Украденная святыня

– Ну, сходи, сходи. Только от ущелья подальше держись.

Антон опустил голову. Он и вправду собрался к Нечистому ущелью. Его тянуло туда с неизъяснимой, почти осязаемой силой. Ночью он, словно лунатик, спустился с крыльца, а очнулся уже в лесу от вспорхнувшей из-под ног птицы. Недоумённо оглянулся: избушка едва проступала в темноте. Вернулся, залез на печь и промучился до рассвета.

– Да я к роднику схожу… землянику поищу.

– Ягодки, значит, захотелось, – охотник встал. – Запомни, парень. Ведьмы любят оборачиваться то птицами, то змеями, то ещё кем-нибудь. Если она кинется на тебя, бей наотмашь, и один раз. Понял?

Опытного таёжника не обманешь, и всё-таки Антон спустился к роднику, оглянулся и прыжками достиг густого кустарника. Дальше продвигался, сверяясь по солнцу. Пётр Матвеевич рассказывал, что ущелье находится к северу от избушки, к нему ведёт широкая тропа. Покружившись по лесу, Антон, в конце концов, набрёл на неё. Зашагал быстрее и внезапно упал навзничь, едва успев выбросить ладони перед собой. Недоумённо оглянулся, встал, отряхивая колени, шагнул и – снова повалился на землю. Поднял голову, напряжённо прислушался. Стояла тишина. В стороне каркнула ворона, тонким посвистом ответила какая-то пичужка. Он осторожно потыкал ножом песок и вдруг рассердился на себя. «Чушь какая-то! Упал и упал, что особенного? Все падают, не я один».

Тропа шла в гору. За поворотом виднелся широкий зелёный просвет. Антон прибавил шагу и… опять оказался на траве. Теперь он заволновался не на шутку. По спине поползли мурашки, задёргался шрам на щеке. Говорил же охотник избегать чёртового места! Вернуться назад? Но до поляны рукой подать. Он встал на четвереньки и, быстро перебирая руками и ногами, засеменил наверх. И тут раздался заливистый смех. Справа зашелестел кустарник. Мелькнуло белое, воздушное; смех прозвенел, как колокольчик, и, затихая, пропал в чащобе.

«Ведьма!» – обожгла мысль. Он вскочил на ноги и, не отводя взгляда от кустарника, боком забрался на возвышенность. Повернулся и обомлел.

Поляна переливалась солнцем и разнотравьем. Сотни мелких цветов всевозможных оттенков устилали её ярким ковром. Слева виднелась цепь камней. Антон подошёл к краю утеса и задохнулся от восторга – перед ним распахнулось громадное ущелье. К каменистым склонам лепились низкие и широкие, словно зонтики, деревья. Между лесистыми холмами неровными пяточками зеленели долины.

Чувство невероятной легкости овладело им. Впору было взмахнуть руками и взлететь над пустотой. Его неудержимо тянуло к пропасти, закружилась голова. Отступив назад, он привалился к тёплым камням. Долго лежал без движения, поглядывая сквозь ресницы на сверкающее солнце. Рядом порхали бабочки, тонко жужжали насекомые. Пахло душистым и сладким. Он вдруг вспомнил, как, очнувшись в охотничьей избушке, увидел на столе такую же благоухающую цветочную «полянку». Откуда она взялась? Надо спросить у Петра Матвеевича…

Наверное, он задремал, потому что открыл глаза от пристального взгляда. На него смотрела огромная змея. Зрачки её завораживали. «Ведьма!» – мелькнуло предостережение охотника. Антон попытался встать, но тело словно парализовало. Скосив глаза, он увидел клубок больших извивающихся особей. В стороне раздалось шипение. На солнечную полянку вышла тоненькая золотоволосая девочка. Приблизившись к змеиному стаду, она подняла узкие ладошки и зашипела громко, требовательно. Нехотя скручиваясь и шурша по цветочному покрову, пятнистые твари скрылись за камнями.

Девочка наклонилась, и Антон онемел. Огромные синие глаза, казалось, поглотили его. Задыхаясь от нахлынувших чувств, он зачаровано выдохнул: «Вот это да-а-а!». Глядел на неё и не мог оторваться. Но вот видение, легонько тряхнув головой, исчезло из виду.

– Я думал, ведьмы в змей превратились, – пробормотал он, поднимаясь. – Пётр Матвеевич говорил.

Девочка исподлобья смотрела на него.

– Это охотник, в избушке живёт, – краснея, пояснил Антон. – А вы… ты кто?

– Я тоже в лесу живу.

Она была невысокого роста, ему по плечо. Ветерок развевал её белое платьице и длинные золотистые волосы, розовые пухленькие губки слегка дрожали. «Лесная русалка, – подумал Антон. – А может, она… тоже превратилась?».

– Суеверия это всё. Про ведьм, – нахмурился он.

– И совсем не суеверия. Смотри!

Она подалась вперёд, к пропасти, неожиданно поднялась в воздух и исчезла внизу. Антона бросило в жар. Он кинулся следом, но в последнюю секунду ухватился за выступ, заполз назад, на утёс, и, свесив голову, закричал: «Ты где? Ты где?!». Но даже эхом не отозвалось мрачное ущелье.

Сзади раздался звонкий смех. Антон резко обернулся: девочка выглядывала из кустов. Тяжело дыша, он отошёл к камням, сел и опустил голову на колени.

– Не обижа-а-айся, – проговорила она, слегка растягивая слова. – Здесь совсем рядом площадка. И прыгать на неё не больно.

Он хмуро смотрел в сторону.

– Ну, Анто-о-он, я больше не бу-у-уду. Правда-правда!

– Ты знаешь моё имя? – удивлённо поднял он голову. – А тебя как зовут?

– Даша. А деда Пётр зовёт меня по-взрослому, Дарьей.

– Так ты и есть знахаркина внучка?!

– Да. Баба Таня моя бабушка.

Они молча выбрались на тропу. Антон напряжённо выбирал темы для разговора, но все они казались глупыми, неуместными. Молчание затягивалось. Девочка, собирая цветы, следовала чуть позади, словно вела его под конвоем. А он боялся поднять голову, и от того ещё больше хмурился, а потом стал покашливать.

– Простудился? – прозвучал участливый голосок.

От неожиданности он вздрогнул, покашлял громко, солидно и осмелел.

– У вас погода всегда такая тёплая?

– Да, летом у нас тепло, – ответила Даша, – а зимой у нас холодно. А у вас?

– И у нас холодно, – мгновенно откликнулся он, косясь на неё. Лицо девочки было серьёзным.

– А ещё, – продолжала она, – у нас весной на деревьях распускаются листочки, а осенью они опадают. А у вас?

Он остановился. Девочка поджала губки, еле сдерживая смех. Её очаровательное личико так ясно, по-детски, казалось шаловливым, что Антон невольно хохотнул. Прыснула и Даша. И они засмеялись – искренне, заливисто, неудержимо. Смеялись известному только им одним, и никому больше. Ни сороке, тревожно выглянувшей из кустов, ни испуганно скользнувшему в заросли зайчику, ни застывшим в вечных раздумьях деревьям, ни земле, ни небу, ни солнцу, – хотя оно, конечно, догадалось и засияло в тот миг особенно ярко, радуясь соединению двух сердец.

А потом Антона словно прорвало. Он говорил обо всём, что приходило в голову. С восторгом отзывался о природе, об охотнике, о Чаре. Рассказал о вчерашних аплодисментах лесных жителей, на что Даша похлопала в ладошки и забавно, нараспев, спародировала его: «Я уходи-ил в леса таки-и-ие…».

О себе она говорила мало. Нехотя ответила, что родителей у неё нет, и она всё время живёт с бабушкой. Зато слушала охотно, с блеском в глаза. Иногда Антон удивлялся её наивным вопросам, хотя понимал, что имеет дело с лесным диким существом. «Да как можно в двадцать первом веке не знать компьютера или сотового телефона! – возмущался он. – Не смотреть телевизор, не бывать в других городах и странах. Не изучать науки, не летать в космос, не изобретать вечный двигатель, наконец! Это… это же невежество!».

Тут же спохватывался и косился на неё. Но девочка молчала, лишь исподлобья прожигала синими глазищами. А когда он опять разошёлся по поводу образа жизни – не отшельников, нет, а тех людей, которые понапрасну коптят белый свет, превратились, по сути, в бездушные механизмы по переработке пищи, забыли истинную, созидающую цель существования, – тогда Даша остановилась, пропустила его вперёд. И вдруг Антон упал на траву, растерянно оглянулся и увидел, как она, прыснув в кулачок, легко скользнула в чащу, рассыпая за собой цветы, словно указывая ему дорогу.

Долго-долго не мог он уснуть в ту ночь! Беспрестанно ворочался на печи, выходил на крыльцо, ложился, снова вставал. И только под утро растворился в сонной томящейся истоме. А потом на цветочном лугу догонял золотоволосую девочку, с ужасом оглядываясь на шипящих змей…

Поднялся поздно, вялый и голодный. Пётр Матвеевич, выставив на стол кастрюлю, выжидательно сел напротив.

– Ну, рассказывай. Где был вчера, что делал?

– Да-а… – Антон пододвинул тарелку. – К утёсу ходил, девочку одну встретил.

– Дарью? Ну! О чём говорили-то?

– Она о городе расспрашивала, пещеру обещала показать. – Он вспомнил рассыпанные цветы. – Пётр Матвеевич, а где они с бабушкой живут, далеко отсюда?

– Уже и в гости пригласила?

– Да нет, я так, издалека взглянул бы и назад.

Поднялся, походил по избе.

– У вас зеркала случайно нет?

Охотник, усмехнувшись, направился к сундуку.

Антон долго смотрел в мутноватый с трещинами осколок и не узнавал себя. Худое, обросшее чёрным пушком лицо, длинный уродующий шрам. Складка поперёк лба, брови в полоску, в глазах усталость. Дикобраз! Нахмурившись, он с силой провёл ладонью по щекам и неловко, не глядя, положил зеркало на край стола. Дзинь! – и по полу разлетелись сверкающие кусочки. Он бросил виноватый взгляд на хозяина и кинулся за веником. Собирая в кучку осколки и стеклянную пыль, услышал бормотание Петра Матвеевича: «Зеркало разбивается, беда раба Антона не касается». Заметил, как охотник перекрестил его, вздохнул ещё раз и выгреб веником из-за сундука запыленный бумажный сверток.