Немой набат. 2018-2020

Не чокаясь, выпили, и каперанг добавил:

– Павловскому вынесли о неполном соответствии. Его что спасло? С командиром полка должен был лететь какой-то журналист, а комдив, когда маршировали «пеший по лётному» перед самым взлётом, взял его к себе, на флагманский ракетоносец. Вы же знаете, Николай Тимофеевич, кабы погиб штатский, наказали бы по всей строгости.

Новик кивнул:

– Знаю, знаю. – После длинной паузы сказал: – О Павловском мне рассказывали. Говорят, чудо-лётчик был, но командир невезучий, большие печали на его долю выпали. Когда командовал авиацией ТОФ, его тоже подвёл парад на День ВМФ. Не здесь, в Ленинграде. С разрешения Москвы снарядили туда флотский ИЛ-18, почти вся адмиральская головка ТОФ полетела, некоторые с жёнами. А когда возвращались, ИЛ разбился на взлёте. О-очень громкий скандал был! Оказалось, в проход между рядами загрузили рулон бумаги для нашей газеты, да не закрепили. Самолёт нос задрал, рулон и покатился, тяжёлый, около метра в диаметре. А нарушение центровки на взлёте… Сами понимаете. Павловский не летел, но его убрали. Командующего ТОФ сменили. Я ещё не служил, но у моих первых командиров та история была свежа в памяти. – Помолчав, философски подытожил: – Вот такие они, волны русской реки.

Тишина стояла долго, и Устоев воспользовался паузой, чтобы докончить остывший гуляш.

Потом Борткевич, чтобы сменить тему, сказал:

– Кстати, ровно триста лет назад – в 1720-м, Пётр повелением царского величества утвердил первый морской Устав России. Я пока не понял, будет ВМФ отмечать? Или проскочим мимо даты? Мне кажется, тут медиаполитика не дорабатывает.

Ответом был невнятный гомон, и Борткевич снова сменил тему:

– Интересно вы, Николай Тимофеевич, объяснили: «На северные берега Средиземного моря не десантировался».

– Истинно так. На южных-то берегах бывал неоднократно.

– Я обратил внимание на саму постановку вопроса. Человек штатский скорее всего сказал бы: в Ницце, в Монте-Карло не был.

– Монте-Карло! – воскликнул Новик. – А слышали о знаменитой «ловушке интеллекта», которая оттуда пошла? В казино убеждены, причём на уровне поверья: если какой-то номер долго не выпадает, ставку надо делать именно на него. Это и есть «ловушка интеллекта», потому что строгая наука гласит: вероятность последующего не зависит от исхода предыдущего. Это принцип всеобщий, всех жизненных явлений касается. По всем азимутам. По сути речь идёт о неверном понимании фактора случайности.

– Любопытно… Но в данном случае меня заинтересовали именно «северные берега Средиземноморья». У нас, флотских, свой изгиб ума, знаете, пафос расстояний – это штуковина вполне материальная. Русское мышление вообще априори географическое, пространственное, стратегический формат. Какими категориями мыслим? Вся Океания – от Гавайев до Аляски. Американский Индо-Тихоокеанский ромб, чёрт бы его побрал… Южно-Китайское море – это Средиземноморье АТР. Вспоминая кого-то из символистов, можно сказать – земшарно думаем, по Пушкину – с «владычицей морской» побратались. А перефразируя Бродского, ходим на все четыре стороны, шторма посылаем на три буквы. Под Андреевским флагом мировой океан бороздим, кругосветками биографию пишем. Мозговые ресурсы пропитаны ощущением мировых пространств. – С улыбкой добавил: – И, где надо, сообразно надобности лимит присутствия обеспечиваем.

Новик ответил:

– Если по-крупному, у флотских мышление крупнокалиберное, геополитическое, глобальное. Более того, я бы сказал, геохронополитическое, – сделал упор на «хроно», – ибо занятие мореходством, с какого боку ни посмотри, побуждает мыслить не только в пространстве, но и в историческом времени. Возьмите Крузенштерна. Разве открытие Антарктиды не есть чистейшая геополитика, помноженная на загляд в будущее? На этот счёт можно назвать плеяду великих русских имён, просиявших в истории.

– Надеюсь, за этим столом меня верно поймут, – улыбнулся Устоев, – но стратегическое мышление на основе геохронополитики, – вы трижды правы, точно сказали, Николай Тимофеевич, – вообще свойственно высшему звену русской военной иерархии. Всегда, во все времена. Но в отдельные периоды этот стратегический взгляд торжествует и в государственных масштабах.

– Вы хотите сказать, что сейчас именно такой период? – сразу угадал Борткевич.

– Я имею в виду, что сейчас несомненная польза таких подходов осознана руководством страны. А что касается периода истории… Мне сдаётся, что в наше стремительное время полезнее говорить об исторических развилках. Мир меняется так быстро, что чёткая ориентация на развилках истории становится залогом успеха.

Устоев понял, что разговор повернул в «генеральское» русло. Люди со стороны полагают, будто высшие чины заняты лишь военными проблемами – боеготовностью, вёрсткой планов на любой вариант милитари-событий, вооружением, оперативными заботами. На самом же деле прошедшее через Академию «генеральское сословие» постигает науки капитально: образованнейшие люди с двумя высшими – аналитики, концептологи, философски продвинуты; о России мыслят через геополитику, историю. Широкий кругозор, высота мысли, многознание научного уровня. Увы, по статусу публичные дискуссии им не положены. Зато в своём кругу… И Пётр Константинович продолжил:

– Позвольте в этой связи некое поэтическое отступление. Помните, «Умом Россию не понять…»? Так вот, я бы слегка уточнил великого классика: чужим умом! Наши-то с вами мозги всё-таки близки к осмыслению происходящего.

Борткевич согласно кивнул. И Устоев добавил:

– Я знаком с концепцией философа Цимбурского…

– Я тоже, – сразу откликнулся Новик. – Его «Остров Россия» меня очень впечатлил.

– Простите, Николай Тимофеевич, я тоже слышал об «Острове Россия», однако, признаюсь, слабо представляю себе суть этого понятия, – встрепенулся Борткевич.

Устоев заметил краем глаза, что говорения двух «своих» адмиралов и генерала из Генштаба очень интересны сидевшим за столом каперангам и кавторангам – ножи-вилки в сторону, сполна «ушли» во внимание. Для них это высший пилотаж. И хотя Новик любезно предложил ему разъяснить концепцию Цимбурского, генерал, понимая ситуацию, не желая выступать в роли генштабовского светила мысли и неиссякаемого источника мудрости, сказал:

– Николай Тимофеевич, вы вспомнили об «Острове Россия», вам и продолжить.

Он знал правила игры. Одноместные шлюпки на флоте не в ходу. Лучше, если капитанить будет Новик, если перед офицерами ниже рангом на возвышенные темы выскажется их начальник. Не исключено, Борткевич подкинул вопрос именно для этого.

И контр-адмирал Новик, человек пристального ума, темноволосый, коротко стриженный, мужикастый, с волевыми чертами продолговатого лица, выдававшими долгую командирскую службу, скрестив руки на груди, откинувшись на спинку стула, сказал:

– Ну что ж, как писал Николай Заболоцкий, душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь.

И без барабанной дроби восхвалений, словно беседуя сам с собой, принялся, по его же словам, «из уст в уши» просвещать своих офицеров. Суть разъяснений сводилась к тому, что Цимбурский считал Россию самостоятельной, отдельной цивилизацией, не готовой ни сливаться с кем бы то ни было, ни подчиняться кому бы то ни было – идёт ли речь о Западе, о Востоке или Юге. Только сотрудничать. Человек военный, он и краем не коснулся боевой истории, уповая на великий духовный и нравственный потенциал России, её геополитическую энергию. Хотя, конечно, упомянул, что «Остров» ещё и потому, что Русь нередко и успешно в одиночку противостояла натиску окружавших её сплочённых внешних ворогов.

Закончил неожиданно:

– Кстати, Георгий Победоносец не копьём, а словом побеждал. Считаю, что операция «Ы» как раз в русле этой стратегии. Пусть воробьи теперь на кошку чирикают.

– Операция «Ы»? – непонимающе переспросил один из офицеров.

– Был «Крим» через «и» с точкой, а стал Крым, – рассмеялся Новик.

Устоев, как принято говорить, раскрыл бы тему несколько иначе, напомнил бы о духовном походе России к своим истокам, о её геополитическом ядре и хранительных началах, о циклизме истории и саморазвитии, об освоении Зауралья, Дальнего Востока, – вот он, эпохальный вызов! Цимбурский – выдающийся русский ум, памятное имя национальной мысли; кстати, кажется, он и ввёл в обиход геохронополитику. Однако с сутью сказанного Новиком Устоев был согласен вполне. И слушая контр-адмирала, думал именно об этой непостижимой загадке русской жизни: в кают-компании, где собрались высшие флотские офицеры, не о морских походах размышляют – о высоких сущностях, культурных традициях и народных устоях. А по сути – о державостроительстве. Чувствуют температуру момента.

Разъезжаться начали в двадцать два часа.

– Ну что, бери шинель, иди домой? – сказал Борткевич, поднимаясь из-за стола.

Контр-адмиралы жили почти в центре Владивостока, у некоторых офицеров квартиры совсем близко – на Второй речке. А Устоев остался, ему постелили на втором этаже, в одной из скромных гостевых комнат.

Когда ехал в машине на «19-й километр», крепился, чтобы не клевать носом. Но сейчас спать не хотелось. Приоткрыл окно, выходившее в тёмный сад, затихший от безветрия, удобно облокотился на подоконник. Лёгкая прохлада уходящей приморской осени бодрила, безмятежностью веяло от полуночной дрёмы природы, хотя где-то далеко-далеко уже начинала вспыхивать засветка от наплывающего грозового фронта. А мозги буравил застрявший в них рассказ о генерале Павловском. Чудо-лётчик, но невезучий командир… В памяти, словно в зеркале заднего вида, проступило былое. Служба у него шла по расписанию. После долгого «блуждания» по военным округам и мерного нарастания числа и размера звёздочек на погонах его перевели в Москву. А дальше, как говорится, «Освободите лыжню!» – Академия, после неё – Группа главных специалистов на Фрунзенской набережной. Там он занимался вооружениями, стал порученцем замминистра, по паркетам не скользил, но в положенные сроки по выслуге лет и по заслугам получил генерала. Потом переехал на Арбат, в Генштаб. Всё путём. Как человек военный, жил в мире с собой.

Но в личной жизни он невезучий.

Потому и не любил Пётр Константинович посещать своё прошлое. Треска и тоска.

После училища вместе с Лёхой Песоцким они попали на удалённую локаторную «точку», затерянную среди бескрайних лесных просторов. Гарнизон – двадцать человек, включая охранение, вне службы – только телевизор и чтение. В отличие от космических кораблей, экипажи которых проходят тест на совместимость, здесь команды сборные, не все уживаются друг с другом, что порой омрачает службу. Но не суть, главное в том, что для двадцатилетних старлеев, угодивших на малолюдную «точку», и чумазая девчонка сойдёт за Мэрилин Монро. А Зоя, подрядившаяся работать на «точке» в столовой, отличалась городским обликом, даже помаду носила в кармашке фартука, на глазах у вспотевших старлеев периодически подкрашивая губы. Все на неё заглядывались, но из нескольких воздыхателей выбрала она Устоева. А Лёха Песоцкий женился на Любе, её подружке, которую Зоя с разрешения командира вызвала на побывку. Двум молодым парам жить стало куда как веселее. Правда, Лёха нередко жаловался: «Петька, собачимся мы с Любкой жутко. А как поругаемся, спим членораздельно. Что за жизнь!» У Петра было спокойнее – лишь мно-ого лет спустя, когда пошли неполадки, Зоя объявила ему, что завербовалась на «точку», чтобы удачно выйти замуж. «Макияж под камуфляжем, – с упрёком в свой адрес вспоминал потом Устоев те времена. – Классический военно-полевой роман».

Со временем Устоев и Песоцкий разлетелись по разным округам, но не потерялись. Лёха вскоре сообщил, что первый пошёл, а через два года у него и второй сын родился. Но Зоя рожать упорно отказывалась, условия, мол, для детей ещё не созданы.

Создались условия лишь после того, как Устоевы перебрались в столицу. Зато Пётр одним махом догнал приятеля: девочки-близняшки! Но счастливое отцовство длилось лишь года три. Засада оказалась домашнего свойства: дорвавшись до генеральской жизни, без профессии и не нуждаясь в заработке, Зоя огламурилась – обколола губы, обзавелась нарядной требухой и начала «косить» под модную, сперва выпивать с подругами, а потом – предположил Пётр, – загуляла и с другом. Как по Некрасову: пиры, бессмысленное чванство… Скоро мнимости стали ошарашивающей явью. Он в ту пору часто летал на полигоны, где испытывали новое оружие, и однажды обратный борт прибыл в Москву поздно вечером. Но приехав домой, он увидел девчонок спящими в кроватках, а Зои не было. Она заявилась после полуночи и тут уж – «Ой, мама, не горюй!». Для оправдания сгоряча избрала лучший способ обороны – пошла в атаку, красноречиво объяснив мужу, что никогда его не любила, жить с ним не желает, подаст на развод и будет требовать алименты на двоих детей. В общем, добро пожаловать в мерзкую реальность. Не жизнь, а пустая кобура.

Генералы тоже плачут, хотя и без слёз.

Устоеву понадобилось три дня, чтобы снять на Октябрьском поле, где Минобороны издавна строило дома, однокомнатную квартирку, куда он и переехал. Об алиментах речи не шло, каждый месяц он исправно отсылал Зое две трети зарплаты, получая за это право один раз в месяц видеть дочурок.

Но развестись они не успели. В какой-то жуткий день Устоеву позвонили из милиции и сообщили, что вчера поздно вечером его жена попала в серьёзную автомобильную аварию, она – в Склифосовского. Пётр помчался туда, но опоздал…

Так он стал вдовцом с двумя пятилетними близняшками на руках.

Подробности катастрофы оказались банальными: пьяный водитель, превышение скорости и извечный фонарный столб.

Он вернулся в квартиру, где был прописан, и через сервисную службу срочно нанял няню для ухода за детьми – пока из Екатеринбурга не прилетит Артемьевна, тёща Песоцкого, под мощным напором зятя-полковника, наступя на горло да по доброй воле изъявившая горячее желание неопределённое время пожить в Москве. После всех этих передряг, после тяжкого жизнекрушения Устоев, борясь с собой, «армагеддонил» несколько месяцев. Но постепенно жизнь вошла в новое русло: в Генштабе он чаще стал мотаться по гарнизонам и не пропускал окружные учения, доверив Ирушку и Надюшку добросердечной, сноровистой и крепкой для своих шестидесяти пяти Артемьевне.