Немой набат. 2018-2020

– Могу только подсказку дать. Позавчера меня вон там, – кивнул в сторону Кремля, – уже второй раз принуждали, чтобы я отговорил тебя от этой глупой, бессмысленной и, обрати внимание, неблагоразумной затеи. Думаю, не угомонятся, будут стращать дальше. Вот и соображай.

– Значит, опасаются. Это сигнал их тревоги.

– Для тебя это тоже сигнал тревоги. Пощады не жди. Всю мощь административного ресурса на тебя обрушат, вползелена примутся ощипывать, подписи нагло браковать – с подставами, на бизнес свору надзирателей спустят. У тебя как – чисто? На грудининский вариант не подсадят? Там публика безжалостная, рыть будут по-артезиански, до седьмого колена, наговоров, подложного компромата, проплаченной заказухи не чураются. Демократизаторы!

– По-крупному у меня кругом порядок. А на мелочных придирках и сыграть можно, мы эту тему обсасывали.

– Кто «мы»?

– Ты всех знаешь, чего перечислять. Пожалуй, только одно тебе не в подъём: кто кашу заварил, кто вертит это дело, кто гонит.

– Ну и кто?

– Остапчуки.

– Остапчуки? – Добычин не удивился, а изумился. —

Крепкий хохол, мощный, но зачем главврач сунулся в политику?

Нелады с губером? Поедом едят, что ли?

– Нет, Сева, тут другие резоны. Ты в своей «Единой России» поотстал от провинциальной жизни. У вас там в перевёрнутый бинокль смотрят, главное мелочью выглядит, в частности не вдаются. А ныне на местах много непоняток. Люди ждут облегчения жизни.

Спроста ли мы в Питере за уцеление России пили?

– Ну? В чём резоны-то?

– Приходит осознание, что федералы в нынешнем исполнительном составе обеспечить уцеление не способны. Кругом управленческая какофония. Чтоб распаденья царства не допустить, самим надо встрепенуться.

– Это что ж, спасайся, кто может?

– Не до шуток, Сева. Помнишь канцлера Горчакова, который всему миру объявил, что Россия сосредотачивается?

– Помнить-то помню, но куда ты гнёшь, не схватываю.

– К тому гну, что Горчаков о центральной власти речи держал, а сегодня Россия в низах, на местах сосредотачивается. Может, слышал у моего любимого Фатеева – «свечи огарочек»? В песне. Вот так и у народа душа не погасла. Минин и Пожарский не в Москве народ раскачали. Вот и теперь… Короче, региональные элиты ощутили, что люди доверяют им больше, чем Центру. К вашим-то, здешним, знаешь, что прилипло? Раньше в Москве гнездились собиратели земли Русской. А теперь людская молва одну буковку с этого почётного звания скинула.

– Не понял.

– А ты сам посуди: были собиратели земли Русской, а ноне Обиратели земли Русской. Точнее, чем народ, не скажешь.

– Зло однако… Да-а, тоже индикатор усталости.

– Значит, обозлили… Ну, короче, к своим сейчас доверия больше, чем к центровым. Свои за кордон не удрапают, страну не сдадут. Народ на Севастополь молится, где снизу власть меняют, у него своя правда посконная: на самоочищение расчёт.

Всё понял, Сева?

Добычин задумчиво отбивал ручкой ножа морзянку.

– Я же не сам себя двигаю, – уточнил Синицын. – Говорю ведь, каша долго варилась. Остапчуки какой-то негласный опрос затеяли. И вышло, что областной элите, ну, определённой её части, не по нутру ходить под московским назначенцем, кто бы это ни был. Тебя, нашенского, пришлют, – всё равно не примут, заподозрят, что встанешь перед Кремлём навытяжку, слишком много оттуда ошибочных команд поступает… А почему Остапчуки? Понимаешь, Филипп, он всегда среди народа, в самой гуще. Все через него проходят – и коммерческие и люди с галёрки, опять же гендерный разносол. Да вдобавок болезные – а они всегда ближе к правде, к истине. Должность у него такая. Он и говорит: о чём только люди не бакланят! Один вцепился – почему в Москве жертвам репрессии памятник соорудили, а обелиск в честь Ленского расстрела приисковых рабочих в Бодайбо, в 1912 году восстановить не хотят? Вопрос, кстати… В общем, Филипп утверждает, что, общаясь с людскими множествами, уяснил мнение всех социальных слоёв, а главное, чему он сам поражён, – впервые простонародье и состоятельное сословие сошлись в оценках. Ну а почему выбор на меня пал, при случае спроси у Филиппа. Я не знаю.

Добычин взъерошил льняные волосы.

– Жора, ты же всё понимаешь. Я наотрез отказался «влиять» на тебя, чего от меня требуют. Теперь тем более. Ты мне мозги прочистил: Севастополь первый пошёл, за ним – наш Урал прицеливается… Верно, настаёт время низам, губерниям голос возвысить. Знаешь, о чём вспомнилось? Когда-то в колхозах ввели моду на электропастухов – огораживали пастбища проволокой и пускали слабый ток от аккумулятора. И что? Аккумулятор давно сел, тока не стало, а скот всё равно через проволоку переступить не мог – животный страх. Так и у нас… Было! А теперь, выходит, регионы зашевелились. Как прожжённый политикан я сразу прикидываю, что речь идёт не о конфликте регионов и Центра, но лишь о неприятии кадровой политики, которую навязывает Москва. Почему навязывает? Зачем? На местах свои лидеры подрастают. Но нет, надо их сперва в Центр выманить, через методологическую формовку пропустить, обстругать по нужным лекалам, а потом на карьерные рельсы поставить. Кто формовке не даётся, тех побоку, хотя они самые толковые. Карьеристов штампуют, Жора, карьеристов! Думаешь, мы не понимаем, что через подготовку кадрового резерва по методу Щедровицкого кое-кто свою политику вершит да перед Путиным очки зарабатывает? До уцеления ли здесь? – После короткой паузы добавил: – Эх, Жора, Жора, всё мы в партии понимаем, первый закон экологии чтим – всё связано со всем! Ощущаем, как у нас горько шутят, отсутствие своего присутствия. Чувствуем, что пол уже щелявый, половицы усохли, ко дну идём, КПСС номер два, история повторяется, всё прокисло. Разве меня «набор сервисов» не оскорбил?

Они попросили принести ещё по сорок грамм, и Добычин, счёл нужным вернуться на грешную землю:

– Жора, заруби на носу: предвыборные судороги будут болезненными. Прессинг на нашем супердемократическом голосовании ожидается жесточайший. Местные СМИ начнут облаивать до захлёба, для медийных ресурсов информационную гигиену отменили. Остапчука предупреди, на него тоже накатят. Мигом найдутся жалобщики, которых не так лечили, с которых мзду требовали. Эта публика… – снова кивнул в сторону Кремля, – моральные сдержки и противовесы похерила, коварный политический люд, изощрённый и извращённый. Кстати, а как Раиса Максимовна на всё это смотрит?

– Первым номером идёт. Закопёрщица. Певкий колокольчик.

– Скажи ей, пусть с московским землячеством поработает. Это важно и по финансам и для народа – чтоб ощутил единение вокруг малой родины. Ты меня понял?

– Как не понять.

– Сегодня у нас разговоры грустные, братия братию обрыдаху. И всё-таки исполать тебе, дорогой мой. Помни завет Черчилля: если идёте сквозь ад, не останавливайтесь. Формально я обязан партийных позиций держаться, так что не обессудь. Но связь давай держать постоянно, может мелькнуть важная инфа… Ладно, я двину, здесь удобно сидеть: нырнул в подземный переход, и уже в Думе.

Пока молодой сноровистый официант, приносивший блюда ухарски, с подносом на отлёте, составлял счёт, Синицын позвонил Донцову. Встречу с ним Георгий считал ритуальной – просто оповестить приятеля о том, что попал впросак: по настоянию местни примет участие в выборной гонке. Но Власыч ныне холостякует, Вера с Яриком в Поворотихе, он день-деньской мотается по делам, освободится только к вечеру.

– Сил нет в ресторан тащиться, – ответил он на приглашение. – Приезжай-ка лучше ко мне часам к девяти. Посидим вдвоём, поразмыслим. – Предупредил: – В сухую! А вот пирожных прихвати, чайку попьём.

Несколько часов Синицын томился одиночеством, слоняясь по окрестностям. Постоял у Вечного огня в Александровском саду, пересёк в разных направлениях Красную площадь, торжественную в своём первозданном облике, возмутившись в душе, что на этом сакральном историческом месте, где и головы рубили и великие парады проводили, теперь играют в хоккей, бьют морды на ринге. Потом спустился в торговые подземелья, а под конец безделья неспешно попил кофейку на первом этаже шикарного «Риц Карлтона», где стряпали наветы на Трампа. Долго разглядывал пёстро-модный, томный политико-богемный бомонд, шампанское им подносили в серебряной подаче. Казалось, они все знают друг друга, каждый день тусуются здесь в угаре вечной фронды. Думал, о чём бы посоветоваться с Донцовым, чтобы не впустую провести вечер. Власыч южно-уральскую ситуацию не знает, ничего подсказать не может. Но зело удивится, когда скажу, что меня двигают в губернаторы.

Посмеёмся вместе.

Они примостились на кухне, и Синицын изложил своё новое жизненное «сальто мортале», включая неизбежные подвохи и наезды, о которых предупредил Добычин. Даже слегка сгустил краски. Но, к удивлению Георгия, Донцов слушал молча, без эмоциональных всплесков, обычно сопровождающих столь неожиданные и совсем не рядовые известия. Он потихоньку хлебал чай, не сказав ни слова даже после того, как Синицын поставил точку.

– Вот такие пироги, Власыч.

Пришлось понукать:

– Что скажешь? Как оцениваешь шансы? Да и вообще хочу знать твоё мнение: быть или не быть, идти или не идти?

Власыч внимательно посмотрел на Синицына:

– Моё мнение здесь ни при чём, я же вижу, ты уже всё решил. По шансам я тоже нуль, с вашим местным климатом не знаком. – Снова надолго замолчал. – Я, Жора, думаю совсем о другом. Добычин раскрыл тебе суровую правду нынешних демократических выборов, и насколько я понял, ты изготовился к жёсткой и нечестной борьбе. Не ради личных амбиций или политической карьеры, но чтоб доверие людей оправдать. Так я говорю?

Георгий кивнул.

– Тогда давай глянем на про?блему, – он намеренно исказил слово неверным ударением, – с разных углов зрения. Но сперва о сути. Местная элита, бери выше – местное обчество, вернее, тот его слой, к которому люди относятся с уважухой, – главврач возглавляет! – оно за тебя. А официальная власть против тебя. Как эта ситуация видится из Москвы? Какой-то выскочка, бизнесмен средней руки, суетящийся на задворках политики, опираясь на своекорыстную местню, на квазиэлиту, лезет в губернаторы. Непорядок! Тем более, на Южный Урал уже расписан проверенный человек – санкционировано президентом. Значит, этого выскочку, этот шлак – прочь! Искушённый в таких хитросплетениях Добычин всё тебе очень верно и разобъяснил.

– Мысль твою пока не улавливаю, – прервал Синицын.

– А ты вперёд не скачи. Сперва ответь на мои вопросы. Ты представляешь внесистемную оппозицию?

– Да я политикой вообще не интересуюсь!

– Та-ак. Но ты же намерен учинить социальную революцию.