В стремлении – жить!

– Якименко, что застыл как холодец, передай в штаб батальона – у нас с левого фланга немецкие танки!

– Звиняйте, товарищ командир, связи немае, – пролепетал связист, предчувствуя бурю гнева, которая действительно немедленно обрушилась на него.

– Мать твою! Что ж ты сидишь, засранец! Марш искать порыв! – гаркнул ротный и, уже не обращая внимания на связиста, опять впился глазами в бинокль. Теперь он уже видел за танками бронетранспортёры, из которых выскакивала немецкая пехота, разворачиваясь в цепь.

В окопах, повинуясь командам ротного, передаваемых по цепи взводными и отделенными командирами, бойцы готовили гранаты, бутылки с зажигательной смесью, запасные диски к пулемётам и автоматам, обоймы к винтовкам. Впрочем, это всё уже давно было готово, но приходилось разворачивать своё оружие влево, перекладывать боеприпасы, суетясь успеть до очередной ожидаемой команды командиров, а самое главное – вовремя открыть огонь по уже видимым невооружённым глазом атакующим немцам.

– Огонь по команде, пехоту отсекать от танков!

Когда последовала эта команда, Иван Полуэктов уже рассматривал в прицел приближающиеся, хотя ещё смутно видимые фигурки фрицев. Дрожь нетерпения, перемешанная с частичками тревоги, сотрясала его до тех пор, пока не последовала команда «Огонь!» Он нажал на курок и начал поливать своим смертельным огнём эти фигурки, стараясь точнее целиться в эти живые движущиеся мишени. И когда пехота стала сначала ненадолго залегать, передвигаться перебежками, а потом и вовсе остановилась и залегла, Иван злорадно выкрикнул:

– Получили, фрицы поганые, сволочь фашистская!

А потом обратился к напарнику:

– Ну что, Степка, прищучили мы их.

Но Решетняк, стреляя из винтовки и не отрываясь от этого занятия, процедил сквозь зубы:

– Рано радуешься, Иван, танки-то идут!

Действительно, до переднего танка, находившегося в голове клина, оставалось метров 200–250, он на несколько мгновений замер, а потом изрыгнул из себя снаряд, который взорвался чуть дальше траншеи, потом снаряды начали рваться по всему обороняемому фронту, неся смерть, увечья и панику.

Несмотря на команду Макаренко – пропускать танки через себя, – часть бойцов, не выдержав, не слушая окрики командиров, стала бросать свои позиции, убегая по ходам сообщения, а некоторые, обезумев, выскакивали из окопов и попадали под танковый пулемётный огонь, который нещадно косил и косил этих безумцев. Передний танк, уже дошедший до линии окопов, сделал разворот на месте, смешивая с землёй, видимо, вычисленную каким-то образом позицию расчёта ПТР, потом двинулся вдоль окопа в сторону пулемётчиков, находившихся левее от него на расстоянии нескольких десятках метров.

– Стёпка, прыгаем на дно, – сняв с бруствера пулемёт, громко крикнул Полуэктив своему напарнику, который и без этого уже рванулся вниз, крепко держа приготовленную связку гранат. Напряжённо вслушиваясь в лязг гусениц и урчание бронированного чудовища, пулемётчики вдруг услышали взрыв, а потом шум, издаваемый танком, прекратился. Как по команде поднявшись и выглянув из окопа, они увидели, что танк горит, видимо, кто-то из бронебойщиков, оставшийся в живых, бросил вслед уходящему танку гранату и попал в моторный отсек. Пламя и чёрный дым всё сильнее начали окутывать машину, и вскоре немецкие танкисты начали выскакивать из неё. Иван прямо с рук, почти в упор, начал стрелять по прыгающим, мечущимся чёрным мундирам, и через несколько секунд с немецким экипажем было покончено.

Всё это длилось считанные минуты, но позволило цепям немецкой пехоты подняться и продолжить затухшую было атаку.

Дальнейшее было для Полуэктива, как в угаре или страшном сне. Свистели пули, рвались снаряды и гранаты, он исступлённо стрелял, чувствуя распирающий голову надоедливый звон. Это безумное отстранение от себя, от своих мыслей длилось до тех пор, пока он не получил от Решетника очередной снаряженный пулемётный диск. Посмотрев в сторону напарника, Иван увидел, что тот, уткнувшись лицом в землю, медленно сползает вниз.

– Стёпка, что? – переворачивая товарища на спину, испуганно спросил он, но тут же увидел на его лбу страшное отверстие. Решетник был мёртв. По инерции приложив пальцы, как учили, к сонной артерии и окончательно убедившись в смерти Степана, Иван заставил взять себя в руки. Он пошарил глазами вокруг себя и обнаружил, что оба запасных диска пусты, и патронов к ним тоже не было видно. Полуэктив вытащил из ниши ту самую, не использованную на танк связку гранат, разрезал штыком винтовки верёвку, которой были связаны гранаты, взял одну из трёх и выглянул из окопа.

Немцы, бегущие на него, были уже сосем близко, но всё-таки ещё надо было немного подождать, чтобы можно было точно до них добросить. Иван успел увидеть, что справа от него фрицы заскакивают в окопы, а слева кто-то из наших ещё стреляет, сдерживая натиск немцев. Потом он начал бросать одну гранату задругой, после чего с сомнением посмотрел на бесполезный в данный момент пулемёт, всё-таки закинул его за спину, подобрал винтовку Решетника, несколько патронов к ней и, пригибаясь, побежал влево по траншее. Пулемёт больно долбил его по спине, а потом на одном из поворотов зацепился за торчащую доску и сорвался с плеча. Иван в яростном бессилии остановился, бросил пулемёт вниз и со всего размаха начал долбить по нему прикладом винтовки. Даже до конца не поняв, смог ли он вывести из строя пулемёт или нет, он побежал дальше с одной винтовкой. Полуэктив хотел добраться туда, где слышал выстрелы наших, но, выглянув в очередной раз из траншеи, увидел в метрах ста от себя бегущих от окопов бойцов и среди них двух офицеров. Направление их движения было понятным, они бежали в сторону леса. Повинуясь стадному инстинкту, Иван вылез из окопа и побежал следом за своими. Пули свистели ему вслед, заставляя то пригибаться, то падать, то бежать зигзагами, он надрывно дышал, задыхался, но бежал и продолжал бежать ещё какое-то время в спасительном лесу, до тех пор, пока не стало слышно этого смертельного пенья пуль, и увидел, чуть правее от себя, остановившихся людей в нашей форме. Немного отдышавшись, он направился в их сторону. Как оказалось, это были ротный Макаренко и рядовой Хренов, запомнившийся Ивану именно из-за его легко запоминающейся фамилии. У Макаренко была перебинтована кисть правой руки, а в левой он держал пистолет ТТ. Командир роты стоял, привалившись всем телом к стволу сосны, и напряжённо смотрел в сторону, где остались брошенные окопы. Но их никто не преследовал.

Подойдя к Макаренко, Иван хотел обратиться, как положено к командиру роты, но тот, предупреждая это обращение спросил:

– А где, «едрён матрён», твой пулемёт, рядовой Полуэктив?

Иван, конечно, ждал и немного боялся этого вопроса. Он понимал, что, лишившись пулемёта, нарушил одну из важных воинских обязанностей, но ситуация, в которую он попал всё-таки, по его мнению, смягчала эту вину.

Полуэктив коротко рассказал ротному, почему в его руках винтовка, а не пулемёт.

– Если не врёшь, то ладно, хрен с ним. Хорошо хоть не с пустыми руками удрал, а то некоторые, – при этом Макаренко кивнул в сторону стоящих в нескольких шагах от них двух бойцов, один из которых был без оружия, – так драпали, что обо всём на свете забыли, кроме своей задницы.

Слева и справа к ним стали подходить ещё бойцы, среди них был и политрук роты Воронов, статный широкоплечий шатен. У политрука в руках был наган, а за поясом торчала ручная граната, а на груди висела медаль «За боевые заслуги», которую он получил ещё на Халхин-Голе. Иван всё это отметил ещё и потому, что свою медаль он успел ещё до начала боя обернуть в тряпочку и положить в карман гимнастёрки, боясь, чтобы она случайно не потерялась.

Всех, вместе с ротным и политруком, собралось девять человек. Это всё, что, скорее всего, осталось от их роты. Немного посовещавшись, Макаренко и Воронов подошли к солдатам.

– В шеренгу становись! – скомандовал ротный, пытаясь привести в чувство большей частью растерянных солдат.

– Так вот, бойцы, учитывая сложившуюся обстановку, будем пробиваться к своим. Двигаемся на восток, в сторону реки Северский Донец.

И маленький отряд ускоренным шагом направился на восток, в тревожную и непредсказуемую неизвестность.

17

Через два часа отряд, не встретив на своём пути ни своих, ни чужих, вышел на окраину леса. Дальше рос мелкий кустарник, как оказалось, скрывавший в своих зарослях узкую мелкую речушку. Вдали виднелись холмистая, безлюдная местность и небольшой участок просёлочной дороги, уходящей за дальний холм. Не переходя речки, Макаренко решил сделать привал. Здесь можно было немного передохнуть, не обнаруживая своё присутствие. Некоторые солдаты сохранили свои вещмешки, в которых в сумме нашлось с полтора десятка сухарей, которые были по-братски разделены. Почти у всех сохранились фляжки, которые быстро были наполнены хоть и тёплой, но прозрачной водой из речушки. Размачивая твердые, как дерево, сухари, кто-то из бойцов быстро расправился с этой малюсенькой порцией еды, а кто-то, засунув сухарь в рот, рассасывал его во рту, пытаясь продлить присутствие вкуса этой незатейливой пищи. Но зато всем удалось утолить мучившую их жажду и водой создать иллюзию наполнения желудка. Настроение в отряде заметно улучшилось. Иван, привалившись спиной к дереву и быстро скинув сапоги с портянками, получал удовольствие от накатившей на его тело и особенно на ступни ног живительной прохлады, которая быстро восстанавливала силы. Впрочем, это блаженство испытывали и все бойцы. Только Макаренко и Воронов после короткого перекуса отошли немного в сторону и что-то активно обсуждали между собой, неотрывно глядя в сторону открытого пространства. Видимо, приняв какое-то решение, они вернулись к отдыхающим бойцам, и Макаренко сказал:

– Отдыхаем ещё с полчаса. Потом, Хренов и Полуэктив, пойдёте разведать местность.

– Так часов же нет, товарищ старший лейтенант, – промолвил Иван.

– По моей команде пойдёте! – недовольно ответил ротный, уже присаживаясь для столь скоротечного отдыха.

18

Когда примерно через часа полтора Хренов и Полуэктив вернулись с задания, уже наступил вечер, принесший весеннюю майскую прохладу.

Хренов по праву старшего по возрасту стал докладывать Макаренко, что просёлочная дорога идёт к небольшой деревеньке, расположенной километрах в двух отсюда, обойдя несколько домов, они узнали, что немцев в деревне нет и не было. Иван добавил, что сразу за деревней начинается сосновый бор и что один из местных мужиков сказал, что до Донца ещё километров 10–12.

– Бойцы, быстро выдвигаемся, – спокойно сказал ротный. Но и без этого все уже стояли возле него, взбодрённые и отдыхом, и хорошими новостями, а также появившейся надеждой на какой-никакой ужин.

Отряд спешно двинулся в сторону деревеньки Заборье. Конечно, эта поспешность была обоснована попыткой как можно скорее дойти до своих, а также выйти из тревожной неопределённости своего настоящего положения, когда ничего не понятно – где фронт, где немцы. Макаренко и Воронов намеренно, чтобы не посеять панику, не обсуждали с бойцами эти навязчивые вопросы. Офицеры переглянулись между собой, когда услышали, что немцев в деревне не было и нет; их предположение о том, что они попали в окружение, кажется, не оправдывалось.

Маленький отряд, быстро дойдя до околицы деревни, уже начал поворачивать на её единственную улочку, когда все сначала услышали, а потом слева увидели замелькавшие поверх деревенских плетней грузовые машины, а прямо на них с противоположного конца улицы уже выезжали немецкие мотоциклы.

Назад, на открытую местность отступать было нельзя, оставался единственный путь – направо, через огороды к недалёкому лесу.

Макаренко только успел крикнуть:

– Направо, к лесу!

А немецкий пулемёт, установленный на первом мотоцикле, уже начал поливать их смертоносным дождём.

На счастье Ивана, рядом с ним в плетне оказалась спасительная дыра, в которую он нырнул, успев перед этим пальнуть из своей винтовки в сторону мотоциклов, но потом свист пуль заставил его упасть в высокую сухую траву заросшего огорода. Он слышал, как там, ещё за плетнём, кто-то вскрикнул и упал, сражённый пулей, а потом, несмотря на свист пуль, на треск расцепляемого пулями плетня, на летящие от него щепки, срезаемые стебли травы, бросился к видневшемуся углу сарая. Заскочив за сарай, Иван развернулся и успел сделать ещё два выстрела из-за угла сарая по мелькавшим каскам немцев, а затем, не увидев никого из своих, бросился в сторону леса. Сарай и другие постройки удачно прикрывали его, и он, благополучно добежав до леса, нырнул в первую попавшуюся ложбинку, заросшую кустами и багульником. От быстрого бега сердце колотилось, бешено отдаваясь в груди. Он, захлёбываясь и положив голову на руку, глотал воздух и хватал, хватал и хватал ртом живительный воздух. Когда Иван пришёл в себя, то услышал справа от себя стрельбу и осторожно выглянул из своего укрытия. По полю, в метрах пятидесяти от него, бежал, припадая на одну ногу, политрук Воронов, а наперерез ему мчался мотоцикл с двумя немецкими автоматчиками, а чуть дальше и сзади – ещё один мотоцикл с ручным пулемётом на коляске. Немецкий пулемётчик дал короткую очередь, и Воронов упал, потом поднялся и уже беспомощно стоял, и смотрел на подъезжающих немцев. Иван подтянул к себе винтовку, намереваясь хоть как-то помочь политруку, но обнаружил, что у него остался всего один патрон. Было понятно, что этот патрон ничего уже не мог решить.

Немцы, догнавшие Воронова, решили, видимо, поиздеваться над политруком. Один из них, подойдя к нему, потянулся рукой к медали, висевшей на груди политрука, но Воронов резко отстранил её, процедив сквозь губы:

– Не трожь, гад, не твоё!

Свирепое лицо политрука выражало такую лютую ненависть к этому фашисту, что тот на секунду опешил, но потом рявкнул: «Шайсе!» – и в упор выстрелил из шмайсера. Потом злобно сорвал с гимнастёрки убитого политрука медаль, повертел её в руке, затем приложил к своему заду. Услышав смех своих товарищей, он, довольный удавшейся шуткой, подошёл к ближайшему дереву, не без труда прикрепил к стволу медаль и остервенело стрелял до тех пор, пока не попал в металлический кружок медали.

Галдя и смеясь, немцы развернули свои мотоциклы и уехали в сторону деревни.

19

Подождав некоторое время, пока удалится шум мотоциклов, Полуэктив добрался сначала до дерева, возле которого лежала искорёженная пулей медаль «За боевые заслуги», а затем, чтобы быть незамеченным, подполз к телу политрука. Воронов лежал с открытыми неподвижными глазами, смотрящими небо, грудь его была изрешечена пулями. Иван прикрыл ладонью веки политрука и пополз к лесу, потом встал и пошёл в восточном направлении.