«Лишь бы не было войны»

Я слышу вой катюш. Маленькая крупица надежды на успешную атаку начинает расти, словно солнце освещает пространство, когда тучи вдруг расходятся. Я знаю, что точность удара Катюш не всегда высока, все зависит от верности координат. Однако точно знаю, немцы начинают сильно нервничать, когда видят приближающуюся волну реактивных снарядов. И если они не сумели подобраться к нам вплотную вовремя, то их позиции обязательно зацепит. Все, что попадет в пятачок удара катюш, смешается с землей. Они это знают. Знают и то, что если наша атака будет безуспешной, следующий залп катюш ляжет ближе к ним. Там где Катюши, немцам страшно оставить оборону. И мы тоже это знаем.

Облегчающий вой стихает. Первая реакция – «жаль». Теперь нужно пробудиться во всей ярости, повременить нельзя. Эффект от атаки катюш должен быть поддержан остальными силами. Внутри рвется наружу огонь, сила готовности рвануть вперед. Ждем приказа. Вместе с выросшей уверенностью, нутром ощущаются мысли страха и пораженческих настроений. Они никогда никуда не деваются. Они всегда ждут и смотрят откуда-то сбоку, словно волки, выслеживающие крупную и опасную добычу, выбирая момент слабости. Эти мысли привычны. Каждый здесь постоянно чувствует их присутствие. И когда кто-то не выдерживает и убегает к немцам, мы даже не пытаемся часто его остановить, просто потому, что знаем этого зловонного врага, который победил перебежчиков. У нас просто нет моральных сил правильно рассудить и хоть как-то помочь сорвавшимся остановиться. Когда и сам-то находишься на этой грани, порой не понимая, где правильно, а где нет. Только одно и спасает, вижу и чувствую в руках нашу винтовку, сижу в нашем окопе, а значит это и есть правда, значит так правильно. Поэтому мы и не решаемся их останавливать. Правда, иногда их останавливает кто-нибудь очередью. Но от этого легче никому не становится.

Солдат ждет, сидя в окопе. Опыт говорит, что пора. Инициатива ценная вещь. И в этом затишье волчьи глаза сверлят всю душу, склоняя к усталости и апатии. Все зубы сжимаешь, чтобы держать в себе силу и желание бить противника. И как спускной курок звучит команда – в атаку! Сразу становится легче. Каждое движение и удар от падений, ветер в лицо, грохот голосов, кричащих какую-то мешанину, все это сейчас только помогает держаться одного – вперед и рвать их! Вот сейчас ближе всего к смерти, а волчары сгинули, и мы их не ощущаем. Пули нас бегущих косят, а внутри больше радости, чем в окопе. Смерть рядом, а зубы волкам поотшибало. Дух все же сильнее смерти. Уж лучше побеждать духом, помирая, чем так как немцы.

Вот когда начинаешь любить вонь, вот когда не чувствуешь вшей, когда рад еще тому, что можешь бежать, держать оружие и добавлять в копилку Победы. Уже есть опыт. По тому, как скашивает наших солдат впереди, знаешь, когда надо упасть и пропустить над собой очередь пулемета, а это шанс приблизиться к врагу. Снова как пружина выпрыгиваешь и в три погибели бежишь вперед, чтобы хоть часть пуль пропустить выше.

Когда уже и дыхание захватывает, и ноги не понятно как бегут, наконец-то у некоторых из нас появляется шанс выбить из окопов оборону немцев. Так не хочется видеть их лица. В их глазах страх, детская боль. И приходится в них стрелять. Некоторые из них в другом состоянии, не знаю, за что они тут воюют, но смотрят в глаза уверенно и умирают спокойно, приложив и нас к земле не одного. Какое-то раздвоение внутри. Внешне ты как зверь, лица перекошенные ненавистью, в рукопашной словно волк, рвешь все, что ближе, хоть зубами, руками и всем, что под рукой, а внутри какая-то глубокая тоска, сродни братскому переживанию за всех, кто месится в этом кровавом супе. Граница стирается. Все разговоры о том, кто есть кто, просто теряют всякий смысл. Мы здесь все одинаковые. Мы здесь все – звери. Мы здесь все – люди. И мы здесь все разрываем сердца наших матерей. Мы здесь все одно. Вот здесь начинаешь понимать правду про то, что есть наша жизнь. Вот здесь теряет ценность все, кроме простой жизни. Это не то, что захотят от нас услышать те, кто здесь не был. Об этом не будут рассказывать те, кто здесь был, кто был на этой войне. А нам надо просто дальше рвать, жать немцев как можем.

Минута войны

Пустые гильзы – хороший знак, их звук успокаивает, значит, еще летят пули в сторону врагов. Пока я стреляю, у моего пилота есть шанс и выжить и задачу выполнить. Я ему доверяю, а он мне. А по-другому никак. Мы оба в руках судьбы, он, я, связаны по рукам и ногам.

Вот еще один. Идет в хвост, чтобы время не тратить и сбить наверняка. Видать не шибко боится меня, надеется на точный удар своей пушки. Но это и мне открывает возможность. Буду бить практически в одно место, кучностью возьму. И ждать я его не буду, уже на дальнем расстоянии начну огонь, чтобы опередить его, иначе я буду первой броней для самолета.

Стрелок штурмовика словно на расстреле, почти никакой защиты, только удача. Все! Встает на курс. Огонь! Мой пулемет начинает отбрасывать гильзы и, по наитию, я знаю, куда ложатся мои пули. Он, конечно, не ожидал с такого расстояния получить очередь, дрогнул и сбился с линии. Это мне на руку, он уже прицельно бить не может. Я отпустил. Он снова встает на курс. Я уже не жду, чтобы он выровнялся, и даю очередь туда, куда он должен встать, чтобы нас атаковать. Расстояние уже значительно меньше, и он обязательно даст очередь, поэтому я опережаю его. Знаю, что этот не отступится, поэтому жму без перерыва. Выстрел по нам он дает, но виден всплеск дыма перед его кабиной, и он уходит в сторону. Теперь я знаю, единственное о чем он думает – как удачнее спланировать и достичь своих, чтобы не спуститься на парашюте к нам. А мы живы, значит, летим дальше.

Сила, которой нужно доверять

Грохот лязгающего железа вокруг, это единственное, что говорит о том, что мы еще живы. Танк не может нас защитить, сохранить жизнь. Танк это отличная мишень для противника. В обычной жизни вряд ли нашелся бы человек, кому понравился бы такой шум вокруг, от которого одежда вибрирует, но сейчас этот звук успокаивает. Мы прорываемся к линии обороны врага. Командир выжимает всю скорость из танка, и заставляет постоянно маневрировать. Эта тактика общепринятая для наших войск. Так мы пытаемся пробежать между снарядами немцев, однако пуля-дура, чему быть того не миновать. И все же это не танковый бой. Иначе, наши шансы были бы минимальны. У немцев танки теперь намного сильнее наших. Нам нужно как лилипутам к великану суметь подбежать вплотную, чтобы суметь укусить. Они нас за два километра, как орехи щелкают, а мы с трехсот метров только в борта или корму успешно бьем. Но все равно бьем. Только вот фриц может позволить себе выжить, а нам нужно обязательно кем-нибудь пожертвовать, чтобы суметь обмануть немца, заставить его повернуться под выстрел слабым местом.

Все еще катаемся. Но уже близко рубеж. Командир кричит «стой», докручивает башню, мы все замерли, будто наше дыхание может помешать прицеливанию. Выстрел. Команда «вперед»! Снова идем. Командир выбирает оптимальный путь через окопы и дает сигналы о маневрах. Пулеметчик держит фрицев на нашем направлении вжатыми в окоп. Еще немного и нас сзади начнет защищать пехота, которая сидит на броне, а мы рванем догонять отступающие силы, либо вступим в бой с орудиями немцев. Танк подскакивает и ныряет, снова подскакивает, и мы проносимся через окоп. Гул в ушах продолжается. Значит, эту линию мы прошли. Теперь главное не пропустить замаскированные орудия или пулеметные точки, чтобы дать развить наступление. Я хоть и вижу куда еду, да вот командует-то командир, вся надежда на его расторопность и реакцию. Снова остановка. Прицеливание. Выстрел. Командир дает сигнал, и я рву рычаги вперед. Резкий разворот опасно подставляет наш борт, но командир прав. Снова прицеливание. Выстрел. Мы снова делаем маневр, снова остановка. Прицеливание. Выстрел. Крик командира говорит о попадании. И мы все еще живы! Что-то внутри заставляет сжать зубы. И мне сейчас не до команд командира. Какое-то чутье заставляет меня нажать на рычаги, затем повернуть и снова жать вперед. Слышу крик командира, но остановиться не могу, знаю, что нельзя сейчас отпустить эту чуйку. В руках эта необычная сила, которая уверенно давит на рычаги. Я знаю, что этой силе надо доверять, в жизни я это уже не раз замечал. А раз это так, значит доверять ей – спасти экипаж и продолжить бой.

И точно! Проскочив участок, простреливаемый замаскированной артиллерией врага и собрав лишь редкие удары осколками, мы нырнули в складку местности, похожий на природный ров. Может это был ручей или просто небольшой овражек. Я решил жать по этой ложбине. В ней мы почти незаметны, а вот изгиб ее сразу говорит о вероятном использовании ее противником для маскировки орудий. Тут и командир перестал на меня орать, понял мое желание. И результата ждать долго не пришлось. Под защитой неглубоких склонов на максимально возможной скорости мы обогнули внушительную площадь. Когда складка местности свернула в сторону, и мы пошли почти параллельно фронту, мы наткнулись на первое орудие немцев. Мы выстрелили. Промахнулись, но расчёт рассыпался в разные стороны. Вторым выстрелом орудие разворотило. Я рванул вперед. Командир, наверное, на меня злится, я спиной чую, но мы уже оба понимаем свою задачу, жмем вперед. Ложбина петляет, и мы натыкаемся еще на одно орудие. Командир орет сдать назад, чтобы суметь прицелиться. Я выполняю и, забравшись немного на склон, останавливаюсь. Не хочу сильно вылезать из укрытия, а наклона командиру должно хватить для прицела. И он не подводит, быстро выставляет, стреляет, и немецкий расчет не успевает ничего толком предпринять. Мы идем дальше. Почти сразу на линии нашего движения видно еще орудие. Однако в этот раз немцы поняли происходящее и уже развернули его в нашу сторону. Я останавливаюсь. Снова не слышу командира. Жму назад, поворачиваю и задом выскакиваю из укрытия, развернув танк параллельно ложбине. Немцы сделали выстрел, мимо. Теперь им опять надо поворачивать орудие, но им это не поможет. Я рву вперед, жму вдоль ложбины. Сейчас я больше рискую словить снаряд с нашей стороны, ведь немцы по своим позициям бить не будут. Но этот риск меньше, чем продолжать идти по канаве. Пока немцы суетятся, я подлетаю к месту и ныряю в канаву прямо на орудие. Грохот стали о корпус, и я снова выскакиваю из канавы на противоположном склоне. Жму дальше и вижу еще одно орудие, тоже установлено вдоль ложбины. Нас встречают. Останавливаться нельзя. Могут успеть развернуть и прицелиться, да и мы тут как на ладони. Командир уже меня понял и молчит. Я повторил знакомую практику и раздавил орудие. После этого проехал немного по ложбине и понял, что больше не чувствую прилива этой уверенности. Я заорал:

– Командир, че дальше делать?

Чувствовал, что мы смяли противотанковую оборону немцев, и теперь наша атака не захлебнется. Командир повел танк дальше в бой.

После боя мы с командиром сначала не разговаривали. Потом он подошел и сказал:

– Не забудь, что здесь я командир! Но сегодня ты был прав.

Он уставился на меня совершенно непривычным взглядом, словно смотрел куда-то насквозь меня или за меня и не моргал. Он схватил меня за плечи железной хваткой, тряхнул и сказал:

– Спасибо тебе!

В этих словах было что-то очень тяжелое и очень ценное. Эти слова благодарили за жизнь. В этих словах я услышал ценность жизни. И, похоже, это очень большая сила.

Я подумал: – Слава Богу, трибунала не будет.

Расстреливаю себя

Пулемет работает точно. Я сосредоточен и стараюсь, чтобы лицо было за ним, чтобы сверху выставлялась только каска. Я действую верно, точно выполняю все, чему нас учили. Я верю в силу немецкого оружия, нашей армии. Мой пулемет сеет смерть на стороне врага. Я достойно выполняю свою работу, и мои друзья могут с большой эффективностью контратаковать русских. Я чувствую усталость в руках от вибрации пулемета.

Я постоянно сталкиваюсь с каким-то сопротивлением внутри меня, которое пытается поставить под сомнение мой профессионализм. Я абстрагируюсь от этого и концентрируюсь на своих действиях. Но чем сильнее я отгоняю эти мысли, тем более явным становится этот голос внутри меня, который не испытывает никакого энтузиазма по отношению к моим стараниям и стремлению выполнять свою работу, быть настоящим немецким солдатом. Я словно отворачиваюсь от этого голоса внутри, чтобы хоть как то заглушить его. Вцепляюсь в пулемет и стараюсь забыться в планомерном и точном истреблении противника. Но вот толку от этого никакого. Хочется от этого просто выть! Что это за голос? Чего ему от меня надо?

Атака русских отбита. Они все лежат на нейтральной зоне. На душе очень тяжело. Уже никакие мысли о качественной работе не могут сравниться с этим нарастающим давлением внутри. Меня затягивает в воспоминания о моей маме и детстве. Этот образ так не похож на все, что сейчас происходит. В этом образе есть любовь, есть свежесть ветерка, лёгкость и радость жизни. Там есть стремление жить и узнавать мир, там есть доброта ко всем вокруг. И там хочется снова быть. По-сравнению с этим образом, который так неожиданно и непрошено ворвался в меня посреди происходящего боя, мои мысли о немецком оружии, о победоносной нации, о профессионализме пулеметчика настолько пусты и бесчувственны, настолько кажутся нелепыми, что мне страшно хочется отделаться от этого наваждения, а точнее сбежать от него, чтобы оно не трогало мое сердце. Но как только я об этом начинаю думать, то понимаю, от себя я не убегу, что отказаться от этого состояния детства, значит отказаться от всего, что в жизни имеет настоящую ценность, отказаться от любви, от матери, от меня – ребенка.

Черт! Видимо придется с этим жить и воевать. Видимо больше не получится обманывать себя мыслями о выполнении долга перед нацией и верности делу фюрера. Но так я хотя бы буду самим собой, пусть с этой болью и презрением к прошлым верованиям, но это буду я. Черт! Я смотрю на эти трупы русских впереди и уже не вижу в них ни зверей, ни врагов. Это просто еще одни дети, ушедшие от матерей, вырванные из любви и брошенные под мой огонь. Черт! Я же себя расстреливаю…

Хоть один, да куснет хищников

Грязь и холод земли для нас сейчас – мягкое одеяло. Я вжимаюсь лицом в жидкую грязь и чувствую носом и подбородком острые мелкие камни и песок. Иногда поднимаю голову, чтобы вдохнуть и снова вжать ее в землю, словно прячу свое лицо в мамины руки. Все происходит будто в замедленном темпе. Иногда мне удается мельком увидеть сквозь грязь на глазах, что происходит справа и слева от меня. Шквал огня, взрывы мин, снарядов, звонкие удары пуль вокруг о землю, все это заставляет понимать, где я нахожусь. Уже невозможно понять и различить где ложатся пули, куда летят мины. И только ощущая грохот в ушах, понимаю, что пока еще жив. Подняться невозможно, даже голову страшно повернуть. Одна надежда, что каска спасет от шаркающих пуль, и они отрикошетят хотя бы не в органы. Рано или поздно этот шквал закончится. А тот, кто выживет в нем, решать судьбе. Никогда не пробовал землю специально, а сейчас даже разжевал. Может через минуту я уже не буду этого в состоянии сделать. Я бы рад совершить подвиг, но сейчас я могу только напроситься на прицельную очередь пулемета. Слушаю, ем, жду. Земля качается, а я ее обнимаю. Стараюсь прислушаться, нет ли изменений в шуме огня? Но пока немец не отпускает. Видать решил вцепиться в свои позиции жестко. Черт! Нет уж… Придется мне выжить! Надо же тебе объяснить, что к чему и куда ты залез. Давай уже вываливай все свои оглобли, да иди обедать, наконец! Ну?

Лежу. Жду. Голова сама стала подниматься чаще. Не чувствую пуль, ложащихся рядом. Разрывы мин еще вижу, но они сместились. Видимо заберут хлопцы на себя часть смерти. Ну, давай! Где еще залп?

Ну все! Лежать – все равно что сдохнуть. Только подумал, слышу слева крики. Один, второй. Ну уж точно пора! Рву вперед как зверь, толкаясь ногами. Знаю, что сейчас целиться будут. Но нас сейчас меньше, придется целиться лучше, а значит больше шансов кому-то успеть проскочить. Сколько нас? А это не важно, сколько есть! Дадим им пожрать сейчас. Хоть один из нас, да кусанет хищников. Вжимаю всю силу в толчки ногами, меняю направления, сам не понимаю как еще бегу, пригнувшись так низко, будто на коленях ползу. Держу винтовку на изготовке. И ищу, ищу, его ищу… Бегу. Вглядываюсь. Хоть бы понять, откуда бьет. Так вот же он! Сам не ожидал, что так близко уже к их окопам подбежал. А немец ко мне чуть боком в пулемет вцепился, бьет по нашим. Падаю. Знаю, что сейчас увидит меня. Ему только развернуться немного, а мне еще упереться и прицелиться. Пугать-то мне пустым выстрелом еще хуже. Пусть смерть сама думает, сколько кому времени надо. Упираюсь ответственно. Беру на прицел. Выстрел. Тот медленно отстранился от пулемета. Передергиваю затвор и бегу быстрее туда. Жду, когда к пулемёту следующий подойдёт. Но успеваю туда залететь раньше. Все! Я здесь и пока еще жив. Решаю идти влево по окопу. Скорее всего, туда они направили больше сил, раз пулемет бил туда. Отвлекли их хлопцы, да вот, остались ли кто жив? За патроны не думаю. Два выстрела есть, а дальше штык да руки. Некогда тянуть время. Согнувшись, бегу небыстро вперед, приклад на плече, жду первого. Гул голосов наших говорит о том, что есть кто выжил. А значит, чем быстрее я им помогу, тем больше из них до окопа добежит. Да где же они, черт! Вот вы где! Да вас тут много! Бью одного прицельно и назад за поворот. Передёргиваю затвор. Целюсь, чтобы встретить. Сейчас если не выскочит никто, значит, гранаты бросят. Пару мгновений, никого нет. Стреляют в пяти метрах от меня по нашим, но меня не увидели. Вылезаю из окопа и в ближайшего стреляю. Заметили! Повернули ко мне каски. Ну, все же я их отвлек. Патронов больше нет, а заряжать некогда. Ну, братцы! Давайте поскорее, а я их немного задержу, если смогу. Падаю снова в окоп и бегу со всех сил к ним. Пара мгновений, вот они! Успеваю опередить первого, пока он пытался отреагировать. Его выстрел пошел левее меня, а я им прикрылся еще от троих за ним. Ну все! Сейчас поймут через мгновение, что этот уже труп и расстреляют меня. Сразу несколько выстрелов над головой оглушают. Мне видимо просто страшно стало. Я стою, словно жду обещанной смерти. Но упали немцы. По плечу кто-то ударил. Я словно назад стал возвращаться, и солнце блеснуло. Оно даже есть? Отдельные трески выстрелов и заканчивается захват позиции. А мужики, как ни в чем не бывало, уже матерятся и о чем-то говорят. Мы прошли полторы сотни метров, а прожили, будто сто лет, потеряв большинство на поле.

Искорки Победы

Как светло! Такая красивая трава! И птицы поют. Так хорошо ходить по земле и смотреть на все вокруг. Так хорошо знать, что все для жизни есть, а взрослые знают, что и как нужно делать. Так хорошо жить! Вот бы всем людям так же все чувствовать! Легкий ветерок с полей все же приносит беспокойство. Где-то далеко в нашей огромной стране идет война. Я не знаю, какая она. Говорят, там умирают все люди. И мамы и дети. И у нас ушли все папы на войну.

Какая же красивая у нас Родина! Только почему-то дышится будто немного туго. Это, неверное, из-за войны. Всем плохо, и они не могут видеть столько красоты и радости вокруг. Я им об этом не буду говорить. Все взрослые любят переживать за все. Я просто буду им помогать как всегда. Но я буду знать, что Родина наша очень красивая и жить в ней очень приятно. Если бы не эта тяжесть, от которой дышать туго. А я сброшу эту тяжесть! Она ничего не может мне сделать. Я когда радуюсь и вижу природу, эта тяжесть стоит где-то неподалеку, но ко мне не подходит. Значит, я ее не боюсь, а она меня боится. Вот я и буду ее прогонять. Прогоню ее со всей нашей Родины! Нечего ей у нас делать! Ну ее, эту войну! Так я и буду делать! Но никому не скажу. Они не понимают, как это делать.