Записки юриста с окраины

Свидетелей по делу не было. Точнее были. Заготовитель и колхозный бригадир. Но в документах дела была бумажка о том, что-де оба заняты на производстве, и в судебное заседание прибыть не могут.

Проверив явку участников судебного процесса, судья монотонно, проглатывая фразы, начал читать обвинительное заключение[14 - Обвинительное заключение (ОЗ) – итоговый документ предварительного расследования дела, составляемый следователем и утверждаемый прокурором. В указанный период ОЗ оглашалось судьей. В настоящее время его оглашает государственный обвинитель.].

– Торопится. – Отметил стажер. – Еще бы! На столе у головы такая закусь!..

Гуцулы явно не понимали и третьей части того, что читал судейский.

Впрочем, не удивительно. Текст обвинительного заключения напечатан на русском языке (делопроизводство в милиции и прокуратуре ведется на русском языке). Текст, написанный по-русски, судья на ходу, не очень аккуратно, но привычно переводит на украинский язык (делопроизводство в судах ведется на украинском языке).

«Уж лучше бы читал по-русски. Хотя бы мужики, служившие в армии и выезжавшие в северную часть России на лесоразработки, поняли, что такого натворил Иван Ворохта, – подумал стажер. – Украинский они понимают хуже, тем более, терминологию».

Утомленная, плохо ориентирующаяся в происходящем публика сосредоточивает свое внимание на прокуроре, интуитивно понимая, что главное действующее лицо здесь он. Тот же, откинувшись в кресле, расслабленно о чем-то думает и, похоже, почти не слышит судью.

Судебное следствие прошло стремительно. Невнятные и угрюмые показания Ивана, оглашение судом отдельных материалов дела и показаний не явившихся свидетелей. Вот и все, уважаемые.

Когда судья, прокурор и адвокат стали задавать вопросы подсудимому, оживились гуцулы. Благо, вопросы были на местном русинском диалекте. Теперь напрягся Коротков. Некоторых слов он не понимал, хотя общий смысл улавливал.

«Конечно, все это не согласуется с нормами уголовно-процессуального права, – понимает стажер. – Но таковы, видимо, здесь реалии». После войны Советская власть объявила местных жителей украинцами, поэтому судопроизводство ведется на украинском. Но украинцами они стали только на бумаге… По факту этим людям нужно бы предоставить в суде переводчика, но если политическое руководство считает их украинцами.., то формально уголовный процесс не нарушен, судопроизводство ведь ведется на их, якобы родном языке. Коротков из исторической литературы уже знал, что во время Первой мировой войны царские власти именовали местное население карпатороссами, т.е. их отличали от других подданных империи – малороссов. Но об этом сейчас лучше не говорить, иначе можно нарваться на какое-либо партвзыскание за непонимание ленинской национальной политики, а следом вылететь с работы, получив «волчий билет».

В прениях прокурор строго и громогласно, периодически поглядывая в зал на Короткова, упомянул принятую год назад нашей Коммунистической партией Продовольственную программу (предметом хищения были продукты питания – яблоки), а посему, дабы другим не повадно было, потребовал избрать подсудимому меру наказания в виде двух лет лишения

свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима. Последние слова, сказанные на скверном русском языке, гуцулы поняли и неодобрительно загудели, но тут же замолчали.

Судейский резко встал и, влепив ладонью по столу, закричал: – «Тыхо будьтэ![15 - Тыхо будьтэ! (русинский) – Молчать!]».

Все замолчали, и адвокат выступил с защитной речью. Говорил он тихо и робко. Стажер понимал его плохо (адвокат построил свою речь на местном диалекте, что в целом тоже было нарушением уголовного процесса), но про себя одобрил.

«Ну ведь пропали бы эти яблоки. В колхозе большие сады есть, вдоль дороги яблоки никто не собирал. Не сорок шестой же!..» – О послевоенном голодном лете сорок шестого Короткову рассказывала бабушка. Поминала она и какой-то закон о «трех колосках», вот только в институте о нем ничего не рассказывали. По этому закону чуть было не посадили тетку, у которой был маленький ребенок, а муж погиб в первые дни войны. Коротков вспомнил деревенский погост на краю хутора, где упокоилась бабушка. «Царство вам Небесное, Мария Федоровна! И низкий поклон холмику в приазовской степи». Короткову вдруг захотелось выйти из этого зала – потянуло домой из этих затянутых облаками и нудным дождем гор в жаркую степь и разлив трав…

Защитник несколько раз сбивался под тяжелым взглядом прокурора, но упрямо продолжал, просил суд не лишать свободы Ивана. «Может, и не плохой парень этот адвокат», – подумал стажер.

Тихо было в зале и тогда, когда председательствующий объявил, что суд удаляется в совещательную комнату для вынесения приговора.

«В кабинете у головы и писать-то негде, только если раздвинуть приборы», – подумал Коротков.

– Ты там нэ довго. – Бросил прокурор в сторону уходящего в окружении тетушек судьи. Судейский бодро кивнул.

Шеф пригласил Короткова выйти покурить. Адвокат было направился вслед за ними, но прокурор резко сказал ему, не стесняясь присутствующих:

– Назад пойдешь пешком. Места тебе в автобусе нет!

Адвокат остался в зале.

Курили на веранде поссовета, обмениваясь ничего не значащими фразами. Прокурор снова выглядел подавленным, давешняя его вальяжность исчезла. Короткова нехорошее чувство не покидало уже с момента, как он вспомнил родные места. Благо, через десять-пятнадцать минут подбежала секретарь:

– Заходите в зал.

Все присутствующие в зале, включая невесть откуда взявшегося голову, чинно стояли и слушали приговор.

Судейский читал его, часто сбиваясь, так же медленно и монотонно, как и обвинительное заключение. Гуцулы снова ничего не понимали, но слушали внимательно и напряженно.

– Боже праведный! Ай-да наука для стажера! – понял Коротков. Судья читал приговор с чистого листа. Точнее, судейский лишь держал перед собой исписанные листы. Написать приговор за десять минут невозможно. Можно лишь сделать какие-то наброски. Но, скорее всего, многолетний навык позволяют судье делать вид, что он читает, а самому рассказывать приговор так, чтобы потом почти в точности изложить его на бумаге. Коротков осмотрел присутствующих в зале. Кривая полуулыбка прокурора свидетельствовала о том, что такой прием судейского ему известен. Остальные ни о чем не догадывались. Даже защитник, нагнувшись над столом, что-то записывал у себя на листочках и был погружен в свои мысли. Остальная публика в зале смотрела на судью, как на Господа Бога.

—… Два года лишения свободы, – гуцулы вздрогнули – … в ИТК[16 - ИТК – исправительно-трудовая колония.] общего режима. Меру пресечения до вступления приговора в законную силу оставить прежнюю – подписку о невыезде.

Публика, включая подсудимого, запуталась окончательно и теперь во все глаза смотрела на адвоката. Тот успокоительно кивает, мол, сейчас выйдет суд, и я все объясню.

Состав суда вместе с прокурорами чинно проследовал за головой в его кабинет. Растерянная публика и Ворохта окружили адвоката.

– Наливай! – Первое слово шефа, обращенное к голове. Тот охотно приступает к обязанностям виночерпия. Короткова слегка подташнивает от голода при виде блюд. Адвоката шеф впустил в кабинет лишь через полчаса, предварительно отправив в магазин за спиртным. Осматривая принесенные бутылки, прокурор сообщил адвокату, что тот амнистирован, и место в автобусе для него нашлось. Перспектива остаться в пустынном поселке у перевала в дождливый осенний вечер, конечно, последнего не радовала, т.к. уехать в город на общественном транспорте в это время практически невозможно.

Уезжали около полуночи. Коротков, будучи сам подшофэ, тащил прокурора. Бедные лесокомбинатовские дамы вели судью, поддерживая его с двух сторон, голова буквально занес в автобус полуживого адвоката, а заплаканная девочка-секретарь уже давно мерзла в автобусе,

сбежав от пьяных приставаний мужиков. Голова вместе с водителем, размещая участников выездного судебного заседания, уже не заискивал – только брезгливо грубил. Остатки уважения у него сохранились лишь к Короткову.

– Можешь пить, москалю, хоть и мелковат! – Фамильярно, на правах собутыльника, он похлопал по плечу стажера на прощание. Впрочем, кроме Короткова, ему и прощаться-то уже почти не с кем.

Следующий рабочий день был еще хуже предыдущего. Тучи плыли, подгоняемые ветром прямо по улицам города. Шел дождь с мелким колючим снегом. От рева реки, взбухшей за ночь и несущейся вниз к венгерским равнинам со скоростью локомотива, голова заболела сильнее. Здание бывшей жандармерии как будто вздрагивало от этого сокрушительного потока, несущего на себе небольшие деревья, вырванные с корнем у берега.

Благо, сегодня не было выездных заседаний суда. А пятнадцатисуточник[17 - Пятнадцатисуточник – административно арестованный, 15 суток – предельный срок ареста.] из ИВС[18 - ИВС – изолятор временного содержания (в прошлом КПЗ – камера предварительного заключения).], похожий на цыгана, принес горку сухих березовых дров – с ними в кабинете будет тепло и уютно.

Первым посетителем оказался вчерашний адвокат, ввалившийся в кабинет и явно намеревающийся присесть на краешек стола.

– Алэ мы вчора ся упылы! Ныч нэ памьятаю![19 - Алэ мы вчора ся упылы! Ныч нэ памьятаю! (русин.) – Однако мы вчера упились! Ничего не помню!]

– Не мы упились, а вы упились! – Коротков решительно отстранил его от стола. – Прошу прощения, но мне нужно работать. Он взял в руки документы, давая понять адвокату, что тот свободен. Вчерашняя симпатия к этому парню уже улетучилась.

Голова начинала понемногу соображать. «Хорошенькое дело», – подумала голова. – В уголовной канцелярии суда девчата судачат о том, что председатель суда вчера зачитал приговор с чистого листа, а сейчас выясняет у своей секретарши, какую меру наказания вынес Ворохте. Но что может эта дуреха ему рассказать?..

– Пусть сами выкручиваются! – Почему-то со злостью подумал стажер.

В дверях появилась секретарь прокурора, она же заведующая канцелярии.

– Вас прокурор вызывает!

Собравшись с мыслями, Коротков вошел к шефу.

– Разрешите? Здравствуйте… – В ответ отмашка в сторону свободного стула.

– Присаживайся.

Здесь же – встревоженный и помятый судейский. Шеф спокоен, но снова выглядит обрюзгшим и мрачным.

– Ты вчера конспектировал мою обвинительную речь? – Прокурор пристально посмотрел на Короткова. Тот напрягся. Все понял. По спине ручейком побежал пот.

«Хоть бы не покраснеть», – думает стажер. Еще со школьных лет он краснел, если нужно было сказать неправду. В памяти всплыло напряженное потное лицо Ивана Ворохты на скамье подсудимых.

– Сейчас сижу, записываю по памяти. В зале было неудобно на коленях писать.