Россия в плену эпохи

Властные успехи обостряли тщеславие вождей. Оно соответствовало также их политической стратегии. Их политику и экономику стало интересовать, в первую очередь, развитие вооружений. Обывательское трудолюбие не соответствовало большевистскому размаху. Сталин понял: труд должен быть предельно интенсифицирован на волне ничем не сдерживаемого насилия. Только безжалостная эксплуатация в его понимании может мобилизовать трудовые возможности людей. Конечно, это противоречило ещё недавно приобретённому экономическому достатку низов. Они попали в ловушку ещё раз.

Свободный труд земледельцев понимался властью как потенциальная угроза номинальному главенству большевиков. Собственность означала власть над своим хозяйством. Труд влёк за собой её расширение вплоть до монополии, и теоретически оно могло дорасти до размеров страны. Большевики впадали от такой мысли в состояние ненависти к независимому трудовому пахарю, способному вкладывать собственные силы и средства в свой рост, отвергая обвинения в буржуазной эксплуатации.

Вождь прятался за стратегию «социализм и классовая борьба в капиталистическом окружении». За этой ширмой он хотел вынудить миллионы коммунистов и крестьян пойти на индустриальные стройки. О добровольном начале речь не шла. Было необходимо быстрое создание рабочей силы невиданной ранее численности. Откуда ее взять? В конце 20-х годов Сталина спросили в узком кругу, не лучше ли действовать путём перевоспитания, а не террора. Он ответил: «идейность проходит, а страх остаётся».

Тут-то ему и пригодилось крестьянство. Было решено ликвидировать его зажиточную, а значит – наиболее трудоспособную часть. Сталин прикрепил к нему политический ярлык – «кулаки», – это слово можно скорее отнести к большевикам, действующим именно такой частью тела. Под нетерпимость коммунистов к «кулакам» официально подпадал всякий разбогатевший своим трудом крестьянин. Гласно они как частные собственники объявлялись враждебными «социалистическому строю». Значит, надо обезволить их, собрав единоличников в контролируемые сверху общие хозяйства. Для полного успеха надо изъять все хлебные и другие запасы у зажиточных и середняков и продать их заграницу для получения современного машинного и станочного оборудования для создаваемой индустрии.

«Раскулачивание» стало конфискацией имущества стратегических размеров. Кто же остаётся в колхозах? Бедняки, которым нечего было терять. Их слабую производительность можно увеличить силовыми методами. На СМИ появилась маскировка, что партия всем этим разовьёт отсталый крестьянский пролетариат. Это была ложь. Люди не желали работать в создаваемых колхозах, поскольку приручённая бедняцкая прослойка, как и «кулаки», не верила в общественный труд и воспринимало его как принудительные работы. Многие убегали из сёл и нанимались рабочими на создающиеся индустриальные предприятия. В этом также сказывался умысел Сталина. В него входило увеличение «рабочего класса», а также массовый голод и гибель людей, оставшихся в деревнях, как уже ненужных для экспансионистской политики.

С конца 1929 года до середины 1930-го было «раскулачено», – разорено и подвергнуто конфискации, – свыше 320 000 зажиточных хозяйств. Исполнителями этих разбойных актов были 25 тысяч молодых вооружённых членов компартии и активистов на местах.

Но это было далеко не всё.

В 1929–1933 годах были реквизированы личные продуктовые запасы у крестьян всех классов, – включая семенные фонды, – и экспортировано 3,41 млн. тонн зерна, десятки тысяч тонн мясо-молочных продуктов, 54 тысячи тонн рыбы. Всё это по низким ценам, только чтобы купили за рубежом. Крестьянство было разорено, а иностранные фирмы обвинили советское государство в демпинге. В результате голод охватил территории СССР с населением 30 млн. человек. Существовала вторая цель подобного разбоя: изъятие у крестьян кроме зерна и муки всех семейных запасов круп, выкапывание овощей на огородах, забой скота и птицы. Всё это – только на экспорт, а остатки – для колхозных амбаров. В начале этой силовой эпопеи погибли от голода более 6 миллионов человек.

В Житомире и в некоторых районах Украины и Урала известны случаи похищения и поедания детей.

Жестокости и издевательства в обращении с крестьянами сопровождало садистское поведение коммунистов-перерожденцев. Людей гоняли в кандалах многие километры. Дети при этом умирали поголовно. Крестьянам не полагалось выносить горе из избы. А то, что из изб изгонялись целые семьи, а дома переходили в собственность местной партийной знати, переживалось как несчастье, но редко вызывало активное сопротивление, а уж тем более – в союзе с другими пострадавшими. Традиционная разрозненность российского крестьянства не позволяла ему, как и встарь, проявить себя в качестве решающей политической силы. Сказывалась и русская национальная черта – терпеливость. Неотвратимость большевистского напора заставляла русского человека сдаваться ему в плен.

Со слов уцелевших выглядело это так:

«Наша семья была раскулачена в 1931 году. Жили своим трудом: 10 га земли, 2 коровы и птица. Взяли всё, включая дом. Отца арестовали. Меня со свекровью и дочерью выгнали, вытащили все вещи и устроили торги. Деньги они клали себе в карман. Когда торги закончились, в нашем доме остался жить один из тех, кто раскулачивал».

«Дело было в марте. Под конвоем повели на станцию. На вокзале провалялись четыре дня, потом подогнали вагоны и нас в них загнали, как селёдку. В Котласе загнали в бараки. Держали около месяца под строгой вооружённой охраной. Ночью дали команду строиться и погнали к реке Северная Двина – грузиться в трюм баржи. Кто не успел попасть на трап, скидывали в воду. На долгом пути стали умирать. Тогда в трюм заходил вооружённый конвой и покойника сбрасывали за борт».

В других случаях:

«Из вагонов грузили на подводы и отправляли дальше на Север. Мужчины шли пешком. Навстречу им двигались подводы, гружёные трупами. Люди замерзали во время этапирования».

И ещё:

«Наконец-то путь закончился. Глухая тайга, где не было ни одного жилого дома. Буксиры развернулись и потащили баржи в обратный путь, а люди остались в тайге под открытым небом».

«Люди пухли от голода. Кожа трескалась, из ран текла вода»… «Собирали внутреннюю пихтовую кору (камбий). Эти ленты сушили и толкли, а потом заваривали. Появилась дистрофия»… «В бараках как скот нас держали, даже хуже. Ночью родился ребёнок, замёрз и умер»… «Простужались. Все дети болели скарлатиной. Пятерых детей похоронили за одну неделю… В апреле 1930 года погибло 3 тысячи человек, в основном дети. Кто постарше сбегали, прятались и потому выжили».

Писали Калинину: «Одну женщину закололи штыком и двух расстреляли, а тысячу шестьсот в землю зарыли за каких-нибудь полтора месяца»… Ответа не было.

«Умирали везде и в таком количестве, что не успевали хоронить. Ребятам, что покрепче, поручали за пайку хлеба оттаскивать трупы и валить их в яму. Яму не закапывали, пока не наполнится. До сих пор выделяются эти братские могилы, а ведь прошло 70 лет» («Мартиролог. Покаяние», том 4).

«Пекли лепёшки почти из одной травы, а многие из осиновой коры. Бараки опустели, а куда девались трупы – не знали. Случайно ребята увидели яму, которая почти до половины была заполнена трупами, сверху лежала девушка, как живая» (Там же).

Крестьянка В. Омельченко: «На Печору был вывезен на истребление самый крепкий, мастеровой, работящий и способный люд. Не было такого дела, которого он не смог или не умел делать. Жизнь моя имела только два цвета – розовый до революции и черный после неё… Мне пришлось теперь есть опилки. Муж, узнав об этом, выкопал труп лошади и сварил бульон. Спас меня» (Там же).

Крестьянин села Свичковка (Украина) добавляет: «Брали не только съестное, но и лопаты, топоры, вилы, одежду, платки, сорочки, полушубки…. Люди ели воробьёв, мышей, кошек и собак». Более того, СНК и ЦК партии постановили в селах, где были спрятаны продукты: «прекратить подвоз, кооперативную и государственную торговлю» (журн. «The New Times», № 51, 2008 г.).

Оторванные от хлебного труда, на Севере крестьяне могли заниматься только валкой леса, заготовкой дров и стройматериалов. Разве только это было нужно голодающей стране? Остаётся предполагать, что целью партийной верхушки было полное уничтожение крестьянства, истребление соотечественников во имя власти над оставшимися. На существующее крестьянское поколение был наложен крест. Именно так решались политические проблемы. Аналогичный метод впоследствии использовали немецкие нацисты против русских на оккупированных территориях. Но ведь в нашем случае речь шла об истреблении своего народа, а не чужого. Никакого разумного расчёта здесь быть не могло, а наличествовало только преступное начало. В отчёты местных партийных кругов цифры голодомора входили, но до Кремля не доходили. Местные главари боялись раздражать вождей.

Те и без того знали о происходящем. Секретарь ЦК КП(б) Украины, Косиор, отчитывался: «Голодовка ещё не научила многих колхозников уму-разуму» (Там же).

На Украине, по данным современного исследователя С. Кульчицкого, умерли от голода в домах и на улицах 3 миллиона 238 тысяч человек. Население Казахстана сократилось с шести до трех млн. человек. Несчитанное количество погибло на Северном Кавказе.

«Каждую ночь в Харькове собирают по 250 трупов умерших от голода. Замечено, что большое число из них не имеют печени, из которых готовят пирожки и торгуют ими, – докладывал в Рим итальянский консул. – Слабых отправляют в товарных поездах за город и оставляют умирать вдали от людей. По прибытии покойников выгружают в заранее выкопанные рвы». («www.bbc.co.uk/russ»).

Подавляющее большинство крестьянского поколения погибало как ненужный политический и экономический балласт. Тысячи умирали на улицах городов и слабым голосом просили хлеба.

После многомиллионных потерь крестьянства началась массовая отдача, не имеющая прецедентов в истории, – голод в городах. Была введена карточная система. Она соответствовала идее равенства, – голодного!

Согласно исследованиям известного историка Р. Конквеста, долгое время пребывавшего в СССР, в результате принудительного переселения трудоспособных крестьян на безлюдный Север, а также от голода в деревнях погибло около 14,5 млн. человек.

Если считать, что столь дикая экстремальность служила усилению мощи государства, то остаётся непонятным, как вождь призывал изголодавшую молодежь в армию. Не этим ли объясняется огромное число жертв в начале Отечественной войны?

Разумеется, мог быть иной путь. К 1926 году промышленность и сельское хозяйство были восстановлены НЭПом. Оставалось, казалось бы, повышать продуктивность труда крестьянства и промышленников силами крепких хозяев. Тогда урожаи в плодородной России повысились бы настолько, что продаваемое на Запад продовольствие и зерно окупило бы всё, что нужно власти для индустриализации без ущерба для сельчан и горожан. На созданные заводы пришла бы сельская и городская молодёжь. Её приток можно было бы увеличить законодательным путём. Сталин действовал обратным методом: продавал сразу весь конфискованный хлеб, включая семенной. Срыв этим весеннего сева он во внимание не принимал. Страх был ещё одной его целью.

Оставшиеся в деревнях-колхозах работали под строгим надзором государства. Они были лишены какой-либо трудовой инициативы. От них требовалась лишь рабская покорность. Продуктивность такого работника могла быть только низкой. «Коммунистическая власть … не довольствуется малопроизводительной покорностью. Она вгоняет раба в состояние идеологического психоза, придавая вульгарной принудиловке характер самодеятельного героико-исторического действия» (А. Базаров).

Для Сталина всё это была политическая частность. Его «барометр» при помощи громогласной пропаганды показывал только повышение собственного рейтинга.

Не все деятели партии были сломлены. Кандидат в члены ЦК ВКП(б) М. Рютин имел мужество заявить: «Сталин установил в партии и всей стране свою личную диктатуру, стал на путь самого необузданного авантюризма и дикого личного произвола. Авантюристические темпы индустриализации, “коллективизации” привели страну к глубочайшему экономическому кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду. В перспективе – дальнейшее обнищание, одичание и запустение деревни».

Был арестован и расстрелян.

Дальнейшая политика была столь же террористической. Исследователи отмечают, что террор было уже невозможно отменить, поскольку он обрастал своими кадрами, учреждениями, понятиями и рождал особую психологию населения. Жизнь-то продолжалась. Большевизм в этот период – в такой же мере метод индустриализации, как каннибализм – метод перехода на улучшенное питание.

Политика большевизма, напомним, отличалась двурушничеством, – гуманная идеология и кровавая практика. В 1932 году был издан закон с красноречивым названием: «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной социалистической собственности». Закон стирал различие между крупными хищениями и мелкими кражами, начиная от кочана капусты, буханки хлеба и даже найденных на полях после уборки урожая колосков. В народе эта мера наказания так и называлась «за колоски», а власть карала за это как за воровство крупного масштаба. Такова логика большого террора. Совершение одного из этих «преступлений» влекло наказание до 10 лет лишения свободы в каторжных лагерях, где изголодавшиеся люди чаще всего погибали.

Так была решена проблема быстрого промышленного развития государства «дешёвым» путём и одновременного очищения его от людей, мешающих такой практике. Психологической целью такого закона было укрепление власти большевиков средствами страха, наполнившего атмосферу страны. Это было продолжением морали рабовладения, присущего советскому государству на всех его этапах.

Подобная атмосфера зависела от созданного типа людей. Н. Бухарин так охарактеризовал это перерождение: «Произошли глубокие перемены у тех коммунистов, которые, чтобы не сойти с ума, превратились в профессиональных бюрократов, для которых террор стал нормальным методом управления».

Сталинисты утверждают, что несмотря на жестокость методов, индустриализация была проведена, и к 1941 году страна стала сильной военной державой. Историк Р. Конквест опровергает рационализм такой политики. Сельскохозяйственная разруха привела к тому, что деревня не могла снабжать город продуктами и деньгами, – разорение крестьянства и непосильные налоги. Создаваемая промышленность лишилась большей части государственной поддержки. Из этого следует, что организация колхозов и ликвидация кулачества замедлили, а не убыстрили темпы индустриализации. Некоторые исследователи обращают внимание на то, что индустриализация в СССР сыграла роль в разгроме нацистской Германии. По этой причине дешёвый принудительный труд и истребление населения могут показаться необходимыми издержками для достижения безопасности страны. Забывается, что промышленный и духовный прогресс, а также социальное страхование были общей тенденцией цивилизованных стран ХХ века. Они были достигнуты отнюдь не политикой зла. Единственно возможным ли был избранный Россией путь?

Если бы НЭП был не только сохранен, но и расширен, как это сделал Дэнсяопин в современном Китае, то страна получила бы результат куда больший, чем от рабского труда. В стране мог родиться стабильный строй, необходимый не только для всестороннего развития человека. Укрепился бы моральный и военный потенциал, и он мог исключить военные поражения 1941–42 годов. Всё это могло произойти только в случае отказа большевиков от большевизма. А значит, было невозможным. Мы вынуждены прийти к выводу: катастрофа Российской империи в 1917-ом и тридцатых годах стала следствием пороков народа, от которых он по сей день не только не избавился, но и в состоянии к ним возвратиться. Как говорил Солженицын, теперь мы знаем о судорогах припадочной пятилетки в четыре года и о том, сколько народного богатства и сил погибло впустую. Значит, партийные проекты были исполнены худшим и ещё раз худшим способом. Таким было лицо «социализма» без маски в СССР.

Большевики не только не стеснялись этого, но открыто ставили такую политику в центр своей деятельности. Г. Пятаков (председатель Всесоюзного Совета Народного Хозяйства) выдвинул обоснование уничтожения любых тормозящих препятствий, не обращая внимания на причины их возникновения. Для этого, по его мнению, нужна была творящая воля, не считающаяся ни с какими ограничениями практического, морального или политического порядка. Эта воля, должная сотворить чудо, была лишена разумного начала. Диктат отбрасывал все оппозиционные настроения и технические трудности. Он отвергал и финансово-экономический расчет, а также научные предпосылки и любую объективную реальность, если она противоречила волевым решениям. Руководитель считался лишь с тем, что было утверждено высшим кругом власти. Такая структура оправдывала вождизм, а также сверхчеловеческую природу исполнителей политического процесса. Выполнение подобной программы можно назвать «триумфом воли», – так, кстати, назывался нацистский фильм вызвавший одобрение фюрера. Нетрудно заметить принципиальное сходство этой маниакальной политики с германским нацизмом, однако практика была несколько иной. Громогласно объявленные пятилетние планы исполнялись далеко не полностью. Это скрывалось в фальшивых отчётах. Они были вынужденными документами, поскольку отчет о невыполнении означал расстрел или смещения низового руководства. Подлинным оставалось падение покупательной способности рубля, что означало голод и нищету основной массы населения.

Сталин отдавал себе отчёт, что бедняцкие колхозы не смогут стать поставщиками сельхозпродукции для внутреннего потребления страной в нужном объёме. Да и себя вряд ли смогут прокормить. Концентрация сельского беднячества, – «пролетариата», – в единое хозяйство лишала его привычных подработок у зажиточных и вызывало низкую трудовую производительность колхоза. Соратники Хозяина после минутных колебаний поддержали этот нелепый шаг. Напомним, что речь шла о 90 % населения страны. Победоносная пропаганда ничего изменить не могла, и стала называть чудом спасшихся от голодомора «героями труда». Подобное лицемерие не было новинкой революционной политики.

Убыстрение темпов социального реформирования, – революция, террор, реформы сельского хозяйства и форсированной индустриализации, – похожи на насилие над слабым человеческим плодом в лоне матери. Попытка сразу и вдруг получить зрелый жизнеспособный организм даёт в любом случае мертворожденный результат. Это дало себя знать в голодоморе 1930–33 годов.

«Оживлял» такое положение только террор.

В 1926 году политические обвинительные приговоры были вынесены более чем полумиллиону человек. В 1927 году – 709 тысячам. В 1928 году – 909 тысячам. В 1929 году было уже 1 179 тысяч осуждённых. Историки М. Геллер и А. Некрич определили, что на май месяц 1933 года в заключении по политическим обвинениям находилось около 2-х миллионов человек. Власть чувствовала себя при этом достаточно уверенно, а частное недовольство ею, а также возникающие кампании оппозиции даже ободряли правящих, поскольку доказывали необходимость усиления государственного насилия.

Академик И. Павлов, лауреат Нобелевской премии, в 1930 году писал в Совнарком: «Беспрерывные и бесчисленные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю целей их, но не подлежит сомнению, что в подавляющем числе случаев для арестов нет ни малейших оснований, то есть виновности в действительности. А жизненные последствия факта повального арестовывания совершенно очевидны. Жизнь каждого делается вполне случайной, нисколько не рассчитываемой. С этим неизбежно исчезает жизненная энергия и интерес к жизни. В видах ли это для нормального государства? Отсюда так называемое вредительство. Это, главным образом, если не исключительно, не сознательное противодействие нежелательному режиму, а последствие упадка энергии и интереса».

Ответа он не получил и потому в 1934 году заключил: «Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. Это не осуществление бесспорной насквозь жизненной правды. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства… Мы жили и живём под неослабевающим режимом террора и насилия. Я всё больше вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий, где государство – всё, человек – ничто. Такое общество не имеет будущего, несмотря ни на какие днепрострои и волховстрои» (журн. «Источник», № 1, 1995 г.).

Павлов упустил, а, возможно, не знал, что среди жертв в этот период были восставшие против политики Сталина разрозненные части Красной армии. Можно утверждать, что попыток мятежа в 30-х годах были десятки и состояли в них тысячи людей. В основном восставали сельские жители на местах и солдаты армейских подразделений, получающие письма из дома. Они были за удаление большевиков от власти, и даже провозглашали лозунги, призывающие к возвращению царя. Таковы были признаки политического отрезвления масс.