Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу

И хотя роль винтика мало устраивала, и я всеми силами пытался изменить свое агрегатное состояние – эта слепая и глухая машина постоянно грозила раздавить всей мощью своего безнадежного аппарата управления.

Однажды удалось невозможное – я ускользнул без серьезных поломок. В ином агрегате, если уж употреблять техническую терминологию, мне удалось гораздо больше – там поработал даже на уровне микропроцессора. Но и это не принесло удовлетворения, потому что по-прежнему полностью зависел от громадного множества обстоятельств, диктуемых конструкцией все той же слепой и глухой машины.

Я почувствовал себя человеком только, когда создал свое дело, где сам стал руководить воплощением мечты. Здесь тоже свои проблемы, и не все так гладко. Но только здесь, наконец, стал хозяином самому себе.

И сейчас с уверенностью могу сказать, что мне больше не хочется размышлять о том, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы…

Она сложилась, как сложилась. И это моя жизнь, прекрасная и неповторимая.

Глава 2. Я прощался с родным городом

Я прощался с родным городом. Прощался навсегда. Не знаю, почему, но твердо знал, что это так. Нет, я еще буду приезжать в очередные отпуска, навещая родителей и братьев, школьных друзей, соседей по нашему старенькому домику, – в общем, всех, кто помнил и ждал меня в этом городе. Буду снова бродить по дорогим улицам и переулкам, отмечая перемены, которые случились без меня.

Время от времени, город будет сниться в том виде, в каком его когда-то оставил, и каким помнил незамутненной памятью детства и юности. Но такие сны будут посещать все реже и реже. И наезжать в родной город тоже буду не так часто, как в первые годы разлуки. Да и то ненадолго и нередко по случаям печальным.

Город, который дал в начале жизни все, что мог, постепенно отбирал то, что с ним связывало, становясь неприветливым, незнакомым – чужим.

Этот город подарил мне жизнь. Он вскормил – пусть и не очень сытно, но так тогда жило большинство людей в нашей стране.

Он воспитал и дал прекрасное образование. Нигде и никогда я не ощущал себя второсортным человеком. Мне всегда хватало приобретенных за годы учебы знаний, с тем, чтобы самостоятельно осваивать самые сложные, новые для меня предметы. Я мог легко и быстро выходить на рубежи, за которыми открывались бескрайние просторы неведомых человечеству знаний. А потом фантазировать, придумывать и предлагать новое. В молодые годы я просто фонтанировал идеями.

Город подарил мне первую и самую большую любовь. И этот драгоценнейший подарок безжалостная судьба отобрала первым. Здесь, в родном городе, я оставлял могилу невесты – молоденькой девушки, которую любил больше жизни.

И вот он наступил – последний день перед дальней дорогой в неизвестность.

Я встал очень рано, потому что хотелось попрощаться с множеством памятных мест.

Первым делом направился к зданию напротив, где когда-то жила любимая. Я обошел казавшееся когда-то громадным здание общежития и подошел к знакомому до слез месту наших детских игр… месту игр наших малышей… месту наших встреч и первых свиданий…

Прислонившись к невысокой кирпичной ограде, прощальным взглядом всмотрелся в знакомые с детства окна. Мне даже показалось, что занавески все те же, что были здесь всегда. Возможно, так и было в служебной квартире. Там давно жили другие люди, но оставалась еще необъяснимая память места и предметов, которые, казалось, молча хранили воспоминания о людях, которые здесь однажды жили.

Я не был здесь очень давно, а ничего не изменилось. Живо представил, как я, шестнадцатилетний, условным стуком барабаню вон в то окошко. Через мгновенье отдергивается занавеска, и открывается оконная створка. Появляется моя Людочка, сияя открытой приветливой улыбкой, предназначенной мне – своему Ромео (так она меня тогда называла).

– Привет, Ромео! А я еще геометрию не сделала. Заходи.

Не ответив, порываюсь мгновенно влезть в окошко, но девушка со смехом его закрывает. А это значит, я должен снова обойти здание общежития «Гигант», войти через главный вход, подняться на второй этаж, пройти сотню метров по петляющим коридорам второго этажа, затем спуститься на первый и, еще немного попетляв, попасть, наконец, к двери в квартиру Людочки. Мы в полчаса выполняем ее домашнее задание. Она предупреждает маму, что уйдет ненадолго, и отправляемся на улицу.

А вот я, восемнадцатилетний, долго стою у знакомого окошка. В окнах свет за теми же глухими занавесками. Так хочется постучать условным стуком, чтобы снова увидеть девушку, которую не могу забыть. Но я не стучу, потому что знаю – больше не будет ничего, и наша первая весна никогда не повторится. Мне грустно, хочется плакать от обиды и невыносимой тоски одиночества. И я весь вечер жду, чтобы хоть на миг мелькнул в том окошке такой знакомый силуэт. И когда это случалось, молча смотрел на волшебное отражение любимой и мысленно разговаривал с ней. Я спрашивал, отчего она так переменилась ко мне, совершенно без какого-либо повода с моей стороны. Рассказывал, что ее Ромео нисколько не изменился. Он все так же любит свою Джульетту – свою Людочку. А вот что случилось с ней – с моей Людочкой?

И я обещал любимой, что сделаю все возможное и невозможное, чтобы вернуть ее любовь. Я стану знаменитым человеком, и она всегда будет втайне гордиться дружбой со мной. Она будет сожалеть, что наши пути разошлись.

Иногда мысленно читал любимой, ставшей такой недоступной, посвященные ей стихи. Я желал ей счастья, и ничем не хотел смущать ее чувств – даже напоминанием о своем существовании. Молча прощался с окнами, охраняющими ее покой, и уходил.

А вот и мои двадцать лет. Я, как и сейчас, вновь у дорогого сердцу окошка. Но и тогда, и теперь, когда прощаюсь с городом, молча смотрю на памятные места, уже бесповоротно зная, что никогда больше не отдернется занавеска, не откроется оконная створка и в заветном окошке не появится моя Людочка. Ее здесь больше нет, и никогда не будет.

Но в свои двадцать я знал, что любимая живет в нашем городе. Пусть не знал еще, где. И даже намеренно не хотел узнать. И пусть, думал, она давно забыла обо мне, все же теплилась надежда, что рано или поздно напомню ей о нашей весне – хотя бы моими стихами.

Сейчас же просто прощаюсь с этим местом. Моя любимая теперь навсегда со мной – она в моей памяти, пока я жив.

Я попрощался с памятными окошками нашим с Людочкой традиционным жестом, и пошел по самому длинному маршруту наших прогулок. Я шел вдоль ограды старинного кладбища. По обыкновению, мы с Людочкой шли мимо.

Но мне захотелось попрощаться с заповедными местами на этом кладбище. Вот старая церковь, которую мы посещали с бабушкой до тех пор, пока в школе ни запретили нам, юным пионерам, посещать религиозные заведения. Вот склепы, в которые мы спускались с ребятами, дрожа от страха и сгорая от любопытства. Что там? А вдруг – сокровища?

Вот место, где мы с братом помогали нашим знакомым нищим собирать милостыню, и где часами слушали рассказы о жизни при царе и в немецкой оккупации. Эти годы были не так уж далеки от времени нашего детства, но мы воспринимали воспоминания людей, помнивших ту жизнь, как старинные сказки.

А вот место, где, сделав пробежку по дорожкам кладбища, делал утреннюю зарядку. Ведь это кладбище было для нас всем – и местом детских игр, и своеобразным стадионом, и пляжем, где загорали, развалившись среди заброшенных могил, и, наконец, местом подготовки к экзаменам. Кладбище давно заросло огромными деревьями и кустами великолепной сирени. Здесь был чистый воздух и тишина…

А однажды эта тишина была нарушена страшным взрывом, которым был тяжело ранен мой шестилетний младший брат и еще семеро наших товарищей. Вот оно – это место.

И снова иду по маршруту. Вот моя школа. Одно время это была лучшая школа в городе. Прохожу мимо пожарного училища к ряду домов, вдоль которых мы, школьники, высаживали деревья. Как же они выросли! И я иду по их тенистой аллее.

А вот и памятная ниша в стене дома. Однажды именно здесь нас с Людочкой застал затяжной и довольно сильный майский дождик. Мы спрятались в этой тесной нише.

Мы стояли рядом, непривычно близко, и потому смущенно молчали. А когда под порывами ветра дождевые струи все же доставали, невольно прижимались друг к другу, соприкасаясь то руками, то плечами, то бедрами. И я вдруг почувствовал, что рука Людочки, прижавшаяся на мгновенье к моей, слегка дрожала, как от холода, хотя на улице было довольно тепло, несмотря на дождь.

– Тебе холодно? – спросил ее.

Она кивнула. Я снял курточку и накинул ей на плечи. Теперь я стоял не сбоку, а напротив нее, закрыв собой от дождевых брызг.

Как ловко ускользнула Людочка, когда, одевая, непроизвольно задержал руки на ее плечиках. Она мгновенно обернулась, но не от меня, как это было бы естественно для молоденькой девушки, а именно ко мне, одарив открытой, обезоруживающей улыбкой. Я невольно опустил руки. Мы не сказали ни слова, и снова молчали, сделав вид, что ничего не произошло. Мы впервые так долго стояли молча…

Каждый из нас напряженно думал, и каждый о своем, но мне кажется, тогда мы с Людочкой думали об одном и том же.

Я взял ее руки в свои. Они были теплыми.

– Ты согрелась?

Людочка кивнула, но я чувствовал, что ей все еще не по себе. И не холод тому причина, а наша нечаянная близость в этом тихом, потаенном и таком тесном для нас двоих месте.

– Моя курточка с удовольствием обнимает тебя, – неожиданно осмелел я.

Она рассмеялась и вдруг полностью спряталась в ней с руками, плотно прижав их к груди. Я взял пустые рукава куртки, и крест-накрест закутал мою драгоценность еще плотнее. Мои руки оказались на ее талии и на бедрах, но Людочка уже не предпринимала никаких попыток снова выскользнуть. Она вдруг стала такой серьезной и такой не по возрасту взрослой – будто она на что-то решилась.

– Людочка, – тихо позвал подружку, впервые не зная, что говорить дальше.

– Что? – так же тихо спросила она, даже не взглянув на меня, как обычно, когда к ней обращался, а глядя куда-то в сторону.

– Лю-ю-дочка, – тихо, нараспев, снова произнес ее имя. Она молчала…

– Людочка, ты моя Джульетта, – вдруг решился я хоть что-то сказать.

Правда, мне всегда нравилось ее родное волшебное имя – не Людмила, не Люда, а именно Людочка… И часто мысленно и даже вслух я так и произносил его – Лю-ю-дочка… Лю-ю-дочка…

Она, наконец, посмотрела на меня. Ее дивные глаза излучали безграничное счастье. Так вот, оказывается, что она прятала!

И меня вдруг, как маленький хрупкий планер, парящий высоко в бескрайнем небе, подхватил могучий восходящий поток бесконечной нежности к ней – к моей любимой Людочке. Сердце бешено затрепетало. Сомнений больше не было – мы оба испытывали одинаковое чувство. И это чувство – любовь…

– Я не Джульетта. Я – Людочка, – вдруг очень тихо, но твердо прошептала она, глядя прямо в глаза.