Всегда наготове

– А я ему речугу толкаю…

Любка стояла близко, и теперь еще придвинулась. Сашка, пытаясь выпрямиться, оступился и невольно обхватил ее за полноватую талию.

– У тебя пыль на плечах, – сначала пальцами, а потом ладонями Любка начала гладить Сашкины плечи и грудь.

Сашка выпустил кувалду и, не зная, куда деть левую руку, провел пальцем, собрал росинки пота над верхней Любаниной губой и, крепко взяв под мышкой, притянул женщину к себе. Неподвижно постояли и, не отпуская рук, пошли к бригадному вагончику.

Стаскивая с себя обтягивающие джинсы, Любка суетливо пыталась целовать Сашкин живот. Сашка тянул с нее зацепившуюся за трехразмерную грудь белую майку-безрукавку и пытался прочесть надпись английскими буквами: «N», «O» – нет! Значит, с другой стороны должно быть «ЕС».

Ласкающими движениями опустил руки на Любкины бедра, легко приподняв, вынул женщину из спутавших ноги американских штанов и бережно усадил на край стола. Мелькнули ошалевшие Любкины глаза и искомая надпись на майке «Ес».

– Что и требовалось доказать, – потянул вверх края майки, позвал ласково, – Любаша.

Женщина подняла руки, и майка уже не мешала прижаться к горячему Сашкиному телу. Сжимались в объятиях на краю стола, и обоим хотелось еще ближе, сливались телами друг в друге.

– Не спеши, – шепнула Любаня, а могла и не говорить. Сашка сам чувствовал и хотел длить до бесконечности минуты блаженного соединения.

– Я, между прочим, жена и мать, – отталкивая Сашкины руки, Любаня пыталась натянуть на себя джинсы, ее груди при этом широко раскачивались, и Сашка старался поймать их ртом. Не выдержав сладкой пытки, прижалась плотно. – Одиннадцать. Сейчас Михалыч придет работу проверять.

Торопливо оделись, намазались антикомарином и вышли на воздух. Сашка закурил, начал не спеша разматывать шланги газорезки. Краем глаза отметил открывающуюся дверь прорабской и спускающегося по ступеням Михалыча.

Пока прораб преодолевал под палящими лучами двухсотметровое расстояние, Сашка проверил давление в баллонах, продул шланги, зажег «розочку» и сделал первый рез.

– Сегодня дорежешь? – на Михалыча жалко было смотреть. Теперь он уже не зевал, а жадно глотал ртом и носом воздух, который в северной природе и в добрые времена дефицит, а в июньском пекле просто растворяется и теряется в зное.

– Не суетись, Михалыч. Все тип-топ будет. Езжай смело на обед.

– А ты?

– У меня с собой. Еще и прикорну минут несколько.

Сегодня ладилось все. Перерезав арматуру на трех сваях, Сашка перестал думать о работе. Пальцы сами открывали и закрывали нужный вентиль, раскаленная солнцем арматура мгновенно прогревалась и выгорала в кислородной струе. Сашка думал… ни о чем. Он двигался от сваи к свае, подтягивал за собой шланги, и хотел, чтобы свайное поле было бесконечным, чтобы день не кончился никогда, и, чтобы Любаня, чей взгляд он чувствовал спиной, позвала его обедать.

Они ели из нержавеющих мисок легкий летний супчик. Не отрываясь, радостно смотрели друг другу в глаза и, перебивая, взахлеб говорили о детях: Сашка – о своей трехлетней Светке, оставшейся с матерью на Большой земле, Любка – о первокласснике Федоре, и двухлетней красавице Дашке.

Сашка курил, свободно развалившись на скамье, опираясь спиной в стену. Любка, ощущая следящие за ней глаза, неторопливо собрала посуду, постояла, как бы в задумчивости, и посмотрела на Сашку.

Загорелое лицо от полудневного пребывания на солнцепеке еще почернело и теперь почти сливалось с темной стеной вагончика, зато глаза, в обычные дни светло-серые, сейчас, напитанные солнцем, светились, излучали голубые лучи.

Любка подошла, присела рядом. Прижалась, сначала, осторожно, потом – плотнее, просунула руку под накомарник, погладила пальцами живот, потеребила волоски, поискала и придавила едва выступающий сосок.

– Извергиня, зачем мучаешь меня, – попробовал шутить Сашка, хотя волна возбуждения уже прошла по телу. – Я живой человек.

– А чем докажешь?

«Доказательство человечности» заняло все оставшееся обеденное время, и любовники перебрались обсыхать на улицу, в тень вагончика.

– Ты меня в могилу загонишь, – Михалыч возник из ниоткуда и сразу присел, тяжело отдыхиваясь, на ящик с гвоздями. – Конец моему спокойствию. Завтра позову сварных, ростверк монтировать, а ты начинай щиты для опалубки колотить.

– Задачу понял, задачу решим, – Сашка ответил с ленивой растяжкой, но уже стрельнул глазами в сторону штабеля обрезной доски, прикидывая, с чего начать, и где оборудовать рабочее место.

– Эй, не гони, – забеспокоился Михалыч. – Время терпит. Работай с передыхом. Не закончишь сегодня, закончишь завтра. Главный закон строителей.

Сашка начал сбивать оголовники свай. Первый просто раздробил – долго. Притащил из вагончика стальной клин-зубило. Наживил тремя ударами, еще четырьмя отколол целиком верхушку сваи. Пошел по ряду, оставляя позади обрубленные сваи с торчащими на десять сантиметров четырьмя арматурными прутьями – то, что надо.

После десятка сбитых свай работа пошла «на автомате», и в голове закрутились, проявились истомным теплом воспоминания о Любаниных нежных руках. Прохладной судорогой прошло по телу возбуждение. Сашка неосторожно глянул вверх, увидел Любанину улыбку… и понял, что возбуждение начинает мешать работе:

– Скоро и кувалда будет не нужна, – пробормотал сам себе. – Просто ходи и сбивай оголовники по два за раз: один кувалдой, а второй, чем бог наградил.

Упрямо попытался работать, но, ощутив бесполезность сопротивления, полез на кран. Любка распахнула дверцу кабины, жадно протянула навстречу руки. Завозились, шепча и целуясь в тесноте, поминутно спотыкаясь о кресло машиниста.

– Устала эти чертовы джинсы стягивать-натягивать, – тихо засмеялась Любка. – Сказал бы сразу, чтоб не надевала пока.

– А кто знал, что тебя с каждым разом больше хочется, – Сашка снова боролся с майкой. – Ты ее задом наперед надела. «Ес» впереди было.

Он все более ускорялся, постепенно поднимаясь с кресла. Любка, все ниже опускаясь лицом на лежащие на приборном щитке руки, с прерывистом всхлипом вдыхала короткими рывками воздух. Сашка выпрямился, вытянулся во весь рост, Любаня с громким стоном выдохнула, а кран дернулся и пришел в движение.

– Нажми «стоп». Красная кнопка, – расслабленно прошептала Любка, и вскочила вдруг, зашарила руками в панике. – Мы в конец едем, а там упоров нет.

Ткнула пальцем в кнопку. Кран остановился. Любка осторожно выглянула в окно, и повернулась побелевшим лицом:

– Два метра до конца рельсов не доехали, – Любка прижала к груди вздрагивающие руки. – Надо обратно скорей. – Нажала всей ладонью и отдернула руку.

Кран вздрогнул и снова двинулся вперед.

– О-о-о! – Любка заорала.

Сашка через ее руку ткнул в большую ляпуху красной кнопки, покрутил пальцем над панелью, нашел и нажал нужную. Кран пошел в обратную сторону.

Любка, всхлипывая, опустилась на брошенные на пол джинсы:

– Мы чуть не опрокинулись.

– Угу, – Сашка поднял свалившуюся с панели книжку, прочитал название, и брови удивленно взлетели вверх. – Тебе Достоевский в школе не надоел, Сонюшка ты моя Мармеладова?

– Не Сонюшка, а Любаша, – Любка улыбнулась сквозь слезы. – Я и не читала его в школе. – И добавила без связи. – Сижу тут голая.

– Не оправдывайся, – Сашка потянул ее, поднимая с пола за руки. – Я уже осудил твое преступление, и наказание последует незамедлительно. Помнится, «ес» на майке было сзади.

Он выпрямился, и Любка сама повернулась и наклонилась, легко шевельнувшись, помогла войти. Задвигались, постепенно убыстряясь, в слаженном опьяняющем танце. Сашка наклонился вперед, дотянулся до грудей, перебирая пальцами, нащупал соски, обвел их пальцами, и оргазм, объединяющий, сливающий, сладкий, пришел к ним, как ожидаемый подарок.

Оставшиеся сваи доколачивали вместе. На крюки крана подвесили полутонный блок. Сашка несколькими ударами закреплял клин, и размахнув блок, бил торцом в клин. Оголовники слетали один за другим. Любанька восторженным криком встречала каждый удачный удар, и аккуратно передвигала блок к следующей свае.

К пяти закончили работу. Любка вышла из кабины крана и с лестницы замахала рукой, заулыбалась. Сашка улыбнулся, хотел махнуть рукой в ответ, но сообразил вдруг, что Любаня машет кому-то за его спиной. Оглянулся и помрачнел. Около бригадного вагончика стоял самосвал, а через лобовое стекло светился улыбкой Ленька, Любкин муж.

На стыке вечера и утра небо затянулось облаками и начался долгожданный дождь. Вода ссыпалась неостановимой моросью, и поселковые собаки не спешили укрыться. Бегали и кружили по улицам, выгоняя из тела накопленный за две недели жар. Посветлели лица людей – выспались.

Сашка, изредка поглядывая на кабину крана, сколачивал щиты опалубки: настилал три доски и соединял их поперечинами. С маху одним ударом вгонял стомиллиметровые гвозди. Любаня не появлялась. Не выдержав, пошел в прорабскую.