Двое

– Я вам безмерно благодарна, Матвей. Впервые за этот год я почувствовала отчетливо так нужную моему сыну мужскую опеку. Жизнь все-таки продолжается. Вас ждут, наверное?

Мысли Матвея метались в двух крайностях: он понимал, что, если его пригласят на чай, он не откажется. У Мариши другое – к ней успеется.

Глава 25

Больше часа просидел Василий Никанорович в беседке. Проходили мимо сосредоточенные люди. Незаметно для себя он переключился на них. При наличии лиц, озадаченных своим насущным, все же преобладали раскрепощенные и счастливые – безразличных не встречалось. Подобные стычки с женой происходили с периодичностью в месяц. К исходу этого срока у Василия Никаноровича включался режим ожидания, приходила нервозность, и всякая работа не шла впрок, превращаясь в механическое отвлечение. В прошлое время революционных праздников периодичность происходила в простом календарном исчислении, в праздники. В нынешнее – количество провокационных случаев увеличилось кратно, и закономерность нарушалась, превращаясь в беспорядочность. Сколько раз он пытался не акцентировать внимания на данном факте – в любом случае в противодействие следовала добавка, превращаясь, если смотреть глазами стороннего безразличного человека, в некую игровую сцену. Основная причинная потребность Маргариты Ивановны в это время – известить каждого знакомого абонента о своем выросшем к нему почтении. Вытаскивались из недр телефона все малоактивные номера. На той стороне, естественно, подыгрывали, понимая ее состояние. Действо могло продолжаться два-три часа, до снижения градуса алкогольного воздействия. Тому самому стороннему толкователю могла показаться исключительная безобидность происходящего, она могла оставаться таковой и для Василия Никаноровича, если бы ему не было так грустно от впустую уходящего времени. Отказаться от замечаний он и смог бы, с его-то выдержкой, не происходи устоявшаяся закономерность из года в год вот уже три десятилетия да не случайся у Маргариты Ивановны падений с коварными ссадинами на лице и теле. После крайностей возлияний наступало отрезвление, четко на срок влечения к новой подпитке крови спиртосодержащим напитком. Под стандартную категорию алкоголизма, в классике, состояние не подпадало, но вызывало достигшую апогея неприязнь с ощущением близкого трагического конца. Построив свой быт на основах морали советского прошлого, где жена – скромная умелая домохозяйка, он – добытчик и защитник ячейки семьи, остальные члены – послушные и праведные почитатели фамильного начала, Василий Никанорович, даже в силу своего отходчивого нрава, принять свершившийся факт не смог. Упорядочив мысли, он полез в карман, где на случай недомогания в груди носил валидол. Растворяясь под языком, препарат приносил некоторое облегчение. Когда собрался вернуться домой, следующая мысль пронзила грудь: «Как можно не понимать его состояния? Она действует злоумышленно? Останется одна, а дальше? Таких две жизни за одну, но только полную тревог, я променяла бы, если б смогла?» Не углубляясь в рассуждения, поднялся в дом, на третий этаж своего детища. Маргарита Ивановна лежала на кровати, нервно подергивая закрытыми веками. Можно предположить, какие страсти рождались в ее воспаленной голове.

Глава 26

В Сергеевне Лариса нашла выход своей природной потребности. Отдавать стало ее органической частью, в этом одном она находила удовлетворение, возможность чувствовать себя нужной. С возвращением внука Сергеевны Ларисе взгрустнулсь. На работе она выкладывалась по полной – дом и уединенность становились пыткой. Она соглашалась на все подмены.

Закончив перевязку, Лариса проводила Владимира до палаты. «Что может дать ей этот мальчик?»

Ей хотелось мужского преобладания. «И черт с ним, с его полигамностью! Пусть будет Виктор Андреевич!»

Лариса прошла по отделению – Виктора Андреевича не нашла. От обуявшего ее отчаяния она решилась на встречу с ним вне больницы. «Попытка – не пытка. Позвал открытым текстом, значит, что-то в нем проснулось к ней. А вдруг…» Она стояла у витража с видом на еловый подлесок. Огромная сосна сравнялась верхушкой с ее лицом. Там всегда копошилось воробьиное семейство. Лариса вернулась в сестринскую – вспомнила о пачке дежурных крекеров в сумке. Открыла окно и раскрошила лакомство на подоконнике. Совершенно не остерегаясь ее, дружная стайка, чуть ли не касаясь ее рук, приступила к трапезе. Она закрыла окно, наблюдая за возней пернатых. От голоса сзади вздрогнула.

– Мы скучаем? Первый признак начинающейся депрессии. Приходи, Лариса, вечерком, цивилизованную официальную часть гарантирую, – произнес, остановившись в метре от нее, Виктор Андреевич.

Лариса ухмыльнулась.

– Возможен и неофициальный сценарий?

– Лариса, ты мне небезразлична, могу я использовать во благо свалившуюся на мою голову благодать?

– А ты знаешь, – переходя в первый раз с ним на «ты», – приду, и непременно сегодня. Крепость сдалась без борьбы. Циничной делаешься с вами, хирургами. Попробуем, как у грузина в анекдоте: «Одевайся и сопротивляйся».

– Полноте, Лариса, без цинизма, больше чувств. Ты способна взбудоражить, и данный факт должен стимулировать тебя.

Внешне он ей нравился: образован, опрятно одет, слышала, в каком-то медцентре подрабатывает, ироничен. Виктор Андреевич легонько коснулся ее локтя.

– До вечера, Ла-ри-са…

Собираясь в гости, Лариса волновалась. Больше года у нее не было связи с мужчиной. «Как вести себя? Изображать недотрогу? Вспугну ведь, не для того позвал. С опытным мужчиной надо быть пораскованнее».

Белье надела из запасника – все новое. Оглядела себя в зеркало: «Попочка круглая, слегка вздернута, грудь в нормативе отличной. Что они находят в огромной груди? Буду самой собой, все, что есть, перед вами в неглиже». Она видела его пассию: штукатурки больше, чем натуры, и грудь сверх меры, небось, силиконовая, в тщедушном тельце. Молоденькая – один плюс, правда, большой. Такие интересными собеседницами не бывают, а гонки ночные быстро оскомину набивают. Хотя глазки его шаловливые так и раздевают. Что-то он заслужил по своим внешним данным, а заслуженным редко кто не воспользуется. Юбку по моде, укороченную, сиреневую кофточку. «Слегка оттенить глаза, губы навазюкать рубином, знаю свое достоинство – пухлые губы, пусть усиливает эффект. Так-так, лицо пока не поехало». Осмотрелась в зеркало – явных изъянов не обнаружилось. «Забыла надухняриться. Пожалте самый что ни на есть чуток. И вот здесь, в разломе грудей». Обтянула юбку, озирнулась в зеркало напоследок. «Черт, а сердчишко-то не на месте?!» Достала парочку таблеток валерианы – всухую проглотила, подержала в руках третью и, подумав, вернула назад. С убойными средствами Лариса не дружила, даже при бессоннице – старалась самоубеждением.

На улице стемнело. Такси всегда игнорировала, общественный отвергла. «Время нелимитировано. 19:30, какая разница? Как раз время взять себя в руки». Стараясь о больнице не думать, напрягла память на лирику. О!

…Бренчат кавалергарда шпоры;
Летают ножки милых дам;
По их пленительным следам
Летают пламенные взоры…

Лирическое отступление из «Евгения Онегина» помнила со школы наизусть. Прочитала на уроке, тем и прославилась. Медленно, несвойственно себе, Лариса вышагивала павой в нужном направлении. Стало весело. «Отчего, собственно, волнение?» Пушкинский блок крутился в голове, все больше веселя.

Я помню море пред грозою…

«Еще бы Штрауса подключить, зажечься ”Прощанием с Петербургом“. А почему ”Прощанием“? Потому что в унисон состоянию: резво, задорно, но грустно…

Таб-леточ-ки, начинайте тормозить. Надо было третью присовокупить и водой запить для ускорения».

Глава 27

– Пап, мам, а вертолетик не хочет лететь, – кричал им Ванюша.

Матвей подошел и развел руками.

– Все, Ванечка, моторесурс закончился, вертолет устал. Подзарядим и снова полетаем.

Эльвира согласно кивнула головой.

– Хорошего понемножку, и ужинать пора. Вы к нам на чашечку чая не откажетесь? – спросила она у Матвея.

– Папе не предлагают, папа сам идет, – пошутил Матвей. – Назовите квартиру, сбегаю за выпечкой и вернусь.

– Вы не держите меня совсем уж бесхозяйственной. Не далее как вчера налепила «картошку», ждет нас в морозилке. Сладость моего детства – вам понравится.

– Тогда пас. Пошли, малыш, отведаем маминой картошки, любимой сладости и моего детства, а кукла вздремнет пока.

Поднялись на третий этаж – вошли в квартиру. Ванюша деловито указал на место Матвею в шкафу.

– Вешай на свое место, мамочка не любит, когда одежду бросают.

Сам он по-хозяйски повесил свою курточку на нижний крючок.

– Туфли ставь сюда, рядом с моими, запомни свое место. Ты долго не был у нас, мог забыть наши порядки. Пошли мыть ручки.

Эльвира стояла у двери, опустив руки.

– Такой он у нас хозяин. Не удивляйтесь.

– Мой ручки первым, а я уложу спать куколку.

Матвей онемел, не без спрятанной в губах улыбки, покорно исполнил все его указания.

Вернувшись из своей спальни, Ванюша поинтересовался, какое полотенце выделили Матвею, и остался неудовлетворен выбором.

– Мамочка, почему ты не дала папе его большое мягкое полотенце?

– Сынок, оно для бани. Я повесила среднее, для рук и лица.

Но Ванюша уже не слушал, он вскарабкался на высокий стульчик с подушкой.

– Иди, иди, мама на твое место никого не пускала, даже дядю Женю.

– Красивая у тебя кашка, с чем она? – спросил Матвей, увидев что-то необычное у него в тарелке.

– И вам положить? Манная каша с тыквой. Только в таком сочетании можно заставить его есть эту кашу. Манную едят дети, а Ванюша у нас ушел от того возраста.