Немой набат. 2018-2020

Началась старческая суета. Отец и «особый» генерал, снова превратившийся в простого мужичка в киржачах, ушли за домик, на хозяйственную площадку, где под покатым шиферным навесом хранились нехитрые пасечные принадлежности.

Донцов остался один. Было тихо, лишь маленькая беспородная зинька посвистывала, прячась среди ветвей. Сквозь прозрачный листвяный лесок он смотрел на уходящие к горизонту луга с разбросанными по ним редкими островками леса. В детстве в этих местах перелесков не было, зато среди чистого поля почему-то поднимались кое-где одинокие берёзы. Они удивляли, и отец объяснил: здесь шли бои, в воронках от снарядов скапливалась влага, там и прорастало летучее берёзовое семя. За десятилетия послевоенные берёзы дали приплод, их обступила молодая поросль. Донцов оглядел перелесок, и глаз сразу наткнулся на мощное дерево, вокруг которого и плясал весёленький пасечный березнячок. Подумал: когда-то в этих местах зашумят могучие леса. И тут же: если раньше срока не распашут!

Растревоженные серьёзным разговором мысли перекинулись на собственную судьбу. Жизнь берёт своё, вот и он пустил корни, всё вроде бы идёт путём, новая донцовская поросль уже пошла в рост, и нет сомнений в продолжении рода. Если не распашут!

Глава 20

Бутылка отменного коньяка Григорию Цветкову не только улыбнулась, но волею случая ему лично пришлось приложить руку к погублению Поворотихи. Через три недели после памятного разговора с Донцовым, помнится, в обед, ему в панике позвонил Вася Красных. Заполошно кричал:

– Гришка! На алексинском въезде колонна камазов с гравием.

Десять штук!

Цветков бросил остывать щи, прихрамывая на левую ногу, когда-то задетую раскалённым стальным удавом, извивавшимся на вальцовочном столе «Серпа и молота», вприпрыжку побежал в конец села и увидел жуткую картину. Перед знаком «Поворотиха» на обочине выстроились в затылок друг другу огромные грузовики, с верхом гружённые крупным гравием. Подумал: «Сволочи! Даже брезентом кузова не прикрыли, плюют на правила. Ащеулы!» Хвост ядовитой змеи терялся за ближним изгибом трассы, а в голове колонны стоял уазовский «Патриот», около которого топтался усатый мужик в фирменном комбинезоне с коричневой папкой под мышкой.

Сообразив, что это главняк, Григорий с лёгким матерком накинулся на него:

– Кто таков? Куда груз везёте?

– А вы кто будете? – с усмешкой, но спокойно, доброжелательно ответил усач. – Любитель безобразных слов?

– Обчественность! Хотим знать, зачем в село гравий везёте.

– А вы почём знаете, что в село? – усмехнулся мужик.

– Мы всё знаем! Давай документы.

– Ну, первому встречному-поперечному я доку?менты показывать не обязан. – Он нажал на букву «У». – А если проводите в сельскую администрацию, там вместе и поглядим. – Тряхнул коричневой папкой. – Садитесь.

И распахнул заднюю дверь.

Обескураженный Цветков забрался в машину, главняк сел рядом с водителем, предварительно подав какой-то знак шофёру первого камаза, и они двинулись. Усатый, перейдя на «ты», незлобно ворчал:

– Ишь, какой выискался! Доку?менты ему подавай! Народный контроль у нас тридцать лет назад концы отдал.

Приехали быстро, и Цветков, не веря своим глазам, вынужден был засвидетельствовать ужаснувшее его роковое событие, какое ему и в страшном сне не могло присниться. Усатый раскрыл папку, достал из неё кучу бумаг и разложил их перед оторопевшим Костомаровым.

– Я прораб, зовут Пётр Андреевич Лошак. Доставил в Поворотиху колонну с гравием. Вот решение области, что мне надо отсыпать площадку под стоянку тяжёлой техники. Вот печати, подписи, всё путём. Теперь по диспозиции. – Развернул карту Поворотихи, на которой толстой ярко-красной линией, ближе к тульскому выезду, был выделен квадрат, сразу за селом, где земля ещё в девяностые годы, когда распустили колхоз, была упущена в залежь. Ткнул пальцем: – Вот, за усадьбами. Размер проектировщики ужимали, но всё равно вышло пятьдесят на пятьдесят метров. Вот печати, согласования, распоряжения.

– И что? – ошалело спросил Костомаров.

– Моя задача – площадку отсыпать. Сегодня пригнал двенадцать камазов. Завтра-послезавтра на платформе доставим бульдозер, потом снова придут машины с гравием. Мы своё дело знаем.

– Трубу газовую класть будете? – сумрачно ужаснулся Костомаров.

– Я ничего класть не буду. Нам велено техдвор подготовить. А что дальше, сами разбирайтесь. Мне что нужно? Я вам доложился, доку?менты предъявил, и теперь – чтоб обчественность не мешала. – Усатый выразительно посмотрел на Цветкова, передразнив его «обчественность». – Ко мне вопросы есть?

Костомаров испуганно глядел на прораба, не зная, что сказать.

Но Григорий не сдавался:

– Погоди! Сперва сверить надо твои доку?менты. – Тоже передразнил, нажав на «У».– Это у нас за обычай. Тут много разного люда шатается. Знать надо, отколь кто. Дмитрич, ты глава администрации, звони в район, в область.

Усатый повернулся к Цветкову, сказал в своей спокойной манере:

– Звонить вы вправе куда угодно и кому угодно. Но я делаю дело государственное, и мне мешать вы не вправе. Это, уважаемый, чревато. Прибыли машины с гравием, а мы с колеса работаем. Геодезисты с приборами, они разметят площадку. Я официальную часть выполнил, верительные грамоты предъявил. – Снова глянул на Цветкова, на сей раз строже. – Давайте относиться друг к другу с уважением. Не знаю, как к вам обращаться, но, если вы покажете на местности обозначенный на карте квадрат, буду премного благодарен.

Григорий, словно загипнотизированный, молча сел в машину прораба и приготовился к гражданской казни.

О том, что в Поворотиху начали завозить гравий, Суховею сообщил Подлевский. Он затребовал срочную встречу и возбуждённо, словно всё видел своими глазами, пересказал драматическую эпопею вторжения супостатов в мирное село, услышанную от Ивана, которому её поведал Агапыч, узнавший о ней из десятых рук, когда она уже успела обрести черты народного эпоса.

– Народ кипит! – подвёл итог Подлевский и, понизив голос, добавил: – Ползут слухи, будто кое-кто из местных огнестрелы откапывает. Только дайте команду, Валентин Николаевич, я в миг там заварушку устрою. Достаточно спичкой чиркнуть, и заполыхает. В переносном и в прямом смыслах. Всё наготове… Да, есть ещё одна важная инфа. В Поворотихе объявился какой-то жур, землю носом роет, знакомства широкие завёл. Чего доискивается, неясно. Но хочу его прощупать, удочку закинул. Думаю, он от Боба, от вас, но надобно проверить.

Из всего, о чём горячо говорил Подлевский, Суховея заинтересовало именно упоминание о журналисте. Зная общие планы относительно газопровода, он догадывался, что колонны грузовиков с гравием – не более чем постановка, и не тратил серое вещество на распознавание её смысла. А вот Соснин… Изучив Подлевского, нетрудно предположить, что он найдёт выход на заезжего журналиста, а поскольку оба нацелены на бунт в Поворотихе, они сойдутся и, неровен час, выяснят, что работают на одного и того же заокеанского дядю. Чутьём разведчика Суховей сразу почувствовал, что ситуация грозит стать неконтролируемой, а на шкале рисков такие проколы обозначены красным цветом.

«Как же я упустил этот вопрос, когда отправлял Соснина в Поворотиху? – корил себя Валентин, вполуха слушая Подлевского, который, нагнетая страсти, пошёл на второй круг и в более ярких красках живописал накал народных страстей. – Но сначала надо слегка остудить этого авантюриста».

– Аркадий Михайлович, я вас понял. Этот гравийный десант поднял настроения людей до точки кипения. Но вопрос, когда начинать бузу, слишком серьёзный. Боб сделал своё дело и намертво отстранился от него, отошёл в сторону, чтобы не вылезли уши зарубежного вмешательства. Ни я, ни вы не вправе беспокоить его по этой теме. Кнопку «пуск» нажимает куратор, которого Винтроп наделил полномочиями. Я обязан доложить ему ваши соображения. Кроме того, всё ещё тянется волынка с документами, без которых радикал-идиот Синягин не может рыть траншею через село, хотя его люди суют мне под нос готовый проект. Аркадий Михайлович, прошу вас немедленно информировать меня обо всех поворотах ситуации.

– Валентин Николаевич, всё, что от меня зависит! Скорей бы!

Он мог говорить на эту тему битый час, и, скомкав встречу под предлогом особой занятости, Суховей заторопился домой.

Хотя на улице было тепло, Глаша для вечернего променада надела тёмно-зелёный стеганый татарский архалук. Она береглась с утроенной заботой о здоровье Тёмочки или Светочки. В зависимости от того, родится мальчик или девочка, имя будущего первенца они уже согласовали.

– Если Соснин и Подлевский за кружкой пива, бокалом вина или рюмкой водки обнаружат, что оба работают на Винтропа, это грозит непредсказуемыми последствиями, – с тревогой объяснял Валентин. – Я ведь сказал Подлевскому, что с Сосниным не знаком. Но эти перцы начнут меряться своей близостью к Бобу, а мы с тобой Соснина знаем: ради престижа ляпнет, что именно он свёл с Винтропом вильнюсского недотёпу Суховея. А Подлевский не дурак, в его глазах я опытный чиновник, но, оказывается, всего два года назад промышлял подачками от какого-то блогера. Вдобавок скрыл, что хорошо знает Соснина. Сразу две нестыковки! Провалом здесь запахло, Глашка, вот что. Надо срочно запретить Соснину общаться с Подлевским. Сегодня же позвоню и на завтра вызову его в Москву.

Глаша слушала молча. Ни одним вопросом не прервала бурный монолог Валентина, но и ни разу не кивнула головой в знак согласия. Суховей не выдержал:

– Чего отмалчиваешься?

– Да от того, что в одном ты прав, в другом промахнулся, а в третьем и вовсе в молоко палишь.

– Ну, чего от тебя ещё ждать!

Но Глаша не реагировала на реплику. Как всегда, она не цеплялась за частности, а охватывала происходящее в полном объёме, и это требовало времени. Взяла Валентина под руку, и целый круг по садовым дорожкам они прошли, не сказав ни слова. Потом принялась излагать свои размышления в излюбленной манере – по пунктам.

– Первое. Ты абсолютно прав, что может возникнуть неконтролируемая ситуация, а это беда… Второе: как ты запретишь Соснину общаться с Подлевским? Ты ему кто? Начальник? Да он захочет сам выслужиться перед Винтропом – прямой выход есть! Твой запрет только распалит его. А мы и знать не будем, что они с Подлевским задумают. Вот она, пальба в молоко, заведомо мимо. А промахнулся ты в том… Неужто неясно, что связь Соснина и Подлевского нам очень выгодна?

– Слушай, твои ребусы мне мозги вывихнут. Я про опасения, что Соснин может раскрыть мою вильнюсскую подноготную, а ты – их связь нам выгодна.

Глаша крепче обняла его за руку.

– Валюша, дорогой, в нашем деле самое главное – верно поставить вопрос. Ты озадачен тем, что эти перцы могут тебя раскрыть, и надо, чтобы они не общались. Да ради бога, пусть хоть каждый день пиво трескают! Вопрос-то в ином: Соснин не должен знать Суховея, фамилии такой не слышал.

– Но ты же сама сказала, что запреты – это стрельба в молоко, их невозможно контролировать.

– А я ничего о запретах не говорила. Я ищу верную постановку вопроса, которая сама подскажет, что надо делать. И, кажется, нашла… Ты прав, тянуть нельзя, надо на завтра же вызывать Соснина. И провести с ним такую беседу, из которой он уяснит, что для него упоминание о знакомстве с Суховеем – гибель всех надежд на сотрудничество с Винтропом. В детали вдаваться не буду, сам скумекаешь. Но в сухом остатке – крайне токсичная для него фамилия Суховей. Он должен бояться за себя – это единственная гарантия его молчания о Вильнюсе.