В стремлении – жить!

– Шо тут робите, бесенята, шо за стук?

– Ничего, просто я стул уронил, – промолвил ни живой ни мёртвый Петька, одновременно, ногой пытаясь задвинуть упавший коробок под учительский стол.

Это движение не осталось без внимания тёти Моти.

– А ну-ка давай, шо там це таке под ногами?

Это было началом провала их плана мести.

– Да так, ничего, коробочка пустая, – мямлил Петька.

Не дождавшись, когда мальчишка отдаст коробок, тётка наклонилась за ним, для удобства присаживаясь на стоявший рядом стул.

– Это же спички, шо школу задума… Ой, маты моя, шо це таке! Ой!..

В мгновенье покраснев, уборщица вскочила, как ошпаренная, со стула и, оглянувшись на сиденье, заголосила:

– Ах вы, ироды проклятущие! Та шоб вам пусто было. Это надо ж такое придумать! Фулиганы несчастные!

Петька отшатнулся от неё, готовясь дать стрекача, но услышал:

– Стойте, поганцы! – И преградила ему путь к отступлению. А ошарашенный Ванька даже и не подумал бежать, понимая бесполезность этой затеи.

Немного успокоившись, тётя Мотя начала допрос, как она выразилась, «фулиганов». Под напором Мотиных вопросов парнишки сдались, открыв весь секрет своего поступка.

– Вот дурни! Вас же за это из школы могут турнуть. Это ж надо ж, это ж надо ж… – повторяла она и вспоминала, как ей хотелось учиться, но такой возможности у неё не было из-a глубокой бедности её многочисленной семьи.

Потом, видимо, пожалев, решительно сказала:

– А ну давай, Петро, вытаскивай свои гвозди из стула. А ты, Иван, выйди из класса и смотри, скажешь, ежели шо.

Петька долго возился с вбитыми иголками, молотком подбивая их то в одну, то в другую сторону. Видя, что одну иголку, ту самую, которая прошла наискось, не удаётся вытащить, уборщица сказала:

– Ладно, прихлопай её к днищу, а то уже скоро народ пойдёт. И пошли отсюда.

Потом взяла злополучный стул, зашла в учительскую, заменила его на другой, точно такой же. Ещё раз глянула на стул, немного подпорченный, но не очень. Для непосвящённых в эту историю немного выпирающий бугорок означал не более чем маленькое коробление материала.

Поставив другой стул в класс, она вышла на крыльцо и сказала стоявшим недалеко мальчишкам:

– Но не думайте, шо это вам так с рук сойдёт!

Весь день пареньки ждали предстоящих разборок. Но уроки закончились, а их никто никуда не вызвал и ничего никто не сказал.

Проказники покинули класс, на всякий случай быстро проскочив мимо учительской, и вышли на улицу. Они облегчённо вздохнули, поверив в счастливый конец их вылазки.

Наказанье ждало их дома. Но если Ване от родной тёти Марии достались только назидания с просьбами сделать клятвенное обещание, что такое больше никогда не повторится, и племянник от чистого сердца, совершенно не лукавя, дал это обещание, зная, что он постарается именно так и сделать, то вот Петьке, несмотря на все его заверения и обещания, сурово досталось отцовским ремнём по тому самому месту, которое должно было болеть у Анны Сидоровны, но в который уже раз болело и горело у неудачливого составителя каверзных планов.

6

Конец лета 1937 года запомнился Ивану Семёновичу Полуэктиву непонятными и странными для него событиями.

Почти все мальчишки гордились тем, что у них в клубе висели несколько портретов видных военачальников, героев Гражданской войны, раздобытых где-то Мишей Селезнёвым, который просто бредил армией и старался в своей комсомольской ячейке наладить армейскую дисциплину. Но однажды, проходя мимо клуба, Ванька и Петька увидели, как комсомольский секретарь вытаскивает из клуба портреты Блюхера, Якира и Гамарника.

– Миша, ты их куда-то собираешься перевесить? – спросил Ваня у Селезнёва.

На что тот угрюмо ответил:

– Нет, собираюсь выкинуть или сломать!

И добавил:

– Это, хлопцы, враги народа!

– Как так, это же красные командиры? – воскликнул Ванька.

– Вот так, оказались предателями, замаскированными шпионами, в общем, врагами народа. Пришло указание из райкома комсомола – разъяснить вражескую сущность этих людей и убрать, чтобы и памяти о них не осталось, – сказал с досадой Селезнёв. – Да и по радио передают о различных группах врагов народа.

Ванька с Петькой стояли, ошарашенные этой новостью. В это время подошли Федька Кныш и Стёпка Полухин, которые, узнав, в чём дело, предложили комсоргу:

– А давай, Михаил, устроим этим врагам позорную казнь.

На что Селезнёв, махнув рукой, ответил:

– Да забирайте портреты и делайте с ними, что хотите. Но только уничтожьте, чтобы и следа не осталось.

При слове «уничтожить» Кныш злорадно улыбнулся:

– Будь спок, секретарь, это мы с удовольствием!

Забрав портреты, мальчишки двинулись на край села, попутно собирая орудия «возмездия». Федька был мастак придумывать различные каверзные и показательные экзекуции хоть для провинившихся (по его мнению) мальчишек, хоть для «заслуживающих» наказания животных или птиц, а хоть для таких вот неожиданно подвернувшихся портретов «врагов народа».

Примерно через полчаса для публичной «казни» портретов было всё готово.

Сначала в расставленные под кустарником портреты полетели тухлые яйца.

Одно точно брошенное яйцо попало маршалу Блюхеру прямо в глаз и потекло жёлто-серой массой, как будто полководец заплакал от бессилия перед таким издевательством. По крайней мере, так показалось Ване. Ему как-то стало не по себе, но всё-таки он продолжал швырять теперь уже гнилыми яблоками, как и все остальные парни. Потом они по очереди стреляли из рогатки, превращая в месиво толстые листы бумаги, на которых были напечатаны портреты. Дело закончилось «штыковой» атакой и рубкой палками остатков «врагов народа».

Через несколько дней после этого Ваня, войдя в хату, увидел тётю Марию, как-то странно и отрешённо смотрящую на лист бумаги, лежащий на столе.

– Ванечка, твоего брата Федю арестовали. Олена пишет, что предъявляют обвинения во вредительстве на электростанции.

Это было для подростка как гром среди ясного неба. Хотя после того, как брат уехал учиться в Киев, а Ваня больше жил у тёти Марии, они виделись нечасто, но Федя был примером для Ваньки: закончил институт и уже работал главным инженером на электростанции.

– Как же так, тётя? – спросил тихо Ваня. – Этого же не может быть, Федя – вредитель, а?

– Не знаю, мальчик мой, не ведаю, – только и смогла промолвить Мария, – прошу тебя, Ванюша, не говори пока об этом никому, может быть, как-то всё образуется.

Действительно, месяца через полтора пришло письмо от матери, что Фёдора выпустили и восстановили на работе. Это было счастье для всей семьи Полуэктив. Ванька просто возликовал, узнав об этом: