

В учениках у реальности

Книга-комментарий к серии книг «Неопознанная педагогика»

Автор благодарит Институт развития образования и повышения квалификации Министерства образования и науки Республики Саха (Якутия) и лично его директора, доктора педагогических наук Галину Ивановну Алексееву за сотрудничество и помощь в издании этой книги.

В книге использованы фотографии из архива автора, собранного по материалам педагогических путешествий, из архива газеты «Сельская школа со всех сторон», а также авторские фотографии гобеленов Е.В. Пановой.

Предисловие

Я не писал эту книжку специально, она вышла как бы мимоходом (благодаря её редактору, нашему другу и коллеге Андрею Русакову, собравшему и объединившему некоторые мои статьи и короткие заметки об образовании, в основном, за последние полтора десятка лет). Тексты в книге разного жанра и написаны по разному поводу: исторические очерки, анализ российского и зарубежного опыта, инновационные идеи и проекты.

Неожиданно оказалось, что многое их связывает. Быть может, некий подход, взгляд на образование, школу, которая всегда интересовала меня не сама по себе, со своими методиками и режимами, а вписанная в пространство – двора, города, села, мироздания? Школа в культуре и истории, в координатах родины и космополитизма – говоря иначе, в социокультурном измерении.

Так что можно считать, книжка эта – в некотором роде популярное изложение социокультурного подхода к образованию. Если читатель заинтересуется им, автор и редактор будут считать свою задачу выполненной.

Анатолий Цирульников

Глава 1

Холмогоры. Карта Родины

Когда-то в Холмогорах, на родине Ломоносова, я испытал разочарование. Что я увидел? Всё – среднее. Средняя школа имени Ломоносова, не плохая, но и ничем особенно не примечательная. Племсовхоз имени Ломоносова, где растили некогда знаменитую холмогорскую породу… Глядя, как я рассматриваю корову, директор заметил: «Да она не худая, это только кажется». Корова и не была худой – так себе, средней… И косторезная мастерская – тоже, хотя когда-то на международных выставках всех изумляла тончайшая резьба, «архангельское чудо»… Короче, всё было обыкновенно, привычно, всё было – и чего-то недоставало. «Ну, не нашёл, – думал я, – естественно, не нашёл, а на что, собственно, рассчитывал?» Обычное село, обычная школа. Предупреждали же меня, он появляется раз в 100 лет. Я стоял на берегу северной реки, у дома, с крыши которого некогда смотрели в первую подзорную трубу России, и было неловко как-то, нехорошо…

Девятиклассник Алёша, потомок родной сестры Михайлы Васильевича в восьмом колене, принёс мне генеалогическое древо, расписанное его прадедом Дмитрием Михайловичем Лопаткиным. Древо это составляли крестьяне, ремесленники, декабрист, петербургский портной, медицинский профессор… Сам Лопаткин был человеком не очень образованным, но в пожелтевших его записках привлекал внимание один факт.

В начале 1930-х годов строили шоссейную дорогу, и изыскательская партия составила план, согласно которому «…хотели снести магазин, сельпо и два дома, срезать две горы, братские могилы и сделать новый мост через озеро, 45 метров, а мне это сумнительно было – как так, надо осмотреть вновь это место». И пошёл рабочий Лопаткин к начальству, рассказал о своих сомнениях; но начальство махнуло рукой и уехало в город. Но потомок Ломоносова оказался упорным. Встал утром рано, составил профиль местности и отправил бумаги в Архангельск. А там бумаги рассмотрели специалисты, поразились и выдали Лопаткину 200 рублей премию. Такая история. Жизнь у него была обыкновенная: пережил четыре войны и революцию. Работал, судя по запискам, с десяти лет «на разных работах»: резчиком по кости, кровельщиком, присяжным счётчиком, служил солдатом и опять работал – возчиком, засольщиком швейцарского сыра, председателем рабочего комитета, лесником, почтальоном, страховым агентом… А в конце краткого описания своей жизни Дмитрий Михайлович пишет слабеющей рукой: «Привет от всех родных… Будьте здоровы». И это звучит сегодня как привет из истории, как духовное завещание всех предков, Ломоносовых.

Теперь, значит, вместе с девятиклассником Алёшей думаю вот над чем: как бы нам всё-таки принять привет прадеда? Унаследовать от него главное – нежелание срезать две горы там, где можно найти иной путь, укрепить естественное человеческое стремление к разумной деятельности.

Ясное дело, знать нам надо сегодня побольше Лопаткина. Но что именно? Кто подскажет? И что знал другой мальчик, прицепившийся к рыбному обозу, который направлялся в Москву? Говорят, он явился не из захолустья. Тамошняя северная деревня жила вровень с городом – посадом, а порой обгоняла его. Не только певали старины в занесённых снегами избах, но рубили шатры, форму которых перенимала белокаменная Москва, не только искусно резали по моржовой кости, но и сооружали верфи, и ходили на новоманерных петровых судах аж за Полярный круг (из обыкновенного поморского села Сумпосад вышло 80 капитанов дальнего плавания), смолокурили, варили соль, обрабатывали металл. Словом, Михаил Васильевич Ломоносов родился не в курной избе, хоть и «под хладным небом северной России», как выразился Карамзин.

Факторы, как принято говорить, формирования личности тоже были серьёзные. Плавания с отцом, развившие выносливость и уверенность в себе, разнообразие жизненных впечатлений, реализм кипевшего кругом дела, в котором находила простор русская даровитость и предприимчивость. Ещё – великий образец Петра и учитель юности, закончивший, как выясняется, Сорбонну, а первый учебник – арифметика Леонтия Магницкого, на которой выросло целое поколение образованных русских людей, мореплавателей, техников, учёных. Не пропало даром ничто из уроков жизни. Ни встречи с бесстрашными охотниками и зверобоями, опытными лоцманами, поморами-мастерами, отложившиеся трезвостью и широтой ума, ни противостояние морским ветрам, отозвавшееся терпением и благородной упрямкой в житейских невзгодах. И те же руки, что пытливо ощупывали серую глину, те же глаза, что с изумлением детства ловили отблески и переливы на спайках слюды, были у человека, создавшего «Первые основания металлургии». И то же дерзкое желание измерить хвосты комет и разгадать тайну северного сияния – у будущего основателя астрофизики.

Зачем это нам сейчас? Может, Ломоносов – необъяснимо вспыхнувшая звезда, от которой ни жарко, ни холодно обыкновенной сельской школе, в силу исторической случайности оказавшейся на том же самом месте? Да и не надо сейчас мальчику Мише цепляться за обоз, можно добраться на рейсовом автобусе до Архангельска, а там – на скором поезде до Москвы (интересно, при едином государственном экзамене узнают ли по тестам Ломоносова?)

В МГУ одно время держали место для холмогорского выпускника, скорее всего в дань уважения, а может быть, вдруг… Но знакомый проректор заметил, что вдруг ничего не происходит, сельских абитуриентов поступает два процента, и ничто, как говорится, не возникает из ничего. Для чего же тогда этот жизненный опыт и в какие он формы перешёл? Ведь сегодняшняя реальность никак не беднее прошлой. Прилетало телевидение поснимать ломоносовское детство, так ему Холмогоры не подошли, говорят, местами слишком цивилизованно – уехали за 18-м веком в другое место.

Богаче, значит, реальность, сложнее, противоречивее – как раз то, что надо для возмужания человека, а мы его от этой реальности отгораживаем. Сунули в расписание, дали задачку с малолетства клеточку штриховать, если пасмурно, кружок обводить, если ясно. Разве это здоровому, нормальному человеку задачка? А западающая в душу ребёнка тайна восходящего ростка, падающей звезды, человеческого поступка ушла вместе с Сухомлинским? Для чего рядом со школой полуметровый, голубой изнутри лёд, в котором режут продыхи, чтобы не задохнулась рыба? Майский ледоход, и река Курополка, которая подымается на десять метров, и Куростров, плавающий в белой ночи – всё то, что называется жизнью. Ведь мы оказываемся посредственными, неумными, неумелыми ровно до тех пор, пока не начинаем учиться у неё. Учиться у узорного наличника, прикрывающего щель между стеной и косяком окна. У арочки, а не у горизонтального бревна при выходе во двор там, где краски суровы, а хочется жить душевней, веселей. Упорно учиться у деревень, разъединённых северными просторами, однако, поставленных так, чтобы всё-таки в ясную погоду из одной можно было увидеть другую. И поколениями выверенному расстоянию между жилищем и хозяйственными постройками, и точным размерам окон – учиться точным, надёжным решениям людей, которые понимали, что живут на своей земле.

Возможно, Ломоносов мог не стать великим учёным, но он проявил бы талант в любом жизненном деле: талантливо водил судно, талантливо рыбачил, гениально пахал землю, срубал дом. Потому что всё это пронизывало его детство, потому что жизненные уроки ежечасно формировали характер.

Чтобы выучились россияне, надо их чаще спрашивать. Жизнь должна спрашивать, ежедневно задавать ученику и учителю вечный, мучительный вопрос: кто ты? что здесь делаешь? для чего?

Чтобы проснуться, чтобы выйти из оцепенения, мало учебников и методик – первым учителем тысячу лет назад, и сегодня, и в будущем остаётся жизнь, реальность, в которой мы действенно мыслим и осмысленно действуем. Главная специальность – то, чему учит тебя реальность, чего требует от тебя с предельным напряжением сил, умений, таланта. Я не знаю, теряем ли мы ломоносовых, не знаю, когда именно они приходят, но откуда… На крутом берегу широкой реки, посреди затишья, вдруг окатит севером – и мелькнёт догадка.

В краеведческом музее среди ломоносовских рукописей об «електрической силе», о недрах, громовых машинах, о пользе химии и поэзии, я наткнусь на план какой-то местности, как бы случайно набросанный на нижней части листа. Школьники с Курострова объяснят мне, что эти острова, протоки, деревни – схематическая карта родины, составленная Ломоносовым по памяти, незадолго до смерти…

Глава 2

Фермеры и свинопасы

Весёлые картинки народного образования

В давние-давние времена, когда на земле ещё не было фермеров, идёт учитель и встречает крестьянина, пасущего свиней. «Зачем ты это делаешь, лучше кормить их в яслях, – говорит учитель, – не теряй время». «Но свинья не понимает, что такое время», – удивился свинопас…

«Так выпьем за то, – поднял тост директор Департамента сельскохозяйственного образования Объединённого Королевства Нидерландов доктор Херман Белтман, – чтобы крестьянин со своей свиньёй быстрей превратился в фермера».

По-моему, он посмотрел на меня. Но я не обиделся. Во-первых, до поездки в Голландию я не понимал разницы между фермером и свинопасом. А во-вторых, мои профессиональные интересы лежат в другой области – истории образования. С этой точки зрения я бы и хотел рассмотреть двух героев народного эпоса. И по возможности, пролить свет на то, кто из них наиболее близок нам сегодня и кого следует ожидать в скором будущем.

Школа крестьян Масловых

По мнению дореволюционных историков, Пётр Аркадьевич Столыпин запоздал со своей реформой лет эдак на пятьдесят. Если бы её провели сразу после отмены крепостного права, в 1861 г., из общины могла уйти в вольные хозяева весьма большая и ценная часть крестьянства, и уйти, может быть, навсегда. Но Столыпин возник на исторической арене на пятьдесят лет позже, когда крестьянская община уже окрепла и создала свой собственный способ хозяйствования, особый уклад жизни. Создала и своё народное просвещение – крестьянские школы грамоты. Поздней в деревне появились и иные – земские, министерские, но суть народного образования осталась прежней: письмо, чтение, арифметика, Закон Божий.

Примечательно, что все попытки народных учителей, земств реформировать крестьянское образование, внедрить гигиену, медицину, специальные, по типу германских, сельскохозяйственные школы неизменно терпели крах. Крестьяне сами, на свои средства открывавшие школы грамоты и жаловавшиеся в управу, если таковой в деревне не было, точно так же настойчиво и упрямо отторгали «нововведения». Просветители досадовали, укоряли мужиков в невежестве, но в конце концов поняли, что эта избирательность общины не случайна. Так, как жила община, как хозяйствовала, ей действительно хватало грамоты. Зачем ей господская медицина, если свои нужды обслуживала народная? К чему сельскохозяйственные школы, если общинный труд держался на вековом опыте, передавался от отца к сыну?

В 1907 г. началась знаменитая земельная реформа. Её смысл заключался в том, чтобы оторвать крестьян от общины. Зачем это было нужно? Главная причина – община стояла на пути молодого российского капитализма, уже пробивавшего дорогу в промышленности, торговле. Рынок требовал свободных предпринимателей.

И они появились. За 1907–1914 гг. кнутом ли, пряником из общины выманили около трёх миллионов крестьянских дворов. Заметная часть вернулась обратно. Это были вышедшие силком, по недоразумению, сгоряча (как говорили тогда, отразившие не землеустройство, а сплошное «землерасстройство»). Но примерно треть выходцев, почти миллион семей, имевших осмысленные цели – продажа наделов или их укрепление, прекращение чересполосицы и выход на отруба, стремление к личной независимости, социальным опытам и экспериментам, – не только обустроились на хуторах, но начали кооперироваться. К 1914 г. на селе появилось около 50 тысяч сельскохозяйственных кооперативов, потребительских и кредитных обществ, товариществ, которые объединяли свыше 10 миллионов кооператоров.

И нельзя сказать, что совсем нецивилизованных. У них был новый запрос на образование. В уездах, сёлах как грибы росли сельскохозяйственные курсы, открывались школы, библиотеки, поднимались народные дома, свободные предприниматели распространяли «волшебный фонарь» и передвижной кинематограф.

Но тут начинается другое кино, в главных героях – большевики. Сюжет известен: после гражданской – военный коммунизм, затем нэп – шаг вперёд, два шага назад. Кооперация отсекается от народного культуры, просвещение масс берёт на себя Пролеткульт. Старые силы сопротивляются, но всё заканчивается «хэппи эндом» – ликвидировано частное предпринимательство, вбит гвоздь в гроб буржуазной кооперации. А с другой стороны, удалось сделать то, чего не смогла столыпинская реформа, – разогнать «самочинную», «мятежную»: крестьянскую общину. На её месте было создано мирное коллективное хозяйство – колхоз.

Вместе с ним и для обслуживания его нужд возникла и новая система народного образования. Берущая начало в школах колхозной молодёжи (ШКМ), она в своих основных чертах сохранилась и в конце XX века. В ней, как в зеркале, отражались принципы советского коллективного хозяйствования: мифологичность – отсюда сказочность: школы, былинная широта всеобщего образования, воспевание всесторонне развитой личности; насильственность – всеобуч, коллективное воспитание; чёткий функционализм, соответствующий роли членов колхоза, – упорная подготовка доярок и трактористов. В принципе эта система народного образования идеальна, она хорошо приспособлена к нуждам советского коллективного хозяйствования – колхозам и совхозам и, на наш взгляд, не нуждается в совершенствовании.

Тут бы и истории конец. Но вот беда – опять оживают тени Александра II, Петра Столыпина. Снова земельная реформа! В конце 1980-х – начале 1990-х годов в России регистрируется около 10 тысяч индивидуальных хозяйств. Эти выходцы из колхозов и совхозов, сельские и городские жители опять начинают кооперироваться – АККОР, союз арендаторов, крестьянская партия. Что это за ситуация – 1861 или 1907 г., сказать трудно. Но всё идёт по тому же сценарию.

Члены крестьянских хозяйств и ассоциаций начинают испытывать нужду в образовании. Чем они интересуются? Огородничеством, садоводством, практическим животноводством. Правом, даже с элементами историческими: какое право в зародыше у Советов? могут ли они землю давать? как отбирали? может, лучше мировых посредников? – интересовался краснолицый, голубоглазый, бородатый Константин Маслов, крестьянин из деревни под Палехом. В деревне у них было два дома – его да брата товарищество. Держали овец, бычков столько, чтобы «удержаться на плаву». А чего не плывут? Да чтоб не дразнить: неровен час – потопят. Незадолго до августовского 1991 г. путча он всё уж рассчитал: овец зарежут, технику продать можно, дома – на дрова. Землю вот жалко – навоз вкладывал… А сколько земли человеку надо?.. «Товарищ Калинин в тридцать втором дал сорок соток». – «Всё-таки больше, чем три аршина». – «А что на них сделаешь?»

Крестьянин Маслов рассчитал, сколько земли надо в Нечернозёмье, чтобы завести дело. Растолковал нам, как в районах организуют голод, зачем нужна мужицкая кооперация. Своя школа, ну хотя бы курсы при крестьянском кооперативе, как в Пыталово Псковской области. Туда за советом приходят крестьяне и крестьянки, иногда с детьми, и те с любопытством слушают взрослые разговоры. У кого поучиться бухгалтерии? Чем защищать кредиты? Как воспитывать детей? Вопросы все личные, индивидуальные, в колхозной школе на них не ответят. Но вот что я обо всём этом думаю…

Образовательные интересы крестьян второго круга в среднем соответствуют уровню запросов выходцев из общины начала века. Сам облик начинающих хозяев очень напоминает социальный тип наиболее продвинутых тогда сельскохозяйственных работников – кулаков и средних крестьян. Это люди безусловно смышлёные, толковые, предприимчивые. Чем можно помочь им в образовании? По-моему, не городить огород. Надо вытащить из архивов прекрасные программы начала века, зимние и воскресные школы, практические курсы. Научить, как выращивать капусту, как ухаживать за поросятами. Ведь как показывает, например, китайский опыт, для того чтобы на рынке появилась свинина, вовсе не обязательна культурная революция. Нужно немного здравого смысла. Как вы заметили, слово «фермер» я ни разу в этой главке не упомянул – он к нашей истории пока не имеет отношения.

Самый умный остаётся на ферме,

а второй идёт в университет

В департаменте сельскохозяйственного образования Голландии мне рассказывали, что сто лет назад у них было то же самое. Постукивали деревянными башмаками с загнутыми носами, проклинали бедное сельское хозяйство. Находились под страхом чудовищных наводнений, запечатлённых ещё на картинах старых фламандских мастеров. В 1870-е годы была создана правительственная комиссия по анализу ситуации. И выявились две возможности. Одна простая – поднять цены на продукты, вещи. А другая посложней – как-то повысить значимость, ценность образования в жизни каждого человека. И сто лет назад они выбрали образование.

Тут-то и начинается другая история. Я обрисую её очень грубо, как понял и увидел. Основы, объяснили мне, остались с того времени. Вот одна идея столетней давности. Фермеру нужно новое знание, а чтобы его иметь, надо исследовать; а чтобы появились люди, которые это умеют, им тоже нужно образование. Сто лет назад они и придумали этот треугольник, внутри которого фермер, а в вершинах – «исследование», «образование» и «консультации». На это, пояснили мне, уходит половина бюджета министерства сельского хозяйства. И совет по инновациям, который есть в каждой сельскохозяйственной школе, – тоже идея столетней давности.

Я поинтересовался: а как вы всё это реализовывали? О'кей, сказали мне, только не переносите один к одному. А мы вообще, похоже, не собираемся, ответил я.