Кибитц

благодарю Вас за понимание. Приятно сознавать, что хоть иногда тебя все-таки причисляют к существам разумным. Однако я, к моему глубокому сожалению, совершенно убежден, что за мотивами совершаемых мною поступков стоит не столько разум, сколько в высшей степени сомнительные качества моей изначальной сути.

В третий раз отправился я в Закопане, непрерывно думая о том неожиданном поцелуе, которым Хайди одарила меня на прощанье. Может, его не было вовсе, и все это было лишь плодом моего воспаленного воображения. И я вообразил себе, что поцелуй этот является как бы задатком, прелюдией предстоящих более существенных наслаждений…

Я сидел в насквозь прокуренном купе. Мои попутчики читали, вязали и сладко подремывали под мерный перестук вагонных колес.

Так был поцелуй, или мне это только приснилось? Нужно вспомнить, как все было: Хайди сказала, что лишь я один могу спасти Януша. Да, именно так сказала она. И тогда я пообещал ей пойти в полицию. Нет, не так: я ответил ей, что в ближайшие дни я явлюсь в полицию и выложу им все, что знаю. Так это было. После этих слов она притянула к себе мою голову и молча запечатлела на моих губах легкий поцелуй. От неожиданности и потрясения я совершенно остолбенел и даже не подумал воспользоваться сложившейся ситуацией. Едва ступая, я спустился с лестницы и невольно оглянулся. Она стояла в контражурном свете и выглядела, как… Господи, как же она выглядела? Не припомню, хоть убей! А сейчас, в поезде, я пытаюсь восстановить в памяти ее образ, но он вовсе расплылся, слившись внезапно с другим – да, именно так! С образом той огненной лилии, красногривой Ирены, которая горячо шептала мне в самое ухо: «Если хочешь, можем познакомиться…»

Я ехал скорым поездом в Закопане, грезил о Хайди, и вдруг перед глазами моими предстала совсем другая – русалка с коралловыми волосами, о которой я не имею ни малейшего понятия, где бы могла она сейчас быть. Я не удосужился спросить у нее, где она обретается. Бестолочь, неотесанный швейцарский мужлан, испугавшийся девчонки! Нет, не ее – себя самого испугался я. Она предлагала себя, а я ее прогнал. В следующий раз буду умней. Появись она сейчас, как тогда в ночном экспрессе, я овладел бы ею непременно. Я выплеснулся бы в нее весь без остатка, я искусал бы ей шею, обеими руками распотрошил, истрепал бы ее огненную гриву!

Странно: я исходил жаждой к двум женщинам сразу, не отдавая себе отчета, какая из них была мне желанней. Одна была сладкой загадкой, другая – непроницаемой тайной…

Через три часа поезд прибудет в Закопане. Как хотелось прямо сейчас оказаться в ее деревом отделанной комнате в мансарде, где теплый запах смолы перемешан с невыносимо соблазнительным запахом женского тела. Желанен ли я ей так, же как мне она? Ее муж долгие годы находится в тюрьме. Теоретически она изголодалась по ласкам и должна буквально исходить от вожделения. Как повести мне себя, чтобы добиться цели?

А, собственно, почему такие мысли? У меня ведь есть Алиса, моя Эолова арфа из кремонского дерева, самая красивая женщина из всех, каких я знал!

Тогда у меня не было ответа на этот вопрос. Теперь я его знаю: меня мучил страх. Страх перед смертью. Я смертельно боялся последствий моего вмешательства. Мне предстояло заступиться за Януша, как того ожидала от меня Хайди и требовала Алиса. Увиливать я больше не мог. Было совершенно понятно, где окончу я мои дни. На виселице. Две женщины требовали от меня последней жертвы. Доказательства моего мужества. То есть, высшей жертвы. И я вынужден пойти на нее, но прежде я хочу достойно предстоящей жертве вкусить от жизни, в полной мере насладиться ею. Хотя бы и напоследок.

Хейди встретила меня довольно сдержанно:

– Вы ходили туда?

– Прежде чем пойти, – смущенно ответил я, – мне нужно кое-что уточнить.

– Ах, так, – сказала она разочарованно и пригласила меня в комнату. На ней был зеленый шелковый халатик, который позволял видеть всю ее грудь. Мой приход был для нее неожиданным, отчего она была несколько раздражена:

– Я могу уделить вам совсем немного времени, господин Кибитц. Через час у меня назначена встреча.

Меня будто окатили целым ушатом ледяной воды. Такого я никак не ожидал. Значит, она с кем-то встречается – с кем? Мне и в голову прийти не могло, что между мной и Янушем может оказаться еще некто третий.

– Ваши слова смутили меня, – промямлил я, стараясь не проявлять моего потрясения.

– Какие слова?

– В минувшую пятницу вы сказали, что Януш злоупотреблял своей властью. Я должен знать, что вы имели при этом в виду. Какой властью он был наделен? И вообще, где он служил?

– В госбезопасности, господин Кибитц. Вы должны бы это знать.

– Отнюдь! Об этом я не имею ни малейшего понятия.

– А где бы еще ему служить? У него не было никакой профессии. Небось, это и привело его в полицию. Всю жизнь он мечтал о власти, и он добился своего.

– Так он ею злоупотреблял?

– Я приведу вам один пример, господин Кибитц. Однажды нам понадобилась газовая печь для ванной. Но газовые печи продавались по талонам. В открытой продаже они не появлялись. Тогда Януш пошел к Шпенглеру, что на углу, и сказал, что хотел бы иметь такую печь. Когда тот ответил, что у него нет печей, Януш заявил, что непременно хочет получить желаемое, к тому же – немедленно. И предъявил Шпренгелу свое удостоверение. Выбора у того не было. Он приобрел газовую печь на черном рынке и сам же ее нам установил. Того, что случилась потом, вы и представить себе не можете.

– Что же случилось потом?

– Януш донес на Шпенглера, и тот оказался в исправительной колонии. На этом трюке мой муж сэкономил двадцать тысяч злотых.

– Не могу в это поверить!

– Это происходило на моих глазах, господин Кибитц, не сомневайтесь, именно так все и было. Подобных историй я могла бы вам поведать вдоволь.

– Так расскажите же!

– Извольте. У нас был сосед. Он работал хирургом в военном госпитале. Милейший человек, тонкий и остроумный. Его жена страдала неизлечимым параличом. Долгие годы провела она в постели в ожидании смерти. Однажды вечером Януш зашел на склад, чтобы взять оттуда чемодан. Там он застал нашего соседа с какой-то девицей. Случай был вполне понятным, но Януш знал, как его использовать в собственное благо. Он был уверен, что лишь господам дозволены такого рода вольности. И он заявил, что в принципе он человек великодушный и мог бы, как говорится, уладить это дело. То есть, сделать вид, что ничего не видел. Мог бы…

– Мог бы? Уладить? Так прямо и заявил?

– Мой Януш не упускал ни одного случая, чтобы не извлечь из него пользу. С этого дня он ежемесячно стал получать «скромные» подарки. В виде импортных товаров и западной валюты. Он жил, как червь в сале.

– И вы участвовали во всем этом, Хайди?

Дважды предупреждала я его. В третий раз я заявила, что немедленно оставлю его, если подобное еще хоть раз повторится.

– Я верю вам, – выдавил я из себя, – только я никак не возьму в толк, почему вы обиваете пороги учреждений, мечетесь из стороны в сторону, чтобы только спасти ему жизнь. В этом есть какой-то смысл?

– А что вообще имеет смысл? – чуть слышно спросила она, опустив голову. В глазах стояли слезы. Лицо ее окаменело, и вдруг из глубины души ее вырвалось громкое рыдание. Она глубоко вздохнула, и слезы потоком хлынули из глаз. Мне пришлось ее утешать, что для меня было в высшей степени кстати. Я стал как можно бережней успокаивать ее. Я поднялся с моего стула, подсел к ней на кровать и обнял ее за шею:

– Я глубоко ранил вас? Мои слова причинили вам боль?

– Вы ни в чем не виноваты. Эти слезы делают меня отвратительной. Мне стыдно, что я так распустилась перед вами.

Случай был подходящим: она стыдится меня. Ей не хочется выглядеть противной в моем присутствии. Отлично, подумал я, теперь самое время сказать ей, до какой степени покорила она меня. Что слезы совсем не портят ее, что она подобна цветку актинии, который трепещет на весеннем ветру. Что у нее движения лани и ресницы газели.

Я шептал ей в ухо самые нежные слова, какие только знал. Тесно прижав ее к себе, легкими прикосновениями гладил ей шею, расточая весь арсенал известных мне эпитетов. Но Хайди все еще дрожала, будто не решаясь ответить на мои нежности. А я, все более раскаляясь, громко шептал ей, что она должна успокоиться: у нее есть теперь я, и я не допущу, чтобы она в чем-то нуждалась. Я целовал ее глаза и лоб. Рука моя, между тем, как бы нечаянно легла на ее грудь, и я с жадностью и вожделением заглянул в ее глаза. Тонкий халатик, который едва прикрывал ее наготу, распахнулся, и рука моя сейчас же соскользнула на ее бедро. Хайди потерянно всхлипывала. Какая-то мимолетная судорога вдруг молнией пронзила всю ее с головы до пят, гусиной кожей разойдясь по ее уже почти беспомощному телу, будто кругами по воде.

– Ты сердишься на меня? – зачем-то спросил я, покрывая поцелуями ее дрожащий затылок.

Впервые я обратился к ней на «ты», давая тем самым понять, сколь далеко зашло у нас дело.

– С чего бы это, – совсем по-детски ответила она, – ты же так добр ко мне…

Неслыханно! Она сидела передо мной почти голая, похожая на беломраморную статуэтку богини любви, можно сказать, целиком находилась во власти моих пылких объятий и, словно вовсе не замечала этого, будто и впрямь была сработана из холодного камня.

Или здесь совсем другое: может, она просто захотела чуточку поиграть с моим огнем, испытать, устою ли я перед столь сладостным искушением – как знать?

– Ты и впрямь полагаешь, что наша жизнь лишена смысла? – зачем-то задал я неуместный и откровенно ханжеский вопрос.

– Не знаю, – ответила Хайди, утирая слезы, – может, какой-то смыл в ней и есть, если…

– Если что? – подхватил я.

– Если его видеть… Если задаться целью его увидеть…

После этих слов мне стало понятно, что она целиком поощряет мои действия. Что мне надлежит отбросить всякие предрассудки и быть просто мужчиной. Я же, между тем, продолжал оставаться скованным, ибо не сделал ровным счетом ничего, чтобы с должным мужеством продолжить эту затянувшуюся игру.

– Что же дальше? – опять же по-дурацки прошептал я, нежно, почти по-отечески, целуя в лоб обнаженную женщину, которая безвольно сидела рядом со мной и только всхлипывала.